70-23. К.Б. Родзевичу

Прага, 24-го Окт<ября> 1923 г.

Я вернулась домой полумертвая. Ни Гёте, ни Минос, ни Апостол Павел не помогли. Постояв локтями на столе, полежав затылком на полу, не слыша вопросов, не понимая (своих же) ответов, в каком-то столбняке отчаяния, я наконец прибегла к своему вечному средству: природе. Вышла на улицу, и сразу — на теплые крылья ветра, в поток фонарей. Ноги сами шли, я не ощущала тела, (Радзевич, я поняла, я одержима демонами!), это было почти небытие, первая секунда души после смерти.

_____

— Этот рассказ. Что? в нем было такого ужасного? Да то, что я, рассказывая, видела себя воочию, что, вороша весь этот прах, ощущала его как сущее — это была очная ставка с собой. И что я почувствовала? Отвращение.

Стена между нами росла с каждым моим словом. Ваше любование им было мне — нож в сердце. Вы становились его союзником, моим врагом, почти им. Каждая Ваша усмешка подтверждала: «Поделом! Так и надо! На это и шла!».

Это звучало как исповедь текущего часа, точно всё это случилось вчера. На меня сегодня встало всё мое прошлое, мое грешное, грустное, горькое прошлое, и оно уводило меня от Вас, вырывало меня у Вас, делало мою любовь к Вам (святыню!) — эпизодом. Вы, выслушав, не могли мне верить, я, рассказав, могла ли верить сама себе?

_____

Это можно рассказывать, когда впереди достаточно времени, чтобы забыть, т.е. будущее целой ночи или целой жизни.

Это можно рассказывать на груди, когда всё позади.

Или еще: на коленях перед другим, зарывшись лицом в колени.

_____

Вообще, после встречи с Вами я перестала любить себя. Я сама у себя под судом, мой суд строже Вашего, я себя не люблю.

И — откуда это чувство вины? Я же Вас не знала!

Разве есть измена — назад?

_____

Ужасает меня (восхищает) непримиримость Вашей любви. Ни кольца, ни книги, никакой памяти, мне это даже сегодня было больно.

В таком отказе — царственность, сознание права на всё, из моего мне же даришь.

Вот за это — и за ту скамейку в саду — и за молчание на улице — и за какой-то взгляд без улыбки.

_____

Спала сегодня в Вашем халате. Я не надевала его с тех пор, но сегодня мне было так одиноко и отчаянно, что надела его, как частицу Вас.

_____

Конец истории, оказывается, неверен. Я просто забыла (перепутала). Пришел он ко мне впервые непосредственно от той, оторвавшись от нее, случайно встретив меня в гостях, ушел он от меня — непосредственно к ней, оторвавшись от меня, случайно встретив ее на улице.

Потом — его письмо и исповедь — и мое прощение (мой про?мах!). И после этой склейки (трещины!) — рассказ того: «Вы знаете, почему он к Вам вернулся? П<отому> ч<то> в то утро свез ее в больницу, а вечером был у Вас». Мотивировка: «не могу без женщины»

Та умерла одна, томясь по нему, зовя его, завещая ему всё, что у нее оставалось: свои чудные черные волосы.

_____

Когда, долго спустя, уже давно расставшись, я однажды спросила его: «Но почему же Вы ни разу, ни разу не пошли?» он ответил: — «Раз зашел, она спала, такая тонкая, тонкая куриная шея, — все жилы наружу — я не мог»… И вздохнул.

Рассталась я с ним не из-за себя, а из-за нее, из-за ее одинокого смертного часа, из-за косы, которую он взял как дикарь — трофей, из-за глаз ее, которых я ему не могла простить.

_____

Я благодарна поэтам.

Le ciel est par dessus le toit

Si bleu, si calme,

Un arbre par dessus le toit

Berce sa palme…

О qu'as-tu fait, toi que voil?

Pleurant sans cesse,

О qu'as tu fait, toi que voil?,

De ta jeunesse? ^{245} [1398]

_____

Значит — я не одна такая.

_____

Подумали ли Вы о том, что? Вы делаете, уча меня великой земной любви? Ну, а если — да, и если Вы —?

_____

«Любовь — костер, в которую бросают сокровища», так учил меня первый человек, которого я любила — любовью почти-детской, но давшей мне уже всю горечь любви недетской — человек высокой жизни, поздний эллин [1399], бродивший между Орфеем и Гераклитом.

Сегодня я (13 лет спустя) об этом вспомнила. Не этому ли учите меня — Вы?

_____

Но откуда Вы это знаете, не лучшей жизнью меня — живший? И почему — у Вас столько укоров ко мне, а у меня — ни одного?

Может быть женщина, действительно не в праве нести другому постоялый двор, вместо души?

_____

Теперь, отрешившись на секунду, что я женщина — вот Вам обычная мужская жизнь: верх (друзья) — и низ (пристрастья), с той разницей, что я в этот bas-fonds ^{246} вносила весь свой верх, пристрастья себе вменяла в страсти, отсюда — трагедия.

Если бы я, как Вы, умела только играть и не шла в эту игру всей собой, я была бы и чище и счастливее. Моя душа мне всегда мешала, есть икона: «Спас-недреманное око», так вот: недре?манное око высшей совести — перед собой.

_____

А еще, Радзевич, неудачные встречи: слабые люди.

Я всегда хотела любить, всегда исступленно мечтала слушаться, ввериться, быть вне своей воли (своеволия), быть в надежных и нежных руках. Слабо держали — оттого уходила. Не любили — любовались: оттого уходила.

Как поэту — мне не нужен никто (над поэтом — гений, и это не сказка!) как женщине, т.е. существу смутному, мне нужна воля, воля другого ко мне — лучшей.

Вы — не «импрессионист», хотя Вас многие считают таким, не существо минуты, Вы, если будете долго любить меня, со мной совладаете.

_____

«Tout comprendre, c'est tout pardonner» ^{247} — да, я слишком много в жизни понимала.

Тот мой «промах» (прощенная измена).

Человек говорит мне то, что мог бы скрыть (его добрая воля!) человек из жалости (так он говорил) дает нежность, — мне ли судить?! И, наконец, разве эта фактическая измена — не мелочь, и не мелочность ли будет с моей стороны из-за этого — отталкивать? Не будет ли это перенесением отношения исключительно в лежачую плоскость близости — с высот дружбы?

Но — ты не пошел к женщине в ее смертный час, ты, два года бывший с ней и — по своему — любивший ее, ничего не увидел, кроме «куриной шеи» — этого я не поняла и, посему, простить не смогла.

И еще: ты скрыл от меня ее существование, заставил меня почти что грабить мертвую — меня, так страдающую от чужой боли, так содрогающуюся от неё!

Меньше всего меня уязвило то, что он пришел ко мне «п<отому> ч<то> нельзя же без женщины». — «На это дело — есть лучше!». Это всё что я ему потом… промолчала.

_____

Всё это я рассказываю Вам, чтобы Вы видели, что я и на самом дне колодца оставалась — собой.

И чтобы Вы еще, мой дорогой друг, знали, что: —

«У живущего жизнью веселой: —

Далеко? не веселая жизнь». [1400]

За каждое чужое веселье я платила сторицей. Своего у меня не было.

_____

Да, еще одна подробность: я о ней за всю встречу ничего не слыхала, только изредка, когда я, смеясь, спрашивала: «Чья же я преемница?» он с милейшей из усмешек отвечал: — «Ни предшественниц, ни преемниц. Всё, что не Вы — рвань», — а несколько строк, которые я ему как-то написала, он переписал, чтобы всегда носить при себе, боясь истрепать мою записку.

Сейчас они, очевидно, покоятся в одном ящике с волосами — тоже трофей, ибо, по изречению Наполеона [1401]: «La plus belle fille ne peut donner qu'elle a» ^{248}.

Я — соседством не оскорблена, или, если оскорблена — за ту, а той, будем надеяться, Бог уже отверз иные уши и иные глаза.

_____

Радзевич, когда у меня будут деньги, я Вам подарю тетрадочку — чудную! — с моими стихами, которых нет в книгах.

(Сейчас бьет огромный дождь, которому я радуюсь: всё утро томилась, что хорошая погода, а мы с Вами не в Карловом Тыну!)

— Или и от тетрадки откажитесь?

Вот стих, который я Вам туда перепишу:

Писала я на аспидной доске

И на листочках вееров поблёклых,

И на речном, и на морском песке,

— Коньками по? льду и кольцом на стёклах —

На собственной руке и на стволах

Березовых — и чтобы всем понятней! —

На облаках и на морских волнах,

И на стена?х чердачной голубятни.

Как я хотела, чтобы каждый цвел

В веках со мной! — (Под пальцами моими!)

И как потом, склонивши лоб на стол,

Крест на? крест перечеркивала имя.

Но ты, в руке продажного писца

Зажатое! — Ты, что мне сердце жалишь!

Непроданное мной! — Внутри кольца…

Ты — уцелеешь на скрижалях — [1402]

_____

Москва, 5-го р<усского > мая 1920 г.

_____

Радзевич, Радзевич, перечитываю стихи того лета — и в ужасе и в восхищении: та?к зорко! та?к горько!

Эпиграф к тому лету: «Не позволяй страстям своим переступать порог воли твоей». —

— Но Аллах мудрее…

(Тысяча и одна Ночь.)

_____

Отдельные стихи оттуда:

_____

Целому море нужно — всё небо,

Целому сердцу нужен — весь Бог.

_____

Пахну?ло Англией и морем

И доблестью: — суров и статен. —

Так, связываясь с новым горем,

Смеюсь — как юнга на канате

Смеется в час великой бури,

Наедине с Господним гневом,

В блаженной обезьяньей дури

Смеясь над пе?нящимся зевом.

Упорны эти руки, прочен

Канат, — привык к морской метели!

И сердце доблестно, — а впрочем

Не всем же умирать в постели!

И вот, весь холод тьмы беззве?здной

Вдохнув — на са?мой мачте — с краю —

Над разверзающейся бездной —

Смеясь! — ресницы опускаю.

_____

(Отрывок:)

… Суда поспешно не чини:

Непрочен суд земной!

И голубиной — не черни

Галчонка — белизной.

А впрочем — что ж, коли не лень!

Но всех перелюбя

Быть может я в тот черный день

Очнусь — белей тебя!

_____

Пригвождена к позорному столбу

Славянской совести старинной,

С змеею в сердце и с клеймом на лбу

Я утверждаю, что — невинна.

Я утверждаю, что во мне покой

Причастницы перед причастьем.

Что не моя вина, что я с рукой

По площадям стою — за счастьем.

Пересмотрите всё мое добро:

Что вымолила я у ветра?

Где золото мое? Где серебро?

В моей ладони — горстка пепла.

И это всё, что лестью и мольбой

Я выпросила у счастливых.

И это всё, что я возьму с собой

В край целований молчаливых.

_____

Кто создан из камня, кто создан из глины, —

А я рокочу и сверкаю.

Мне дело — измена, мне имя — Марина:

Я — бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти —

Тем гроб и надгробные плиты…

— В купели морской крещена, и в полёте

Своем — непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети

Пробьется мое своеволье.

Меня — видишь кудри беспутные эти? —

Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,

Я с каждой волной — воскресаю!

Да здравствует пена — веселая пена —

Высокая пена морская!

_____

Москва, май 1920 г.

_____

А другие — в книжку. Эту книжку Вы будете любить, если toutefois ^{249}, по врожденному высокомерию своему, от нее не откажитесь.

_____

И вот, от пены сей — спасение в тетрадь, в дружбу, в отрешение, в природу, в тот зеленый сиреневый куст (если помните).

Весь мой прошлый год прошел так. Встретившись с Вами я встретилась с никогда не бывшим в моей жизни: любовью-силой, любовью-высью, любовью-радостью. Ваше дело довершить, или, устрашившись тяжести — бросить. Но и тогда скажу, что это в моей жизни было, что чудо — есть, и благословлю Вас на все Ваши грядущие дни.

М.

— «Это Вам удается мимоходом». Нет, ничего не удается мимоходом: ни Вы — мне, ни я — Вам. Ибо у меня тоже свое дело в Вашей жизни, о котором когда-нибудь в другой раз.

_____

А сегодня у меня целый вечер — мой, и завтра — несколько вечерних часов. Как жаль. Земные часы дня так же как часы души должны нести с собой не только нежность — но надежность.

Буду думать о Вас.

_____

В пятницу приходите в 4 ч., посидим, потом, если хотите пойдем к Р<ейтлинге>рам слушать скрипку. (У них — свой скрипач.) Мне придется идти.

_____

Такой уютный, долгий, баюкающий дождь, и такая хорошая серизна в комнате. О, если бы Вы сейчас вошли!

_____

И — спасибо за всё.

_____

Впервые — Письма к Константину Родзевичу. Печ. по тексту первой публикации. стр. 81–95.