10 ноября 1992 года

10/11-92.

Дорогой мой друг!

Пишу тебе утром после ночи, в которую ты мне как-то очень тревожно снился. Во сне редко тебя я теперь вижу. Будто бы ты у меня в Москве и будто бы у тебя болит глаз и мы не знаем, чем его лечить и как. И жалуешься ты мне, что работы нет, что университет сокращает Ваше русское отделение… Может быть, все это снится после письма Е. Краснощековой[519], что в университете Вашем такое наяву… Ах, Юрочка, дорогой, что у тебя болит на самом деле, что происходит в твоей жизни? – ничего не знаю. Письма от тебя редки (я понимаю, их приходится пересылать через Москву), и ты ничего о себе в них не пишешь.

Еще раз повторю свою просьбу, очень важно это для меня: пожалуйста, наговори мне кассету (хоть басни Крылова читай, что хочешь, лишь бы был со мною твой голос) и передай ее с кемнибудь в Москву Зинаиде Ивановне, фамилия сына ее, который здесь, Балакин. Ее телефон домашний – 944-25-48. Мне ее пленку привезут и заплачу я здесь сама. Твое дело – только наговорить пленку и найти кого-нибудь в Москве, кто свяжется с этой дамой. Я очень, очень об этом тебя прошу. А повторяю просьбу прежнего письма потому, что письма пропадают.

У нас глубокая осень. По ночам уже заморозки, деревья сбросили листья и сквозят, на моей любимой горе бегают уже по-зимнему серые белки и с нее через голые деревья виден весь нижний город и небоскребы. Но стоят тихие погожие дни, гулять и думать приятно. <…> Отметили день рождения Марины. У нее в гостях были приятные люди, и мне теперь легче, потому что, не умея участвовать в разговоре полноценно, я хоть понимаю, о чем идет речь. Марине 41 год, подумай! а когда ты ее увидел в первый раз, ей было 17. Она с неизменной любовью вспоминает тебя, особенно, как она думает, самое счастливое время ее жизни, когда она под твоим руководством что-то такое раскапывала и писала о детской литературе. Как давно это было! Почему все уходит?

Марина смеется, когда я говорю о моей смерти: нет, говорит, пожалуйста, задержись, пожалей меня, потому что некому будет наводить у меня порядок, да и кто меня будет любить, как ты… Да, это правда. Только иногда наваливается такая усталость, что кладбище кажется желанным местом покоя. Хотя и шутить так – грех.

К сожалению, Федя не смог приехать, но у него все в порядке, и это, пожалуй, наша единственная радость. По косвенным сведениям, Юра тоже на хорошем пути: он учится хорошо во французской школе, кроме этого, поступил по конкурсу в театральную, стал другим, спокойным и воспитанным. <…>. Настанет время, и он вернется в Канаду, я надеюсь. С отцом же его никакое общение невозможно: сплошная ругань и оскорбления по телефону. <…> После каждого звонка в Москву Марина болеет.

Подумай, Юрочка, какая злая воля: в Москву и в Ленинград дозвониться отсюда просто, а вот тебе или маме на Украину совершенно невозможно. Это очень грустно, что я не могу хотя бы услышать тебя. Я тебе уже писала, что и посылки к Вам не передают, поскольку это «другая страна», пошлины и визы, а сложностей никто не хочет.

Сижу, пишу тебе и смотрю за окно, где яблони все в маленьких красных яблочках, которые весело едят дрозды. Не улетели они, что ли?.. <…>

Будь здоров, мой милый, будь здоров. А вдруг ты еще сможешь приехать, а вдруг мы еще свидимся. Как бы я здесь ухаживала за тобой, как бы радовалась, как прежде, если бы пришлось еще подержать твою руку в своей.

Обнимаю тебя, всегда твоя

Фрина