ТЕОРИЯ ГОСУДАРСТВА

Формирование государств, центральный процесс в человеческой истории, происходит все время. Хотя он никогда не останавливается, в отдельные периоды в различных географических регионах он «вспыхивает» с особой силой, подобно вулканической активности, а потом «затухает», оставляя после себя новые политические образования. В Европе наиболее интенсивно этот процесс проходил в XV–XVII вв. (хотя и сегодня на Балканах и на территории бывшего СССР он еще не закончился). К XIX в. европейское государство приняло свою современную форму, которая и послужила основанием для известного идеально-типического социологического определения государства, данного Максом Вебером: «монополия легитимного физического насилия в пределах определенной территории».[284] Возможность конструирования идеального типа означала, что модель современного государства в основном сложилась и что вся последующая политика и, соответственно, ее анализ будут осуществляться уже в рамках этой новой формы социальной организации. На смену длительной и жестокой политике, суть которой — борьба организации, называвшейся государством, за установление суверенитета в пределах определенной территории посредством достижения монополии на насилие, судопроизводство и налогообложение, пришла политика другого типа, которая уже не затрагивала эти ключевые монополии, а опиралась на них. То, что когда-то являлось целью политики, стало ее основным инструментом. После того как государство состоялось в качестве организующей формы, позволявшей кон-тролировать применение силы, распределять ресурсы и осуществлять эффективное управление, борьба шла уже за достижение контроля над этими основополагающими возможностями.

Таким образом, необходимо четко различать политику суверенитета, результатом которой явилось формирование государства, и политику в обычном понимании, целью которой является контроль над государственным аппаратом. Говорить об обычной политике имеет смысл только после того, как аппарат государства достигнет определенного уровня административных возможностей. Политика формирования государства есть условие возможности политики в обыденном понимании.

Аналогичное соотношение присутствует и в познании обоих явлений. Рассмотрение политики как конкурентной борьбы между различными группами или партиями за контроль над государством (прежде всего над аппаратом исполнительной власти) с необходимостью предполагает существование государства и соответствующих административных возможностей, тогда как анализ формирования государства по определению не может полагать государство в качестве отправной точки. Поэтому политика формирования государства попадает, как правило, в область исторического познания, в то время как обычная политика рассматривается в контексте настоящего как текущая или современная политика, вне исторической размерности.

Одним из ярких исключений из этой тенденции является исследование бартерной экономики и роли денег в постсоветской России, выполненное американским социологом Дэвидом Вудраффом. Автор отходит от общепринятого понимания политики как борьбы различных групп за доступ к денежно-кредитным рычагам управления хозяйством и предлагает рассматривать российскую политику 1990-х гг. как борьбу за установление единого средства платежа, т. е. за то, чтобы создать один из таких рычагов управления, а вместе с ним и одно из ключевых условий государственности как таковой. В большинстве исследований постсоветского периода внимание ученых сосредоточено на успехах и неудачах политики рыночных реформ, проводимой российским правительством. По мнению Вудраффа, говорить о такой политике — значит ошибочно полагать, «что данное правительство уже имеет в своем распоряжении инструменты господства — в том числе контроль над денежными средствами, — которые поддерживают рыночную экономику в масштабе страны».[285] Он проводит различие между политикой денежной консолидации, включающей в себя борьбу между различными группами за то, что считать средством платежа, и политикой распределения наличных денег, т. е. борьбой зато, кто сколько получит из «кассы» (т. е. казны). Первый тип политики очевидно относится к процессу формирования государства, второй — связан с политикой в обычном понимании. По мнению автора, преобладание бартерной экономики, которая в середине 1990-х гг. разделила экономическое пространство России на множество закрытых и непрозрачных для правительства систем обмена и таким образом подорвала государственную монополию на средства платежа, дает основания отказаться от господствующей метафоры «рыночных реформ». Вместо этого при исследовании российской политики более уместна аналогия с меркантилистским периодом становления капитализма, когда формирующиеся европейские государства стремились ввести единые средства платежа на подконтрольных им территориях, тем самым создавая национальные рынки. Не настаивая на явном сходстве между историческими периодами, Вудрафф, тем не менее, демонстрирует, как можно продуктивно использовать историю для анализа современной политики. История (в данном случае история формирования государств и рынков) образует фоновое знание, которое помогает выявить структурные параллели и задает общее направление исследованию, не образуя при этом его содержания.

Исторические параллели условны, однако они дают возможность установить критическую дистанцию, которая так необходима в социологическом исследовании. Они важны эпистемологически, поскольку позволяют нам иначе взглянуть на реальность, увидеть ее совсем не такой, какой она навязывается нам господствующим и принимаемым на веру дискурсом сегодняшнего дня. Джоэл Мигдал, занимавшийся исследованием государств в «третьем мире», заметил, что мы ошибочно воспринимаем государство как часть привычного ландшафта: «То, что кажется нам неотъемлемой частью существующего миропорядка и воспринимается нами так же естественно, как окружающие нас реки и горы, на самом деле является творением короткого промежутка человеческой истории».[286]