Понятийное обоснование

В неформальном (криминальном) силовом предпринимательстве, рассмотренном в предыдущих главах этой книги, косвенное требование обоснования насильственных действий или перераспределения имущества выражается через особенности применения понятия «беспредел». Это нормативное понятие, которое обозначает неприемлемое, недопустимое поведение и служит для регулирования отношений, связанных с насилием и принуждением в криминальной среде. Публичное употребление этого слова впервые имело место в качестве заголовка статьи Леонида Никитинского про бунт в колонии под Ригой, опубликованной в журнале «Огонек»

в 1988 г.[324] В 1989 г. в прокат вышел фильм Игоря Гостева «Беспредел» про конфликт в колонии. Постепенно это слово стало общеупотребительным и вошло в лексикон российских политиков и бизнесменов.[325] По определению «Википедии», «беспредел — действия, переходящие всякие рамки писаных и неписаных законов. В воровском жаргоне под "беспределом" понималось грубое нарушение “воровских понятий" (например, опускание заключенного без достаточных к тому оснований)».[326] Вот отрывок из интервью, где участник силового предпринимательства пытается объяснить «концепцию» «беспредела»:

Вообще, беспредел — это когда человек несправедливо и беспредельно угнетает другого человека, делает что-то плохое, и при этом они изначально в крайне противоположных находятся отношениях. Беспредел — это когда менты и режим начинали давить заключенных, пользуясь тем, что вот я мент, у меня автомат, и вот я напишу задним числом и два моих друга скажут, что ты на меня с ломом шел. И просто вот возьмет — тебя в лоб и пристрелит, понимаешь. Вот отсюда это слово, «беспредел». Можно предъявить беспредел, но по большому счету это только такое, чисто неуловимое слово для того, чтобы кого-то обвинить [1].

В приведенном отрывке обнаруживаются сразу два смысла, которые несет это понятие. Во-первых, это несправедливое и чрезмерное применение насилия. Во-вторых, это тип обвинения, нечто, что можно «предъявить» и что, следовательно, влечет определенные последствия. С помощью этого слова квалифицируют насильственные действия, не имеющие достаточных оснований. Нельзя отнимать «по беспределу», а тем более наносить физический ущерб. «Беспредел» может быть предъявлен тем, кто его совершил, т. е. может быть назначено разбирательство, итогом которого должен стать вердикт. Если «беспредел» доказан, то следует наказание, вплоть до смерти. «Тогда [в начале девяностых] все время появлялись какие-то беспределыцики, ебошили комерсов, пытались отнять, что плохо лежит. С ними разбирались, объясняли, могли и убить» [28].

Различие между правильным поведением и «беспределом» оказывается очень важным в этой среде. Чужое имущество можно было украсть. Кража предполагала особое мастерство и составляла неотъемлемое право блатных: нельзя запретить вору воровать. Но отнять или забрать — а это то, чем занимались бандиты — можно было только с обоснованием, например за долги, или в залог, или в компенсацию ущерба, или в качестве наказания за вину, которую, в свою очередь, тоже надо было четко обосновать. По сути, обоснование — способ лишить другую сторону возможности ответного действия. Это становится возможным благодаря тому, что правота, приобретенная в результате обоснования, согласно общим, разделяемым всеми принципам или правилам, подкрепляет действие поддержкой всего сообщества и тем самым смещает баланс сил.

Возникает закономерный вопрос: почему в силовом предпринимательстве, которое по своей природе предполагает угрозы, конфискацию имущества, насилие и даже убийства, тем не менее поддерживался запрет на «беспредел»? Как надо было вести силовое предпринимательство, чтобы оно не считалось «беспределом»? Объяснение, по-видимому, связано с необходимостью регулирования насилия и недопущения войны всех против всех, вероятность которой высока, а последствия разрушительны для всех участников. Регулирование осуществлялось на основании элементарного правового порядка, частью которого была идея «неправового» поведения, которое и квалифицировалось как «беспредел». Правильное поведение заключалось не в воздержании от насилия, жестокости, конфискации имущества и подобных действий, а в том, что они могли и должны были быть обоснованными. Не важно, до или после, — важно, чтобы такое обоснование было принято сообществом, а значит, опиралось на некоторые разделяемые понятия, игнорирование которых квалифицировалось бы как «беспредел» и соответствующим образом наказывалось. Если какие-либо действия производятся с расчетом на необходимость и возможность обоснования, значит, их репертуар уже изначально ограничен, они не спонтанны, а структурированы. Именно так, заставляя осмысливать и предвидеть последствия, коллективные понятия и регулируют поведение членов сообщества.

«Понятия», принятые в преступной среде (воровские, блатные понятия), представляют собой элементарную правовую систему. Они регулируют поведение, речь, восприятие, а также дают ресурс обоснования и разрешения споров. В основе понятий лежат житейские нормы, нечто производное от естественного права с поправкой на уголовные обычаи и обычное право. Например, нельзя обманывать, нельзя воровать у своих, нельзя отбирать у «пацанов», нельзя заниматься коммерцией («барыжничать»), можно защищать свое и т. п. В качестве норм естественного права для разрешения конфликтных ситуаций или имущественных споров понятия противопоставлялись государственным законам, которые были более сложными и применение которых могло противоречить справедливости, понимаемой с точки зрения естественного права. Например, востребование имущества в уплату долга или в качестве компенсации ущерба могло быть невозможным по Гражданскому кодексу, если имущество было специально оформлено на другое лицо или были созданы другие юридические препятствия. Это порождало ситуацию, когда по понятиям было правильно и можно, а по закону — нельзя. Тогда действия по конфискации имущества обосновывалась понятиями. Суд по понятиям предполагал минимум формальностей и гарантировал исполнение решений.

Субъекты понятийного права, т. е. те, у кого были права, были ограничены кругом лиц, принадлежащих к уголовной среде или шире — к тем, кто живет исключительно воровством или применением силы и принуждения, т. е. отправлением власти. Поначалу из этого круга были исключены все остальные, прежде всего коммерсанты. Эта граница отделяла «людей» от «не людей». Силовые предприниматели присвоили себе исключительное право называться «людьми», решать вопросы «по-людски» и иметь привилегию жить «по понятиям». Остальные, «не люди», соответственно, не имели прав в понятийной системе: у них можно было отнимать имущество, с них нужно было получать, они не имели права что-то говорить (не имели права говорить на стрелке, если их не спрашивали), их можно было обмануть, хотя их можно было и защищать, например от явного «беспредела». Понятия были гибкими и зависели от статуса того, к кому они применяются.

Слабость государственной правовой системы и использование понятий в имущественных и перераспределительных отношениях предопределило доминирование воров в законе на раннем этапе силового предпринимательства. По своему статусу они были носителями и толкователями понятий и умели обосновывать, определять вину и наказание, т. е. выступать в качестве конечных инстанций при разрешении конфликтов или имущественных споров. Их претензия на исключительные полномочия и компетенции в рамках понятийного права обосновывалась тем, что они были наследниками воровской традиции нескольких поколений и имели статус («авторитет»), полученный при коронации и, следовательно, подкрепленный поддержкой и признанием «зоны», преступного мира, а не просто тем, что за ними стояла организация, способная привести в исполнение их распоряжения. Именно на понятийном праве, которое давало «инструменты» для фабрикации обоснований, держались в девяностые годы претензии воров и бандитов на постоянное господство и соответствующие доходы.

Правовой порядок поддерживается господствующей группой постольку, поскольку дает ресурсы для обоснования действий, прежде всего тех, которые связаны с принуждением и перераспределением, — и не важно, имеет ли этот порядок под собой неформальный кодекс чести, писаную правду, уголовные понятия или legis как кодекс или статут. На уровне действительной практики наиболее важным является то, как используется право, а не каково оно само по себе и откуда произошло. Прежде чем устанавливается ситуация так называемого «верховенства права», где оно используется для защиты всеобщих прав независимо от статуса человека, правоприменение долгое время служит обоснованию действий тех, кто обладает превосходством в использовании физического насилия, но использует его институционально, апеллируя к правовому порядку и коллективным понятиям о нем. С точки зрения повседневной практики любой правовой порядок сравним с конструктором, из которого можно изготавливать основания, необходимые для поддержания господства и следующих из него перераспределительных отношений, а также для их оспаривания. Изготавливать обоснования можно из разных правовых систем (можно разговаривать «по понятиям» или «по закону»). Первично само требование обоснованности. Если ее нет, то действие становится неправовым, т. е. «беспределом». В системе некодифицированного права знание понятий и навыки толкования сосредоточены в авторитете судьи, «законника», но отсутствие каких-либо объективных внешних рамок, с которыми можно было бы сверять его решения, создает возможности для произвола. По наблюдению Петра Скобликова, нормы, которые используются в воровской среде для разрешения споров, носят процессуальный характер (регламентируют процедуру спора), а материальные нормы (которые бы давали ориентиры для принятия решений по существу) присутствуют в незначительном объеме.[327]В российской уголовной среде никакого письменного понятийного кодекса не было, хотя были признанные толкователи и решения, некоторые из которых даже были записаны.[328] Но в целом соответствие решений понятийному праву и ограничение произвольных толкований осуществлялось только на периодических сходках. В развитых системах общего права (common law) право также творится судьями, но внешним порядком, ограничивающим произвол, являются записанные прецеденты, которые обеспечивают единообразие и предсказуемость судебной практики.