5 августа 1991 года
5 августа, ночью.
Не могу перечитывать свои письма к тебе, потому что вижу, что не умею сказать что-то важное, нужное тебе. Тяжело это. Ведь я привыкла разговаривать с тобой, и ты бы без слов все понял. А писать так трудно. Вот ты прислал мне уголок своего кабинета, и себя в нем, повесила над столом, смотрю и счастлива. Что сделать мне для тебя, как скрасить твое одиночество? Не знаю, не могу… Посмотрела на днях фильм Антониони «Blow Up», о котором ты писал в своей книжке о кино. Много гуляю. Странно, что главную радость мне здесь доставляет именно физическое отвлечение от всего: гимнастика и плавание. Может быть, приятно, что еще слушается тело, может быть, в этом далекие отзвуки Кемери? Я все-таки утешаю себя мыслью, что шаг мой не напрасен, потому что повеселела Марина, она говорит, что теперь у нее есть дом, а когда нас не было, некуда было возвращаться с работы, дома не было, у Феди всегда закрытая дверь и никаких общих разговоров или дел – только самое насущное. И мы ему совсем не нужны. Вероятно, это так нормально. А он ведь неплохой мальчик, без дурных наклонностей, ничего сугубо плохого не делает, но никак не помогает маме, почти не звонит ей, да и нам – тоже.
Такие дела. Поразительно, как вдруг из такого ангела в детстве вырос совершенный угрюмый, резкий и замкнутый Андрей[449]. Ситуация эта ранит Марину, но она старается относится к нему с пониманием, как и мы. Да и что делать…
Лучше всех приживается Виль. Ему здесь просто нравится, он не тоскует, иногда только мыслями о нашей любимой им даче он портит себе настроение. Читает русские журналы и газеты, очень много тренирует руку и ногу в специальном зале, даже научился вновь плавать, используя и парализованные руку и ногу – и почти всем доволен.
Марина счастлива своей небольшой, но очень уютной квартирой, о которой говорит, что это первый ее дом после родительского. Пока церковники дали ей на время первоклассный компьютер, свой она отдала Федьке. <…>
Юрочка, я заболталась, пишу тебе всякую чепуху.
Обнимаю тебя нежно.
Твоя Фрина[450].