25 февраля 1991 года
25.2.91
Здравствуй, Юрочка, дорогой!
Не часто ли я пишу тебе, «не сладко ль я живу, тобой лишь дорожа», как сказано у горячо любимого поэта?[416] Да ведь письма пропадают, мне ль не знать. В прошлом году сколько Марининых писем пропало! А второе, мне все кажется, что это важно для тебя: словечко о том, что душа родная где-то думает и молится о тебе. <…> Но это совсем не значит, что так же часто я жду писем от тебя. Вот и в последнем, которое тоже, как положено, странствовало месяц, ты пишешь, что больше сказать нечего. Ну и пусть. Но из нашего прекрасного далека так страшно за Вас всех, что, когда пишешь, чувствуешь какую-то странную иллюзию близости к Вам и причастности к Вашим бедам, что, конечно, чистая мистика… Ну а у нас идет себе потихонечку время, с его каждодневными заботами и нуждами. Появилась маленькая материальная возможность нам с Вилем жить отдельно, снять двухкомнатную квартиру. Деньги крошечные, но и на том спасибо. Это очень важно для Марины, которая очень изменилась, увы, в своем долгом одиночестве и одновременно к одиночеству стремящаяся. <…> Сценарий ее движется медленно, потому что она прервалась в работе, а теперь никак не может взять нужный темп. И все-таки страшно много ее сил отнимает основная работа. А главное, она сдала здоровьем, а может быть, расслабилась от моего приезда. Я по-прежнему всех ласкаю, обхаживаю, лечу и утешаю. Может быть, не так и мало. Только надо как-то перевернуть старые страницы и по-новому на себя взглянуть. Стараюсь.
Вот удалось, наконец, добиться специальных спортивных занятий для Виля. Главное, с малыми деньгами (за большие было бы много легче, а так ушло на хлопоты 4 месяца). Сама я тоже себе спуску не даю: «аэробика» (именно в кавычках) + плавание, все это четыре раза в неделю. И английский. Здесь ему очень скверно учат, а Марина не хочет со мною заниматься (что я прекрасно понимаю), но я, кажется, нашла оптимальный вариант: некий пожилой господин хочет изучать русский – родной язык его родителей. Я согласна на уроки русского в обмен на английский. Кроме этого – я тебе писала – где только можно стараюсь говорить, совершенно почти в быту не пользоваться услугами Марины и Феди. Кстати, у Федьки очень неплохой английский и недурной – немножко хуже английского – французский.
Юрочка, на днях тебе исполняется 69 лет. Неужели хоть когда-нибудь, в тяжелые минуты, ты думаешь, что сделал мало и что-то крупное, главное, не доделал? Стоят передо мной твои книги и твои «Семиотики». Боже мой, сколько сил, сколько труда, вдохновения, и мук, и радости. Кстати, о «Семиотиках». Ведь я теперь их и получать не буду, как это ни грустно для нас с Мариной обеих! А нельзя прислать? Ну как получится: последний у меня выпуск № 23 – коричневый[417].
Я стараюсь читать сейчас только английские книжки, чтобы пополнять свой словарный запас. Ах, тяжело это, но другого не дано. <…> Душа болит за маму и Лялю, но я даже материально, то есть продуктами, не могу им помочь. Когда будет у меня новый адрес, я тебе напишу (это совсем недалеко от того места, где живу cейчас, на тихой-тихой улице, а рядом – две церкви: французская католическая и англиканская. Дом четырехэтажный, с лифтом, мы – на втором этаже, в двух комнатах, где мало солнца и есть кондиционер – это так важно для жаркого лета). Вообще знаешь ли, как странно, иногда мне кажется, что я вернулась домой в южный украинский город моего детства. Город вообще прелестный, очень красивый. Недаром его называют маленьким Парижем. А Марина еще лелеет мечту показать мне Италию. И часто об этом говорит. Но это пока просто смешно. А надеяться все-таки приятно. После Польши и Чехословакии, в которых я всегда хотела побывать, Италия всегда была несбыточной мечтою.
Юрочка, Юрочка, будь здоров, не грусти, верь, что жизнь еще есть и будет. Значит, Миша семью не перевозит в Тарту, я правильно поняла, и он только иногда приезжает работать?
Я тебя нежно обнимаю, думаю о тебе постоянно,
Твоя Фрина
P.S. Кто издает твою 8-листную книжку? как скоро она выходит?
P.P.S. Как я рада, что Кая заботится о тебе!
28-го/II – я с тобою весь день![418]