14а-23. <Б.Л. Пастернаку>

<9 марта 1923 г.>

Посвящение Февраля.

_____

Крыло Вашего отлета (большое косое облако в вечер того дня).

_____

Пишу Вам в легкой веселой лихорадке (казалось бы — предотъездной, но — предсмертной (я не боюсь больших слов, потому что у меня большие чувства: вернее: не слова у меня большие, а — чувства). Пастернак, я не приеду. У меня болен муж, и на визу нужно две недели. Если бы он был здоров, он бы м<ожет> б<ыть> сумел что-нибудь устроить, а та?к я без рук.) На визу нужно две недели (разрешение из Берлина, свидетельство о тяжелой болезни родственника (где его, где — ее — взять??) — здешняя волокита. У меня здесь (как везде) ни друзей ни связей. Я уже неделю назад узнала от Л.М. Э<ренбург> о Вашем отъезде: собирается… Но сборы — это месяцы! Кроме того, у меня не было Вашего письменного разрешения, я не знала, нужно Вам или нет, я просто опустила руки и ждала. Теперь знаю, но поздно. Пишу Вам вне лукавства и расчета и вне трусости (объясню). С получения Ваших Тем и Варьяций, нет раньше, с известия о Вашем приезде, я сразу сказала: Я его увижу ^{163}. С той лиловой книжечки я это превратила в явь, т.е. принялась за большую книгу прозы (Земные приметы, вроде дневника) т.е. переписку, рассчитав ее окончание на половину апреля. Работала не разгибая спины, все дни. — Гору сдвинуть! — Какая связь? Ясно. Так вскинуться я не вправе (перед жизненной собой!). У меня (окружающих) очень трудная жизнь, с моим отъездом — весь чертов быт на них. Но я <фраза не окончена>. Мне встречу с Вами нужно было заработать (перед собой). Это я и делала. Теперь поздно: книга будет, а Вас — нет. Вы мне нужны, а книга нет.

Еще последнее слово: не из лукавства (больше будете помнить, если не приеду, не больше — ложь! Этот романтизм я переросла, как и Вы.) не из расчета (слишком буду помнить, если увижу! — Больше, чем я сейчас — нельзя!) и не из трусости (разочаровать, разочароваться).

Всё равно, это чудовищно, — Ваш отъезд, с берлинского ли дебаркадера, с моей ли богемской горы, с которой 18-го целый день (ибо не знаю часа отъезда) буду провожать Вас, — пока души хватит.

Не приеду, потому что поздно, потому что я беспомощна, потому что Слоним например достанет разрешение в час, потому что это моя судьба — потеря.

_____

А теперь о Веймаре. Пастернак, не шутите. Я буду ЖИТЬ этим все два года напролет. И если за эти годы умру, это (Вы!) будет моей предпоследней ^{164} мыслью. Вы не шутите только. Я себя знаю, я 16-ти лет 2 года подряд, день в день, час в час, любила Герцога Рейхштадтского (Наполеона II), любила сквозь всё и всех, слепая жила. Пастернак, я себя знаю.

Вы — мой дом, в Вас я буду думать домой, каждую секунду, я знаю. Сейчас весна. (У меня много записано в тетрадке о Вас эти дни. Когда-нибудь пришлю.) Сейчас у меня мысли путаются: как перед смертью: ВСЁ нужно сказать.

Предстоит огромная бессонница Весны ^{165} и Лета, я себя знаю, каждое дерево, которое я облюбую глазами, будет — Вы. Теперь мгновенная самооборона: как с этим жить? Ведь бесконечные вечера, костры, рассветы, — здесь русские всё время жгут костры — я себя знаю, я заранее в ужасе. Тогда, летом я это остановила, перерубила отъездом в другую страну, всё то осталось на каменном отвесе берлинского балкона и в записных книжках. Но сейчас я никуда не уеду, никуда не уйду. Всё это (Вы) уже во мне. Пастернак, я доехала.

Теперь, резко: что? именно? В чем дело! Я честна и ясна: СЛО?ВА — клянусь! — для этого не знаю. (Перепробую все!) Насколько — не знаю — увидите из февральских стихов. Знаю только, что встреча с Вами была бы для меня некоторым освобождением от Вас же, выходом, — Вам ясно? Законным. Ведь лютейшего соблазна и страшнейшей безнаказанности ^{166} нет: пространства!

_____

А теперь просто: я живой человек и мне ОЧЕНЬ больно. Где-то на высотах себя — нет, в глубине, в сердцевине — боль. Эти дни (сегодня 9-ое) до Вашего отъезда я буду очень мучиться.

(9-18-ое — девять дней, девять дён — досмертья.)

_____

Февраль 1923 г. в моей жизни — Ваш. Делайте с ним, что хотите.

_____

Пастернак, два года роста впереди, до Веймара. (Вдруг — по-безумному! — начинаю верить!) Буду присылать Вам стихи. О Вас (поэте) буду говорить другим: деревьям и, если будут, друзьям. Ни от одного слога не отрекаюсь, но Вам это тяжело, буду молчать. Но тогда остается одно: о себе к Вам (в упор) то, чего я так тщательно (из-за Вас же!) не хотела. Это будут — стихи.

Слово о Вашей — мысли навстречу моей вечной ^{167} остается в силе. Другое, которое Вам было неприятно, должна истолковать: «Сумейте» значит «выучитесь» — «Сделайте чудо, наконец» — увы относится ко мне, а не к Вам, т.е. будьте концом этого наконца? — после стульких не-чудес будьте чудом — Вы.

…Мы еще ни о чем не говорили. В Веймаре будет долгий разговор.

_____

Непосредственно после этого письмы Вы получите другое, со стихами. Сделайте мне радость, прочтите их только в вагоне, когда поезд тронется. Чтобы я с Вами простилась — последней. Вторая просьба: оставьте верный адрес.

— Наши письма опять разминулись, открытка была в ответ на первое. Я тогда не поняла «до скорого свидания», — теперь ясно, но поздно.

Впервые — HCT. стр. 125–128. Печ. по тексту первой публикации.