Комик «из народа» пытает счастье в Лондоне, март 1900 года Гарри Лодер

Комик «из народа» пытает счастье в Лондоне, март 1900 года

Гарри Лодер

Малоизвестный комик из мюзик-холла, Гарри Лодер, родившийся в Портобелло, возле Эдинбурга, начинал рабочим на мельнице и подручным в шахте, но благодаря упорному тяжелому труду и вере в себя стал одним из самых популярных комических артистов своего времени. Облачившись в пародийный шотландский наряд с клетчатым пледом и в танцевальные хайлендские туфлиу с пастушьей палкой в руках, он выступал с шутливыми и сентиментальными песнями. Особенно живой отклик его юмор шотландских горцев получил у заокеанской общины экспатриантов. Ниже он описывает, как пытался найти работу в Лондоне, как делал первые шаги на том пути, который со временем принес ему широкую международную известность.

На следующее утро, 19 марта 1900 года, я упаковал свой «реквизит» в пару «гладстонских» кожаных саквояжей, взял из «чулка» двадцать фунтов в золотых соверенах, которые мы хранили в потайном месте под кроватью в кухне, поцеловал Нэнс с полдюжины раз и отправился на Центральный вокзал [Глазго], заказав там билет в один конец до Лондона в третьем классе…

Первый вечер я провел в дешевой гостинице на Юстон-роуд. Постель и завтрак стоили три и шесть пенсов — намного больше, чем я обычно платил во время тура по Шотландии, и я решил, что на чем-то придется экономить. Потом я пешком прошел всю дорогу до агентства Кейдла. Эта фирма назначала мне определенные «встречи» в провинции, и я был уверен, что они сумеют устроить представление в Лондоне. Но глава этой фирмы — я забыл его имя, едва он назвался, — только печально улыбнулся, когда я сказал, что хочу получить работу как шотландский комик в том или ином из больших мюзик-холлов Уэст-Энда.

«Гарри, мальчик мой, — сказал он, — и думать об этом нечего. До тебя были здесь один или два артиста, и у них все кончилось полным провалом. Если у тебя есть деньги, то не трать все, а лучше сбереги их для обратной дороги домой».

Начало было совершенно обескураживающим. Но в Лондоне были и другие агенты, сотни агентов, и я решил, что буду заходить в каждое благословенное место, но не сдамся. Позже днем я встретил старого агента из варьете по имени Уолтер Мунро, с которым я познакомился в Глазго. Я предложил угостить его и подкрепиться. Подобно всем добрым профессионалам, предложение он принял с готовностью, и я заметил, что самое сильное впечатление на него произвел тот факт, что расплатился я золотым совереном. Уолтер показал мне несколько контор, но безрезультатно — агенты ничуть не желали возиться с неприбыльным делом, каким был неизвестный шотландский комик. Под вечер мы, в настроении скорее мрачном, шагали по Стрэнду и наткнулись на мистера Тома Тинсли, директора маленького мюзик-холла, известного как «У Гэтти на дороге». «Дорога» подразумевала прямую оживленную улицу, ведущую на юг от Вестминстерского моста. Тинсли был первым настоящим импресарио, которого я встретил в Лондоне. Мы переместились в паб, и вновь я ради саморекламы «сверкнул» совереном. И вновь широкий жест произвел нужный эффект, Тинсли раскрыл глаза в явном изумлении от этакого богатства шотландского «клоуна». Но стоило мне упомянуть, что я ищу работу, его радушия как не бывало.

«Так не годится, юноша, — уверял он меня, — мой покровитель у „дороги“ сожрет меня заживо, если я тебя выпущу. Я уже рискнул с одним шотландцем в прошлом году, и тому пришлось спасаться бегством. Ты в чужой стране, и чем раньше ты это поймешь, тем лучше!»

Том заказал еще себе выпивки за мой счет и покинул нас, но, прежде чем уйти, он записал себе мой «городской адрес» (я устроился в комнате на четвертом этаже на Ламбет-роуд за пятнадцать шиллингов в неделю) и сказал, что даст знать, если в следующую неделю-другую что-то выпадет из его программы. Уолтер Мунро отвел меня еще в несколько агентств, но во всех нас встречал тот же самый прием. «Черт возьми, Гарри, — сказал Уолтер Мунро самым своим траурным тоном, — из этого толку не выйдет. Тебя нигде не хотят нанять, и это, похоже, конец». И с этим он отправился восвояси.

Я провел безрадостную ночь в комнатке на Ламбет-роуд, но был на ногах рано и обошел еще больше контор и встретился с еще большим числом антрепренеров. Должно быть, я прошагал миль десять или двенадцать в этих утомительных поисках работы. Но результат повсюду был нулевой — глухая стена противодействия. Когда я добрался до дома, то спросил хозяйку пансиона: «Не было ли каких писем, записок или телеграмм?» Остановись я и задумайся хоть на минутку, то не стал бы задавать такого дурацкого вопроса, так как за то, что меня ждет какое-то сообщение, был один шанс из миллиона. Моя жена еще не знала моего лондонского адреса, и единственным, кто его записал, был Том Тинсли. К моему удивлению, хозяйка ответила: «Да, в комнате для вас есть телеграмма!» Я стремительно взбежал по лестнице, перескакивая через две ступеньки — будь у меня ноги подлиннее, то я перепрыгивал бы и через три, — ворвался в комнату, и там действительно лежала телеграмма, адресованная Гарри Лодеру, комедийному актеру. Она гласила:

ОДИН ИЗ МОИХ ИСПОЛНИТЕЛЕЙ БОЛЕН. МОЖЕТЕ ВЫСТУПИТЬ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ В ДЕСЯТЬ ЧАСОВ? ОТВЕЧАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО. ТИНСЛИ, «У ГЭТТИ».

Через две минуты я был в бакалейной лавке поблизости и просил разрешения воспользоваться их телефоном. Я был так взволнован, что бакалейщик был вынужден спросить, не умер ли кто. «Нет, — ответил я, — но я только что получил первую в Лондоне работу, и это ужасно важно для меня!» «Что хуже всего в вас, шотландцах, — холодно заметил бакалейщик, — так это то, что вы всегда принимаете свою работу чертовски серьезно. Но телефон ты найдешь вон там, за тем концом прилавка». Тинели находился у себя в конторе. Я заверил, что буду у него вовремя этим вечером, и долго благодарил за то, что он сдержал обещание. У бакалейщика, который столь великодушно позволил мне позвонить по телефону, я купил на пять пенни коробку лосося, отправился домой и съел все, запив чайником чая и закусив хлебом с маслом. Чувствуя себя вполне жизнерадостно после трапезы, я затеял с самим собой спор, какую песню я спою суровым лондонцам, с которыми я окажусь лицом к лицу этим вечером в «У Гэтти на дороге».

Я провел в гримерной полтора часа, прежде чем должным образом подготовился к выходу на сцену. Громадных трудов потребовал грим. Когда он был закончен и я был готов к выходу, то я обнаружил, что у меня еще остается целых полчаса. Это было ужасно. Я не мог усидеть на месте, не мог спокойно стоять; нервы были напряжены до предела, эмоции хлестали через край. О том, что происходило в следующий час, я помню смутно, все словно в каком-то тумане. Но у меня есть неясные воспоминания, как я выскочил на сцену, как мой посох стукнул об пол, в нужное время давая знак оркестру, — почти бессознательная привычка, сложившаяся у меня за многие годы, — и как почти в гробовой тишине я начал свою первую песню перед не до конца заполненным залом, как неожиданно услышал один-другой смешок, как под аплодисменты закончил «Тобермори». Опустился занавес. Очевидно, у помощника режиссера давно сложилось впечатление, что для нового исполнителя достаточно и одного номера. Но аплодисменты и смех не смолкали. «Эй, шотландец! Как там тебя? Можешь еще чего-нибудь дать?» — спросил меня помреж. «Да, номер четвертый из моего сборника для оркестра — „Килликрэнки“!» — взволнованно отозвался я. «Килл… Чего?» — спросил помреж. «Да какая разница, — ответил я, торопливо переодеваясь за кулисой, пока мы разговаривали. — Услышите об этом, когда я закончу».

«Возлюбленную» встретили еще лучше, чем «Тобермори». Зрители пришли в восторг от неизвестного шотландца, который заставил их смеяться, и шумно требовали еще одной песни. «Каллиган, позови еще» все-таки оставил их неудовлетворенными, но я и так уже отнял куда больше времени, чем разрешала программа, и мне оставалось только одно — выйти и сказать благодарственную речь. Я заверил зрителей, что хотя это всего лишь первое мое выступление в Лондоне, последним оно не будет. Мое имя, сказал я, Гарри Лодер, и я прошу их прийти послушать меня, когда они увидят мое имя на афише мюзик-холла в Лондоне.

«Обязательно придем, Гарри, — прозвучал с четвертого ряда партера громкий голос с сильным выговором кокни. — Ты заставил мою старуху смеяться впервые с того дня, как я на ней женился!»

От этого замечания весь зал весело захохотал, и я удалился со сцены самым удачливым исполнителем, вышедшим на замену, какой когда-либо приезжал в Лондон из твердыни Каледонии, суровой и дикой.