6-13. М.С. Фельдштейну

Коктебель, 7<—8>-го мая / июня! 1913 г. [353], пятница

Милый, к<а>к мне Вас жаль из-за проданного имения [354] и к<а>к дерзко, что Вы мне т<а>к долго не отвечаете. Je me partage entre ces deux sentiments ^{34}. Сейчас шесть часов вечера, за окном качается порозовевшая трава.

Слушайте, что бы Вы сейчас ни делали, бросьте все: садитесь в вагон, из вагона — в экипаж, велите лошадям звенеть бубенцами, нюхайте гадкую траву (помните?), восторгайтесь показавшейся вдали башней Макса, — пусть она растет, и когда дорастет до естественных размеров, прыгайте с экипажа.

— Все это, конечно, мысленно.

Потом мы будем пить чай на террасе, — без конфет, но с радостью. А когда стемнеет, будем проявлять. (Сегодня мы три раза снимали море за Змеиным гротом). Потом пойдем за калитку и увидим восход луны.

Ах, вчера было чудно! Огромная желтая луна над морем, прямо посреди залива, и под ней длинная полоса грозно-летящих облаков. Луна то исчезала, то вспыхивала в отверстии облака, то сквозила слегка, то сразу поднималась. Казалось, все летит: и луна, и облака, и Юпитер. — Все небо летело.

Говорили о конце света, и Вера боялась идти на свой чердак, где с потолка сыплется известка, а в щели врывается и воет ветер.

Мы с Сережей и Тюней — втроем — танцевали вальс.

Сегодня Сережа, Сокол и я были за Змеиным гротом, дальше того места, где я Вас с Сережей снимала. Мы взобрались на острую, колючую скалу и сидели, свесив ноги. Были огромные, бешеные волны.

Сейчас много черешен, бедное мое волчье золото! Мы сегодня вчетвером съели девять фунтов. Пра перестала давать обеды, и мы теперь ходим в столовую на горе: Лиля, Сережа, Сокол, Маня Гехтман [355] (помните ночь после Халютиной? [356] Вы очень сердитесь на меня за записку?). Вера, Тюня, Копа и я. Остальные обедают в другом месте. В столовой мило и похоже на Швейцарию. Из одного окна вид совсем Швейцарский, из другого — напоминает Св<ятую> Елену [357]: пустынные желтые холмы, за к<оторы>ми чувствуется океан.

Чтобы привести в ужас других обедающих, Сережа и Сокол рассказывают самые невероятные вещи: об острове Цейлоне, поездках на Циппелине [358], знакомстве с франц<узским> премьером и т.п. Сегодня они были обезьянами.

Да, у нас завелся новый француз [359]: тоже сентиментальный, но еще не влюбленный в Лилю. Мы с ним собирали камешки, и я дала ему один — довольно гадкий. Он тотчас же сделал вид de la mettre sur son coeur (la pierre) ^{35}.

Петр Николаевич привез с собой много вина, (он же привез француза), — был последний и самый буйный ужин. Кончилось тем, что Маня Г<ехтман> заснула в комнате у Макса, несмотря на то, что француз идеально изображал кинематограф.

— А все-таки интересно, напишете ли Вы мне, или нет? ?

Эва Адольфовна последние дни совсем не была в Коктебеле. Это мы все ясно чувствовали. Проводы были без пороха, м<ожет> б<ыть>, из-за ее слабого желания скорой встречи. Она под конец совсем устала и сама не знала, хочет ли вернуться в Коктебель.

Передайте ей мой нежный привет. Впрочем, она раньше Вас получит от меня письмо [360]. До свидания, всего лучшего.

МЭ.

P.S. Спасибо за письмо ^{36}. Прочтите эту фразу ласковей, чем она звучит.

Впервые — De Visu. M. 1993. № 9. стр. 16–17 (публ. Д.А. Беляева). СС-6. стр. 108–110. Печ. по НИСП. стр. 150–152.