20 марта 1991 года
Милый друг!
Только что услыхал по радио известие о сильном сокращении штатов в канадском радио и очень встревожился за Марину. Надеюсь, что пока это письмо дойдет до тебя, а твой ответ возвратится ко мне, все решится наилучшим образом и какие-нибудь новые волнения заставят позабыть об этих. И все же я очень беспокоюсь о вас, о Марине и всей душой чувствую ваши волнения. У нас новостей нет. Идет Блоковская конференция – первая без Зары. А я в гриппе, сижу дома, чихаю и соплю – занятие, не способствующее оптимизму. Все же я дополз вчера до зала заседания и сделал доклад в духе моих нынешних идей – нечто глобальное. Когда-то Андрей Тургенев – гениальный юноша, обещавший России величину масштаба Пушкина и умерший едва перевалив за 20 лет, – написал на себя эпиграмму:
Иные говорят: «Мой Бог, как он умен»,
Другие думают: «Не спятил ли уж он?»
Таково у меня впечатление от моего доклада. Андрей Тургенев – моя давняя любовь: я начал им заниматься в 1950 г. (Боже, как давно это было.)
Наша обстановка такова: спокойно, вопросы еды волнуют больше, чем вопросы политики (возможно, в этом часть замысла). Голода нет (кроме пенсионеров, которые голодают), но его ожидают. Все по карточкам, кроме молока и хлеба. Но этим нас не удивишь – все мое детство прошло в очередях, и карточки я увидел гораздо раньше, чем паспорт. Но что интересно: настроение не мрачное, хотя какое-то бестолковое.
Я много работаю – две мои книги в производстве в ленинградских издательствах[421], и если слово «бумага» не исчезнет из нашего обихода, то, м<ожет> б<ыть>, и выйдут. Работать мне так же легко, как безногому танцевать, – однако работаю и даже получаю от этого удовольствие.
Я трещу о себе, потому что волнуюсь за тебя и вас всех, особенно за Марину. Напиши мне, ничего не скрывая и не украшая.
Как вам в вашей новой квартире?
Марине – мои нежные приветы, мужчинам – поклоны и самые добрые пожелания. Есть ли новости от Юрочки – я знаю, что это твоя рана, хоть ты стараешься об этом не думать и не говорить.
Всегда и неизменно твой Юра
Тарту