13 мая 1993 года

13/V-93

Юрочка, мой дорогой!

Пишу тебе снова, хотя недавно отправила тебе письмо. Может быть, ты все еще в больнице… Что они – исследователи – с тобой там делают и что, бедный, делаешь там ты? Хорошо знаю, что такое больница, даже комфортабельная. <…> Все мои мысли сейчас о тебе, и все мои молитвы: только бы обошлось на этот раз, только бы пронесло. Прости, что кудахчу, как старая курица, да что же я могу еще сделать для тебя? Вот вчера, в какой раз уже! перечитывала твои письма 91 года, первые сюда в эмиграцию, после смерти Зары. Наревелась и уснуть так и не удалось до утра. Сейчас вот сижу, тюкаю тебе письмо, включила магнитофон с моим последним приобретением: полный диск – Владимир Горовиц играет Песни без слов Мендельсона. Сколько я их переиграла в детстве! А он просто волшебник какой-то: кажется, что только касается клавиш, а звук такой, что с ума сойти можно. Весна вовсю идет в лето, хотя где-то на севере Квебека и снег снова выпал.

И опять под окном цветут яблони, а в городе цветет магнолия, сумасшедшее количество тюльпанов, и черных тоже! да и еще какие-то неведомые мне кусты цветут.

Друг мой дорогой! Я живу просто хорошо; кажется мне, что так спокойно никогда во всю мою жизнь не жила, так удобно, и так легко все. С Вилем мы, конечно, друзья и звонки каждый почти день, и моя помощь ему, и покой, покой. Ты был прав: немедленно нашлись русско-еврейские дамы в его доме, которые иногда готовят ему, зовут на чай; и т. д. Он же все великолепно может сам себе сделать, настроение у него большею частью хорошее, и по-прежнему готов для меня, и Марины, и Феди сделать все, что может, а дамам, – бедные они, – регулярно сообщает, что жена его готовит лучше и красивее ее нет на свете. Как ты любил повторять: «Таков неизъяснимый закон судьбы». Словом, все хорошо. <…>

Марина доработала семестр, больше, кроме временных заработков от переводов у юристов и в эмиграции, на которые жить нельзя, ничего нет. Бьется и ищет всякий день. Надежды на замужество уже почти нет, и не потому, что нет никого, но потому, что она, бедная, так ранена всем, что было, что рисковать больше не хочет, а мне страдание: оставлять ее одну на земле. Что сыновья для мамы… сыновья – не дочери. Федя звонит редко, если что нужно только, приезжает еще реже. Сорбонну отставил, за неимением профессиональной выгоды и бешеными деньгами, которые надо платить только за удовольствие и за язык, не стоит того, да и успеет. Очень надеюсь, что про Юру узнаем подробно, когда его повидает Марина в Москве (если это ей удастся). Очень боюсь ее поездки вообще и в частности ее встречи с Андреем. От него, увы, всего можно ожидать, в том числе, что ушлет куда-нибудь Юру. Он обозлен на нас всех – за что – не ведаем, думаю, просто завидует. По его представлениям, нам должно быть гораздо хуже, это бы его вполне устроило. Сестра моя Ляля пыталась всячески им помогать продуктами, все отвергнуто, хотя, по слухам, он и не работает. С подругами Марины тоже говорить не желает. А может быть, все гораздо проще: пьет, как прежде, а это, разумеется, изменило личность. Случай вполне известный и многажды описанный.

Юрочка, Юрочка! Будь здоров. Выкарабкивайся, работай, дыши, живи, помни меня и все прошлое. Может быть, мы еще и вправду увидимся, и твои на это надежды – не просто слова утешения для меня. Жизнь тогда бы снова наполнилась смыслом. В ней все хорошо, в этой жизни, да тебя в ней нету. И плачу я, читая твои письма старые, потому что голос твой, твои интонации слышу.

Обнимаю тебя нежно

Твоя Фрина

P.S. Можешь ли ты работать? А лекции?