ГОСУДАРСТВО И БАНДИТ — ЕСТЬ ЛИ РАЗЛИЧИЯ?

Реалистическое описание процесса формирования государства как силовой конкуренции охранных ассоциаций за установление контроля над источниками дохода, а также само положение о том, что о основе политической власти лежит принуждение, ведут к непростому концептуальному вопросу: насколько адекватно утверждение о том, что государство представляет собой хорошо организованный охранный рэкет? Есть ли различия между бандитом и государством? если есть, то в чем они состоят?

Критика государства как организованного вымогательства известна давно. Еще Блаженный Августин высказался по этому поводу: «Если убрать понятие справедливости, то что такое королевства, как не грабежи большего масштаба?»[31]

Вспомним, что исходным пунктом упоминавшейся выше теории политического сообщества Вебера была группа «организованных мародеров», которые постепенно встраивались в территориальное сообщество, ограничивая использование силы и направляя ее вовне при поддержке сообщества и в его интересах. Для анализа политико-экономических оснований государства Манкур Олсон использовал термин «стационарный бандит». Исследования по истории формирования государств привели Чарлза Тилли к радикальному тезису: «Если охранный рэкет представляет собой наиболее гладкую форму организованной преступности, то ведение войны и строительство государства, которые суть тот же охранный рэкет, только обладающий преимуществом легитимности, можно квалифицировать как главные примеры организованной преступности».[32]

Большинство исследователей согласны в том, что, сопоставляя бандита и государство, мы имеем дело не с различными сущностями, а с некоторым континуумом, в котором меняются количественные показатели, такие как длительность господства и его экономические характеристики. При достижении определенных параметров они приводят к качественным изменениям, прежде всего к возникновению коллективной иллюзии (обладающей всеми признаками реальности именно в силу своей коллективности) легитимации государства и превращению его в некоторую внешнюю сущность или объект. Из рассуждений Олсона (как и многих других исследователей) следует, что время, т. е. фактическая длительность и ожидаемые горизонты господства (на современном языке — «политическая стабильность»), является основной и, по сути, достаточной переменной, обеспечивающей переход от бандита к государству. Для обыкновенного, «кочевого» грабителя (минимальная длительность господства) рациональным поведением будет требование к жертве отдать все имеющиеся блага. Стационарный бандит, т. е. тот, у которого есть возможность долгосрочной принудительной эксплуатации подконтрольной территории, заинтересован в подавлении других грабителей, поскольку они являются конкурентами за ограниченные ресурсы, которыми обладает население территории. Более того, у него есть рациональный интерес в том, чтобы брать менее 100 %,точнее, избегать повышения принудительного изъятия (дани или налога) сверх того уровня, при котором каждое новое повышение и следующее за этим расстройство хозяйственной жизни уменьшает совокупный доход общества настолько, что доля бандита в этой потере такая же, как и его доход от повышения доли в совокупном доходе. И хотя неограниченная власть стационарно-ю бандита будет создавать соблазн изымать как можно больше ресурсов в свою пользу, его долгосрочный интерес, возникающий в случае достижения прочного контроля над под-данной территорией и ее хозяйством, «подобно невидимой руке, будет заставлять его ограничивать уровень грабежа», — пишет Олсон.[35] Более того, стационарный бандит заинтересован в производстве общественных благ (безопасности, справедливости) и готов инвестировать в них до тех пор, пока затраченные на них средства приносят дополнительные деньги в казну. Следовательно, теоретически существует оптимальный уровень налоговых изъятий и трат на производство общественных благ. Однако в действительности его достижение связано не столько с рациональным расчетом стационарного бандита (или руководителя доминирующей охранной ассоциации) — сам он более чувствителен к собственной жадности, чем к требованиям «невидимой руки», — сколько с жесткими ограничениями, накладываемыми внешними и внутренними силами. Избыточное изъятие способно ослабить государство до такой степени, что оно рано или поздно либо потерпит военное поражение от внешних врагов, либо разрушится под действием внутренних конфликтов, что нередко приводило не только к поражению конкретного автократа, но и к насильственной смене режима.

Таким образом, чем длительнее господство, тем ближе изъятие ресурсов к оптимальному уровню и тем больше блага, доставляемые стационарным бандитом сообществу, следовательно, тем менее бандит походит на грабителя и тем более — на государство, т. е. тем легитимнее и, следовательно, эффективнее и стабильнее его господство и т. д., по кругу.

Аналитически основные отличия государства от бандита состоят в следующем:

а) государство производит безопасность, справедливость, порядок как общественные благо (априорно и для всего сообщества

граждан) в обмен на обязательную уплату налогов, а не как частные услуги, которые предоставляются отдельным клиентам при условии индивидуальной оплаты;

б) применение насилия и принуждения государством ограничено набором безличных формальных процедур, что должно снижать степень произвола, свойственного бандиту;

в) обе вышеперечисленных особенности, а также идеология долга и служения (государству, народу, отечеству) способствуют обретению легитимности, т. е. тому, что господство группы, контролирующей насилие, выглядит в глазах большинства граждан «полезным» и «справедливым», поэтому признается и добровольно поддерживается.

Таким образом, успешный процесс формирования государства предполагает производство общественных благ, наличие формальных правил и процедур, регулирующих действия власти, и легитимность последней. Это, конечно, идеально-типическое видение государства. В действительности многие государства далеки от такой модели. В разные исторические периоды государства демонстрируют различные свойства. В периоды, когда приватизируются важнейшие государственные функции, стираются институциональные границы между формальной и неформальной сферой, государство напоминает стационарного бандита или даже совокупность таковых. Рассматривая государство как процесс формирования и воспроизводства определенных институтов и практик, необходимо иметь в виду обратимость этого процесса, т. е. множественные случаи фрагментации и ослабления государств, а также многообразие социальных форм, которые исторически принимало политическое сообщество. Кроме стабильных демократических государств в современном мире есть группа так называемых слабых государств (weak states), расположенных в Африке и Азии.[36] Слабость таких государств проявляется в неспособности центральной власти контролировать автономные вооруженные формирования; в полной приватизации охранных и арбитражных функций и неспособности к производству общественных благ; в приватизации государственной казны правящим кланом. Для многих слабых государств (Ангола, Уганда, Кот'Ивуар, Сьерра Лионе, Киргизстан, Таджикистан, Афганистан и др.) характерен высокий уровень внутреннего насилия или тлеющий вооруженный конфликт (low intensity conflict) между различными политическими сообществами, низкий уровень безопасности и, как следствие, экономическая отсталость.