Военнопленный, 1944–1945 годы Роберт Гариох

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Военнопленный, 1944–1945 годы

Роберт Гариох

Поэт Роберт Гариох попал в плен у Тобрука в июне 1944 года, когда служил в штабе 201-й гвардейской моторизованной бригады. Остаток войны он провел в лагерях для военнопленных в Италии и Германии. В представленном рассказе речь идет о том периоде, когда он находился в лагере Кьявари на Итальянской Ривьере.

Погода становилась жаркой, неприятно жаркой. С каждым днем солнце жарило все сильнее, а ночи были теплыми и душными. Хотя одежды у нас почти не было, о прохладе и говорить не приходилось. Воздух наполнился мухами: каждого человека окружало целое облако этих насекомых. Когда мы ели, то пищу приходилось держать закрытой, просовывая руку под ткань, если мы хотели взять кусочек еды. И все равно мух нужно было отгонять от себя, чтобы они в рот не залетали. Такие лагеря, как наш, забитые людьми, должно быть, казались раем, устроенным специально для мух, со всевозможными потными и грязными вещами, на которых они могли отъедаться и размножаться в громадных количествах. На походной кухне их было море, как и в нашем супе. В каждой капельке оливкового масла, что плавала на поверхности супа, входившего в наш паек, обязательно торчала маленькая муха. Наиболее брезгливым мух приходилось вылавливать, обычно из каждой ложки, что занимало практически весь вечер. Другой подход заключался в том, чтобы зажмуриться и проглотить все за один присест: вероятно, никакого особого вреда мухи и не причинили бы, но неприятна была сама мысль об этих мерзких тварях.

Обычно мы день напролет убивали мух, но, кажется, на их численности это никак не сказывалось, возможно потому, что мы не занимались этим в достаточной мере систематически. Поэтому лагерный комитет по улучшению бытовых условий организовал конкурс «Большая мухобойка». Каждый должен был собирать трупики убитых им врагов в жестянку, и тот, кто представит наибольшее число доказательств своего рвения, получит солидный приз. Мы принялись бить мух кто во что горазд. Мы изготовляли оружие из картонок и деревяшек и с энтузиазмом размахивали вокруг этими приспособлениями. В поисках добычи нам незачем было далеко ходить; мы просто стояли на месте и раз за разом шлепали по одному и тому же участку освещенной солнцем стены. Один удар зачастую приносил дюжину мух. Мы набивали банку за банкой и относили их в комитет по быту, где отмечалась дневная добыча и где избавлялись от груд мушиных трупиков — а каким образом, мы не интересовались.

Повсюду, дабы поощрить нас к новым достижениям, были развешаны лозунги, призывавшие уничтожать мух, на английском и на африкаанс. На привлекающем своей мрачностью плакате была нарисована соблазнительного вида муха-самка, сидящая на куче яиц, а внизу были выведены цифры, показывающие, какое потомство она способна дать за сезон. Мы хлопали и шлепали, надеясь, что наши жертвы — женского пола. Нашлись среди нас пессимисты, утверждавшие, что все наши старания — пустая трата времени, но через несколько недель усиленного мухобойства показалось, что мух стало не так много, как прежде.

Однако возникла и другая проблема, ставшая источником наших страданий, избежать которых мы, что бы ни предпринимали, были не в состоянии. В каждом бараке было много деревянных коек, и в каждой неизменно обитало семейство клопов. Когда погода стала очень жаркой, эти клопы расплодились так стремительно, что от них просто житья не стало. Вся закавыка с этими тварями была в том, что днем они прятались по всем щелям, в стенах и деревянных койках. А как только мерк свет, они вылезали, ведя свою ночную жизнь, а мы от них просто с ума сходили. От каждого укуса на коже возникал волдырь; и были они такими крупными мерзкими тварями, что лишь при одной мысли о них пропадал сон. Когда мы ловили их, нащупав в темноте, то они превращались в грязную и гадкую слизь, издавая отвратительный запах. Мы никак не могли избавиться от них. Должно быть, наши усилия и давали какой-то результат, но клопы по-прежнему отравляли наши ночи.

Избавление от паразитов по утрам стало систематическим и рутинным занятием. Раздобыв тонкие стальные полоски от упаковочных ящиков, мы засовывали их в щели коек, а когда извлекали обратно, то они были измазаны в крови, а во все стороны разбегались клопы. Каждый день мы выносили наружу все детали коек, какие можно было отделить, и тщательно вычищали все щели: должно быть, мы убили тысячи этих тварей, но все же они размножались быстро и справиться с ними не удавалось. Мы устраивали дни полной очистки, когда полностью разбирали койки и промывали их сильными дезинфицирующими средствами. Нам уже стало казаться, что ночи после таких кампаний всегда бывали худшими из всех. Возможно, клопы стремились компенсировать то, что провели плохой день.

Один человек, с математическим складом ума, из любопытства поставил свою койку в сторонку и подсчитал число клопов, которых он обнаружил в нескольких местах, там, где одна деревянная деталь соединялась с другой. Он выяснил, что в каждом месте в среднем насчитывалось примерно по двадцать пять клопов; а так как в каждой двойной койке-топчане имеется по тысяче тридцать две клопиной щели, то, как он подсчитал, на него с напарником на двоих приходилось три тысячи триста клопов.

Мы даже вытаскивали топчаны наружу и прокаливали все щели, держа над огнем и продувая; но видимого эффекта это не возымело. Потом несколько человек начали выносить наружу свои соломенные тюфяки, решив спать под звездным небом. К сожалению, этого нам делать не разрешалось, и о таком варианте мы не думали. И карабинеры, обычно совершавшие обход посреди ночи, заставили их вернуться обратно в бараки. Но мы настаивали, протестовали, пока наконец комендант, который, в общем-то, как мог старался нам помочь, не дал желающим дозволение спать снаружи. В минувшую войну комендант сам был военнопленным и относился к нам с определенным сочувствием. Правила не позволяли ему сделать многого, но он использовал любую возможность, чтобы жизнь в лагере была вполне сносной. Поэтому мы покинули бараки, оставив их во владение клопам, и вытащили свои постели наружу. К счастью, клопы, как племя консервативное, остались жить в щелях, как и все их прародители, и не помышляли прятаться в одеялах. Если один-два все же выбирались с нами наружу, то с этими мы разделывались быстро.

Приятно было спать под открытым небом теплыми летними ночами, иногда просыпаясь и глядя на звезды, на те же самые созвездия, на которые, возможно, смотрят на родине мои соотечественники; и казалось, они совсем близко — там, сразу за краем мира, — живут прежней жизнью и думают о нас, по крайней мере, мы на это надеялись. Рано-рано поутру иногда выпадала роса, и мы просыпались в гуще влажного тумана; но вреда от него не было. В бараки мы уходили только во время авианалетов, когда нам не разрешали находиться вне стен. Мы привыкли к тому, что тогда нас будил сигнал трубы, а все огни в лагере гасили. Потом появлялись карабинеры и загоняли нас внутрь, к клопам. Мы слышали гул пролетающих самолетов, а иногда вдалеке — и разрывы бомб, обычно в направлении Генуи. Как только вновь зажигался свет и звучала труба, мы выходили наружу. Авианалеты становились все чаще и чаще, пока не стали еженощными, так что кое-кто устраивался на ночлег под бараками, где не было видно охране. Впрочем, спать там было не очень удобно; у клопов была привычка падать сквозь щели в полу на спящих, так что большинство из нас предпочитало ночевать под открытым небом и уходить внутрь на время налетов.