3-13. М.С. Фельдштейну

Коктебель, 27-го мая 1913 г., понедельник

Милая Волчья Морда,

Сейчас на темном небе яркий серп месяца, совсем серебряный, — горящее серебро. В воздухе многочисленные голоса собак. Влетела бабочка и, трепыхаясь, ползет по столу. Лева [336] говорит: «Марина, сейчас влетят разные летучие мыши и всякая гадость».

Мы только что кончили ужинать, — было крикливо, неловко и уныло. Крикливо из-за двух сестер [337], неловко из-за окриков на них Пра перед матерью и уныло из-за слишком ясного знания всего, что будет.

События сегодняшнего дня: мытье автомобиля перед его окраской, большая прогулка в горы. Мы отделились от художников: Эва Адольфовна [338], Сережа, Копа, Тюня и я. Какие горы мы видели, какие скалы, какое море! Сидели, спустя ноги в пустоту, пили воду из какой-то холодной дыры (источника), видели все море и чуть ли не весь мир. Произошел инцидент с Тюней. Сережа сказал, что талья у него самая тонкая из всех присутствующих (талий) и, возмущенный возражением Тюни, стал примерять ее пояс. Он, действительно, наделся на последнюю дырку, но при первом Сережином вздохе… лопнул, — совсем, окончательно, даже кончик отскочил шагов на пять. Тюня тотчас же назвала Сережу свиньей, потом отошла и всю остальную дорогу была гнусна.

Эва Адольфовна была в шароварах Пра и в своем татарском кафтане. Она купила себе голубой купальный костюм в «Бубнах» [339], и мы после прогулки купались, она и я.

Майя [340] тоскует, плакала уже в комнате Эвы Адольфовны, у себя и у Пра.

— «Ну, зачем Вы его выбрали? Что в нем такого? Толстый, с проседью ^{33}, в папаши Вам годится! Любить никого не может, я сама часто плачу из-за этого, я понимаю, к<а>к Вам должно быть горько. Да плюньте на него! Выбрали бы себе какого-н<и>б<удь> юношу, стройного, красивого, молодого, вместе бы бегали, вместе бы сочиняли стихи…»

— «Но я не могу на него плюнуть…»

Я думаю! Бедная Майя!

Пра все более и более восторгается Эвой Адольфовной.

А м<ожет> б<ыть> Вы уже далеки от всего этого.

Трещат цикады. На воле чудно — огромная, тихая ночь.

Я буду счастлива, я знаю, что существенно и не существенно, я умею удерживаться и не удерживаться, у меня ничего нельзя отнять. Раз внутри — значит мое. И с людьми, к<а>к с деревьями: дерево мое — и не знает, т<а>к же человек, душа его.

Со мной даже бороться нельзя: я внешне ничего не беру — и никто не знает, к<а>к много — внутри.

Желтый и синий лев (подарок Э<вы> А<дольфовны> и П<етра> Н<иколаевича> [341]) смотрит одобрительно. Он сидит рядом с львиной тарелкой [342] с одной стороны и настоящим Левой — с другой.

Автомобиль, пламенно вымытый обормотами, уехал краситься, и вернется вместе с Вами (?) через неделю.

Привет обоим белым волкам [343].

МЭ.

Впервые ? De Visu. M. 1993. № 9. стр. 14 (публ. Д.А. Беляева). СС-6. стр. 105 106. Печ. по тексту НИСП. стр. 147–148.