Похищение Камня судьбы, 25 декабря 1950 года Иэн Гамильтон

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Похищение Камня судьбы, 25 декабря 1950 года

Иэн Гамильтон

Со времен Александра III Скунский камень, в народе широко известный как Камень судьбы, играл символическую роль в получении королевской власти. В 1296 году он был вывезен из Скунского аббатства в Пертшире солдатами Эдуарда I и помещен в Вестминстерское аббатство, что породило у шотландцев чувство национальной обиды и возмущения. Многие мечтали о том, чтобы Камень вновь оказался на своем законном месте в Арбротском аббатстве. В 1996 году, с должными церемониями, он был возвращен в Шотландию, однако героическая попытка вернуть Камень судьбы была предпринята в Рождество 1950 года. Иэн Гамильтон и три его приятеля-студента сумели выкрасть реликвию, но успех их был недолог.

Мы перескочили через ограду, перебежали освещенное место и стояли, прижавшись в отсветах фонарей к сверкающей двери. По крайней мере, действовать придется не в темноте.

Гэвин налег плечом на дверь.

— Фомка! — прошипел он.

Я повернулся к Алану.

— Фомку давай!

— Что? — сказал Алан. — Я думал, ты ее взял.

Сконфуженно я вернулся к машине и вытащил ломик из-под сиденья, куда я его спрятал во время встречи с детективом.

Поначалу дверь произвела на нас некоторое впечатление, поскольку створки закрывались плотно, а щель между ними была закрыта деревянной планкой, от самого верха до низа. Мы страшно боялись шума, и острым концом фомки выковыряли достаточно дерева, чтобы просунуть лапку ломика между двумя створками двери. Потом мы втроем налегли на другой конец фомки, и дверь несколько раз заскрипела. Скрип показался нам выстрелом сигнальной пушки. При каждом скрипе мы ожидали, что вызванная сторожем полицейская машина с сиреной промчится по улице. Пусть приезжает; если мы и проиграем, то проиграем в борьбе.

Теперь я смог просунуть в щель пальцы и нащупать изнутри засов. Он был слабым. Мы сунули ломик под низ двери, и она, вместе с запором, приподнялась над землей. Наша брешь расширилась до трех дюймов. Мы заглянули внутрь аббатства. Никакого сторожа там не было. Никто нас не поджидал.

Мы просунули фомку под замок и втроем, мощным рывком, провернули ломик. Издав громкий треск, дверь распахнулась. Сидевшая в машине Кей услышала раздавшийся треск и вздрогнула, но путь в аббатство был открыт.

Мы прошмыгнули внутрь. Я вернулся и притворил за собой двери. Эту часть я не раз повторял в уме.

Западная часть нефа была тускло освещена, все остальное было погружено в непроглядную темень. В молчании мы торопливо двинулись по трансепту и обнаружили, что дверца в металлической решетке открыта. Мы прокрались внутрь, добрались до капеллы Исповедника. К шагам сторожа мы не прислушивались, так как все равно услышали бы его приближение. По крайней мере, мы сумеем коснуться камня.

Капелла утопала во тьме. В слабом свете моего фонарика ведущие в алтарь стеклянные двери походили на черные простыни, и я торопливо отвел луч в сторону, высветив зеленый мрамор надгробия Эдуарда I, чьих мертвых костей Брюс боялся больше, чем любого живого англичанина.

Двое других парней уже убрали в сторону ограду, отделявшую публику от трона. Камень был перед нами, на высоте груди, в нише под сиденьем Коронационного кресла, установленного на высоте трех футов на каком-то подобии скамьи. Мы осторожно отделили фомкой деревянную планку спереди трона, удерживающую Камень. Дерево иссохло от возраста, оно трескалось и расщеплялось, и я испытал сожаление, поскольку это нам не принадлежало.

Теоретически Камень должен был выскользнуть, но он был очень плотно пригнан и из-за своей тяжести неповоротлив. Я обошел трон сзади и толкнул каменный блок. Камень чуть сдвинулся с места. Цепи по бокам не давали возможности ухватиться за резные боковины трона, и так как мы втроем были охвачены лихорадочным возбуждением, ни у одного из нас не хватало терпения, чтобы держать фонарь. Наконец мы поняли, что грубая сила и непроглядный мрак не помогут сдвинуть камень с места, и решили перевести дух. Потом мы, с новыми силами, взялись за работу: один человек держал фонарь, другой фомкой, как рычагом, поддевал сбоку, а третий толкал сзади. Он двигался. Он скользил вперед. Мы двигали Камень. Английский трон больше его не удерживает.

Мы истекали потом и тяжело дышали. Он вылезал. С трона упала табличка «Коронационный трон и Камень». Я подхватил ее в воздухе и сунул в карман пальто. Больше она им не понадобится. Камень почти освободился. Еще один, последний толчок.

— Давай! — сказал Гэвин.

Я толкнул сзади. Камень скользнул вперед и оказался между ними. Я бросился на помощь, и мы, пошатываясь, преодолели ярд. Нам пришлось его опустить на пол. Камень был слишком тяжелым.

— Пальто! — сдавленно промолвил Алан.

— У меня самое крепкое, — сказал я.

Да, оно было крепким, но мне хотелось, чтобы мое пальто удостоилось подобной чести. Я вытряхнул фомку из кармана. Вернемся за ней позже. Я содрал с себя пальто и положил его наземь; одно торопливое усилие, и Камень оказался на моем пальто.

Я ухватился за одно из железных колец и сильно потянул. Камень пошел легко — слишком легко для своего веса, и я понял, что произошло нечто жуткое.

— Стойте! — воскликнул я и зажег фонарик.

Не забуду того, что предстало моим глазам в слабом свете: как оказалось, я оттащил кусок Камня от большей его секции, и вторая, малая, часть лежала в страшном разъединении от родительской.

Мне стало плохо. Все теперь стало иначе, и появилась новая задача, не самая приятная. Чем уносить разбитый Камень, лучше завопить и позвать сторожа — пусть починят Камень!

— Мы разбили счастье Шотландии, — в благоговейном ужасе прошептал Алан.

Я посветил фонариком на излом и вдруг заметил, что большая его часть намного темнее, чем тонкая светлая полоса с верхнего краю. В Камне многие годы была трещина, и никто об этом не говорил.

— Нет, не мы! — сказал я. — Это они его разбили. Они обманывали нас и утаивали!

— Кончайте болтать и пошевеливайтесь! — заметил Гэвин.

Я схватил меньший кусок, как футбольный мяч, и открыл дверь алтаря. В дальнем конце нефа по-прежнему дрожал тусклый свет, но от сторожа ни слуху ни духу.

Я торопливо прошагал мимо алтаря, спустился по ступеням и вошел в трансепт. Эта часть Камня весила примерно сотню фунтов, но я был словно бы на спортивной площадке, какой бы помехой ни была эта тяжесть. Я вышел на свет, льющийся из двери Уголка поэтов, и вновь нырнул во мрак дворика каменщиков. Алан предусмотрительно открыл двери, перед тем как войти в аббатство, так что ничто мне помешало. Кей увидела меня и проехала по улочке навстречу мне. Она открыла дверцу, и я закатил кусок Камня на заднее сиденье.

— Он раскололся, — сказал я. — Давай обратно в укрытие.

Не знаю, что она подумала, но к тому времени, как я вернулся в аббатство, машина снова стояла на прежнем месте в начале улочки.

Дела у остальных двоих шли неплохо. Ступени, ведущие с алтаря вниз, были широкими и невысокими, и преодолеть их особого труда не составило. Мы вцеплялись с разных сторон в пальто и, держа его между собой, тащили вниз, ступенька за ступенькой. Все проходило тихо, слышалось только наше тяжелое дыхание, да изредка кто-то приглушенно кряхтел от натуги. Время от времени раздавался жалобный звук рвущейся ткани, пальто с трудом справлялось с этой тяжестью.

Мы добрались до подножия ступеней и поволокли Камень через неф. Пот слепил глаза, мы задыхались… Вдруг, каким-то чудесным образом, мы очутились у дверей и остановились, переводя дыхание, поскольку совсем выбились из сил.

— Еще один рывок, — сказал Алан. — Теперь нам нельзя проигрывать.

Я открыл дверь, и в тот же миг услышал, как завелся двигатель машины. Автомобиль двинулся по улочке, откуда его хорошо было видно с дороги. Нам все равно еще надо было перетащить Камень через дворик каменщиков. Слишком рано подгонять машину.

— Дура, — сказал я и рванулся мимо ряда навесов к Кей, чтобы заставить ее отогнать машину обратно в укрытие.

Автомобиль стоял возле пролома в заборе. Я открыл дверцу.

— Гони обратно и спрячься, — бросил я отрывисто. — Мы еще не готовы.

Кей холодно посмотрела на меня.

— Меня полисмен видел, — сказала она. — Он идет через дорогу.

Я забрался в машину рядом с ней и бесшумно прикрыл дверцу. Потом потянулся вперед и включил фары. Я старался восстановить дыхание и вытирал с рук пыль аббатства — о пальто Кей. Я закинул руку на заднее сиденье, нашарил запасную куртку Алана. Осторожно я накинул ее на фрагмент Камня. Потом заключил Кей в объятья.

Мы оба оказались в странной ситуации, однако никто из нас не чувствовал себя смущенным или обеспокоенным. Кей была спокойна и невозмутима, словно бы мы остановились по пути домой с танцев, и пару минут я был так поглощен насущной задачей, что совершенно забыл о полисмене. Для нас это была уже третья бессонная ночь, и я думал, что наши чувства настолько притуплены усталостью, что всякую ситуацию мы будем воспринимать как нормальную. Разум наш был холоден как лед, и мы так крепко обхватили друг друга в темноте и так долго не ослабляли объятий ради нашей главной цели, что не было места ни страху, ни панике.

Перед нами возникла смутная фигура полицейского.

— Что тут происходит? — громко спросил он. Было совершенно ясно, что тут происходит. Мы с Кей отпустили друг друга не раньше, чем дали стражу порядка уйму времени поглазеть на нас.

— Канун Рождества, офицер. Ну, вы же понимаете, — объяснил я.

— Канун Рождества? Как бы не так! — ответил он. — Уже пять часов утра Рождества.

— Ого! — сказал я. — Неужели уже столько времени?

— Это частная собственность. Вам нельзя тут оставаться, — сказал он нам. — И почему это вы проехали вперед, когда меня увидели?

— Я знаю, — промолвил я смиренно. — Я понимаю, что нам тут находиться нельзя. Мы включили фары, чтобы показать вам, что собираемся уезжать.

— Но куда нам деваться? — спросила Кей, кокетливо глядя на него. — На улице так много народу.

Мы объяснили ему, что отправились в поездку из Шотландии, а когда приехали в Лондон, то было уже поздно искать ночлег. Мы сидели и держались за руки, пытаясь создать у него впечатление, что безумно влюблены и даже на миг не хотим расстаться друг с другом, а в гостиницу ехать не хотим.

Он почувствовал к нам симпатию. К моему ужасу, полисмен снял шлем и поставил его на крышу машины. Закурил сигарету и всем своим видом показывал, что уйдет не раньше, чем ее выкурит.

— Там дальше по дороге есть неосвещенная автостоянка, — промолвил он, задумчиво почмокав губами. Мы знали об этой стоянке. Там была запаркована наша вторая машина.

— Ну, не будь нам тут так уютно, — сказала Кей, засовывая голову льву в пасть, — то мы всегда можем сделать так, чтобы вы нас арестовали и предоставили нам кровать в тюрьме.

— Нет-нет! — понимающе промолвил констебль. — В Лондоне сегодня не найдется полисмена, который вас арестует. Никому не хочется в день, когда дарят рождественские подарки, появляться в суде и свидетельствовать против парочек.

Кей сжала мне руку.

— Хорошая ночка для преступления! — сказал я, и мы все рассмеялись.

Все это время я слышал доносящийся из-за забора шорох. Почему бы, скажите на милость, им не затаиться, пока не уйдет полицейский? Выяснилось потом, что они и представления не имели, что мы там полицейского развлекаем, и на все лады костерили и меня, и всех моих предков до десятого колена за то, что я рассиживаюсь в машине, пока им приходится всю работу делать.

Кей тоже услышала шум, и мы втянули констебля в оживленный разговор. Он нашел в нас великолепную компанию. Впредь каждое его мало-мальски смешное замечание встречалось взрывами громкого хохота, а когда он сподобился на шутку, то мы едва в конвульсиях не забились. Должны же они услышать наш смех и насторожиться.

Из-за забора донесся приглушенный мягкий стук. Констебль замолчал, напрягся, прислушиваясь. Сердце у меня ушло в пятки. Ладонь Кей в моей руке одеревенела. Потом полисмен рассмеялся и сказал:

— Это старик-сторож с лестницы свалился.

Мы с Кей закатились безудержным истерическим смехом — так нам было смешно представить себе, как сторож падает на лестнице. Уж теперь они наверняка нас услышали.

— Поскорей бы шесть часов пробило, — заметил констебль. — Тогда бы мое дежурство кончилось.

Уголком глаза я заметил, как медленно приоткрывается дверца в заборе: Показалось лицо Гэвина, потом его голова и плечи. Вдруг он замер, как громом пораженный. Он заметил полисмена, и губы безмолвно зашевелись в каком-то ругательстве. Дюйм за дюймом он пятился обратно, и дверь за ним затворилась. Полицейский докурил свою сигарету и нахлобучил шлем.

— А вы лучше езжайте отсюда, — сказал он нам.

— Так и сделаем! — сказал я, утирая со лба капли холодного пота.

— Вы дорогу нам не покажете? — спросила Кей, стараясь увести его подальше отсюда.

— Ну, уж мимо стоянки не проедете, — заметил он, рассказывая нам, куда ехать.

Кей завела двигатель. Хотя слышать ей это будет неприятно, но водитель она и сейчас плохой, однако тем утром она с машиной плохо управлялась с умыслом, а не потому, что водить не умела. Никогда сцепление не включалось так резко; никогда машину так дико не бросало из стороны в сторону. Я оглянулся и помахал констеблю. Как Кей и предполагала, полисмен следовал за нами — он был изумлен таким сумасшедшим стилем вождения, чтобы обращать внимание на что-то другое. Мы добрались до Олд-Пэлас-Ярд, и Кей, прибавив скорость, погнала автомобиль дальше.