5 февраля 1992 года

Дорогой мой далекий друг, здравствуй!

Через океан я протягиваю к тебе руки, обнимаю тебя и молю, чтобы хоть письма достигали твоего слуха. Иначе – как жить, как дышать… Долго от тебя ничего нет, и, как всегда, не знаешь, что это – обстоятельства твои или немилая почта. Вчера я попробовала звонить Лоре[484] в Москву. Оказалось, как я и думала, что ничего из звонка хорошего не получится: душили слезы. По этой же причине не звоню я тебе, хоть иногда от непокоя сил нет жить. Марина часто просит звонить тебе, когда долго нет писем, но я, поверь, не могу.

А жизнь сейчас на каком-то переломе, я чувствую. Что-то сломалось во мне крепко, и надо как-то менять жизнь. Весь вопрос в том, как. Это я пытаюсь решить. Пока ничего не могу тебе сказать, но, может быть, месяца через два что-то и станет для меня ясно. Во-первых, я никак не могу смириться с необходимостью постоянной помощи Марины. Мне кажется, что Вы с Зарой помощь детей и даже друзей в последние годы принимали довольно легко. Может быть, я ошибаюсь? А я вот, всю свою жизнь привыкшая помогать другим, болезненно принимаю помощь от своей родной и единственной Марины. Может быть, это излишняя гордость, не знаю.

Во-вторых, я задыхаюсь от полного одиночества и полной связанности с Вилем, который не может здесь без меня шагу ступить. Т. е. может, но не хочет. У меня совсем нет здесь воли, свободы дышать. Это необходимо менять. В-третьих, я трудно привыкаю к разным разностям канадской жизни: так называемым судам с хозяином квартиры, оказавшимся жутким разбойником, нерешенным проблемам быта. Хочется покоя, защищенности, а их нет. Юрочка, ты пишешь, что, при всем ужасе, жизнь ближе к сути. Что есть ее суть? – вот вопрос. Стыдно признаваться, но я на эту еду смотреть не могу, ничего, ничего из возможного есть не хочу. Смешно думать, что когда-то я страдала от невозможности похудеть. Вот теперь худею без всяких стараний с моей стороны. <…> Я бы и писала тебе чаще, но жизнь складывается из бытовых мелочей и трудно меняющегося печального настроения. Так о чем же писать? Вот собрала тебе посылку, надеясь, что она придет к 28 февраля. А теперь ясно, что корабль придет в Питер не раньше 27, а значит, и к тебе она попадет позже. Да и что в посылке-то? Так, всякая чепуха. Только хотелось хоть чем-то напомнить о себе – несколько дней тебя покормить. Боже, Боже, как давно я тебя не кормила, как давно ты не кормил меня, не рисовал на салфетках рыб и «набитых дур»[485]. Боже, Боже, «как грустна наша жизнь» – кажется, так у Булгакова…

Идет весна. Как и у вас, холодные утренники, а днем ярко светит солнце и пахнет, пахнет весной. Однако позавчера вдруг насыпало горы такого пушистого снега, что его до сих пор все еще не убрали. Двигается мой английский, к сожалению, не благодаря занятиям, которые никуда не годятся здесь, а от чтения английских книг и… моей наглости: я не боюсь говорить, хотя делаю, вероятно, сотни ошибок. Как тебе ни покажется смешным, на плаву меня держат занятия чисто физические – физкультура и плавание. Не знаю, что бы я была без них. <…> Полученное гражданство дает возможность хоть каких-то поездок. Оставив мысль об Италии (Маринина заветная), меня утешают возможностью поездки на океан, на северо-восток Квебека. Не знаю. Это зависит от Марины и ее обстоятельств. Пока она занята многочисленными проектами, но работы как таковой нет, а есть случайные крохотные заработки. И слабая надежда поехать в Питер, увидеть Юру, тебя. Выйдет ли… Вот если бы ты приехал сюда, как я тебя зову уже в четвертом письме, так пусть бы к черту летели и все поездки, и все другие планы.

Федька провалил физику, противный. Ничего не попишешь: он сам распоряжается своей судьбой. Это не даст ему возможности поступать в Ун-т в следующем учебном году[486]. Придется нормально кончать колледж, то есть учиться в нем еще год. Ему исполняется завтра 18 лет, и он совершенно недоступен для наших советов, что, кажется, нормально, при том еще, что он сам себя содержит. Марина не бывает свободна ни минуты, горюет, что на полках стоят нечитанные книги, что пишет какие-то дурацкие статьи, ничего не делая серьезно. Такова здесь жизнь. Теперь я начинаю понимать, почему канадцы с радостью сидят в ресторанах вечерами, почему проводят выходные в полной праздности. Очень устают здесь, очень много работают. Двухнедельные отпуска кажутся им вечностью. Федька раз в году позволяет себе поехать на один-два дня в горы на лыжах. Это дорого. Но какое это событие для него! <…>

Будь здоров, мой дорогой. Целую тебя.

Твоя Фрина

5. II/92