Картина вторая

Глинка стоит в колонном вестибюле, у порога концертного зала. С удовольствием прислушивается к звукам музыки. По лестнице поднимается Соболевский. Раскрывает объятия.

СОБОЛЕВСКИЙ. Миша, дорогой…

ГЛИНКА (целует). Сергей, какая радость! Откуда, друг?

СОБОЛЕВСКИЙ. Из Парижа. Немного доучился.

ГЛИНКА. У тебя папенька щедрее… Чем увлекался?

СОБОЛЕВСКИЙ. Искусствами! Прослыл российским меценатом. Завёл дружбу с Берлиозом.

ГЛИНКА. Счастливец! Такой музыкант… (Прислушался). Погоди. Мой любимый квартет Крузеля с кларнетом. С детства его помню. (Морщится). Однако дядюшкин музыкант Илья сыграл бы чище, с большим чувством, нежели сиятельный кларнетист-генерал.

СОБОЛЕВСКИЙ (заглянул в зал). Зато партия виолончели – в искусных руках графа…

Квартет умолкает под аплодисменты.

ГЛИНКА. Ну, как Москва, Арбат, Собачья площадка? Что дома у тебя?

СОБОЛЕВСКИЙ. Всё стоит на месте. Все ожидают Глинку в гости…

Слышится голос хозяина дома.

ГЕНЕРАЛ. А теперь, господа, насладимся искусством дорогой княгинюшки. Просим!

КНЯГИНЯ (голос из салона). Я исполню вариации на тему Моцарта – нашего Глинки.

Аплодисменты, потом – аккорды арфы.

СОБОЛЕВСКИЙ (уважительно). О, восходящее светило! Пойду послушаю твою даму с арфой.

ГЛИНКА. Арфа – прелестный инструмент, если пользоваться им с толком. Я послушаю отсюда.

Соболевский уходит в зал. По лестнице взбегает Лев Пушкин – уже в форме офицера.

ЛЕВ ПУШКИН. Потанцуем?

ГЛИНКА (недовольно). Иди в зал. Дай дослушать.

ЛЕВ ПУШКИН. Ах, дама с арфой? Пардон… (Убегает).

Вскоре арфа умолкла. Раздались аплодисменты.

ГЕНЕРАЛ. Шарман!.. Граф, прошу вас. Ваше соло!

За колоннами зазвучала виолончель. На площадку вышла княгиня.

КНЯГИНЯ. Мишель?! Где же вы были? Я играла ваши вариации. Они восхитительны!

ГЛИНКА (целует руку). Я слушал в вестибюле, чтобы избежать смущения.

КНЯГИНЯ (чуть игриво). Вы так скромны!

ГЛИНКА. Нет, я слишком строг к себе и к исполнению.

КНЯГИНЯ. Я вам не угодила? Вы мною недовольны?

ГЛИНКА. Увы, княгиня. Подчас тонкость обращается в жеманство.

КНЯГИНЯ. Испытайте меня снова. Не лишайте ваших новых сочинений. Я должна играть у государыни. Что надо сделать, чтобы заслужить ваше одобрение?

ГЛИНКА. Немного потрудиться. (Подаёт нотный листок). Если вам угодно… Вот новое, для вас.

КНЯГИНЯ (расцвела). Новенькое? Для меня! О, благодарю. (Читает). «“Моя арфа”. Романс Михаила Глинки». Как поэтично! И мило с вашей стороны. Позвольте сразу разобрать романс?..

ГЛИНКА. Ваш дом и ваша воля. (Провожает даму до дверей).

Утихла виолончель. Увидев Глинкунавстречу двинулся дородный генерал.

ГЕНЕРАЛ. Михаил Иванович!.. Порадуйте новеньким. Сегодня у нас – ценители. Есть ли новое?

ГЛИНКА. Сложилось «Рондо» в русском духе.

ГЕНЕРАЛ. «Рондо» – ив русском духе?.. Откуда это у вас, батенька?

ГЛИНКА. Представьте, князь, ямщик затянул преоригинальную песню. Я записал мотив и обработал в форме «Рондо».

ГЕНЕРАЛ. Вот оно что!.. Мой вам совет, юноша. Не сочиняйте в простонародном стиле.

ГЛИНКА. Но ведь музыку-то создаёт народ! Мы, композиторы, только её аранжируем.

ГЕНЕРАЛ. Аранжируйте на здоровье! Только светский музыкант не станет черпать сюжеты из мужицкой жизни.

ГЛИНКА. Позвольте, князь. Разве опера итальянца Кавоса «Иван Сусанин» – не из мужицкой жизни?

ГЕНЕРАЛ. Но ведь сюжет изложен в итальянском духе!..

В зале заиграл духовой оркестр. Генерал захлопал в ладоши, направляясь в зал.

– К танцам! К танцам, господа. Новый венский вальс…

Зашумел бал. Глинка, оставшись в одиночестве, рассеянно наблюдает за танцующими. Приблизился Лёвушка с улыбкой и заговорил в такт вальса.

ЛЕВ ПУШКИН. Мишель, послушай…

Однообразный и безумный,

как вихорь жизни молодой,

кружится вихорь вальса шумный,

чета мелькает за четой…

ГЛИНКА. Прелесть! Музыка, а не стихи. Наверно, Пушкина?

ЛЕВ ПУШКИН. Да, конечно, его! Прислал новую главу «Евгения Онегина». Мы вместе почитаем.

ГЛИНКА. Непременно! У меня от этих слов зароились такты своего вальса. Волшебные слова!

ЛЕВ ПУШКИН. «Что ты, Ленский, не танцуешь?» Тебя ведь ждут. Меня послала за тобой княгиня. Учти, генерал ревнив, как бес… Впрочем, она сама сюда идёт. Счастливый!

ГЛИНКА. Идёт? Но не за этим, Лёвушка…

Лев Пушкин отошёл. Приблизилась княгиня.

КНЯГИНЯ. Мишель! Что за музыка романса – упоение! Слова немного вяловаты.

ГЛИНКА. Сослуживец сочинил, Бахтурин. Как будто бы, опрятно.

КНЯГИНЯ. Не спорю. Гладкие стихи. Но в них нет той… чувствительности, какая есть в мелодии.

ГЛИНКА (обеспокоен). Чувствительность?! Видно, я не сумел выразить свои чувства.

КНЯГИНЯ (понизив голос). Ищите нужные слова. (Показывает листок). Здесь неразборчиво написано: «Очей любимой свет»?

ГЛИНКА. Я думал о другом: «Отчизны милой свет»!

КНЯГИНЯ (обидясь). Ищите верные слова! О ревуар, месье.

Дама уходит. Послышалась кадриль. К задумавшемуся Глинке подходят Лев и Соболевский.

СОБОЛЕВСКИЙ. Не узнаю тебя, Мишель. Не танцуешь, не играешь. Чем ты озабочен?

ЛЕВ ПУШКИН (иронически). «Разочарованному чужды все оболыценья прежних дней…».

ГЛИНКА. Что это? Пушкин?

ЛЕВ ПУШКИН. Элегия Баратынского «Разуверение».

ГЛИНКА. Хороши стихи. Мне как раз нужны слова для романса.

ЛЕВ ПУШКИН. Добуду!

ГЛИНКА (заглядывая в зал). Лёвушка, ты хорошо знаешь военных. Кто этот юнкер, что кружится с девушкой-блондинкой?

СОБОЛЕВСКИЙ. Кажется, задето ваше сердце, мой друг! Кем же? (Смотрит сквозь лорнет). По-моему, Элизой Ушаковой.

ЛЕВ ПУШКИН (присмотрелся). А с нею – некий Шервуд, Джон или Иван. Пустейший малый! Но честолюбив донельзя. Впрочем, без всяких надежд на успех… в службе. Но в любви…

СОБОЛЕВСКИЙ. Неужели и тут нас обскакает чужеземец?

ГЛИНКА. Лев, скажи, что тебе известно об этом Шервуде?

ЛЕВ ПУШКИН. Немного. Родом англичанин. Сын механика. Отец был выписан царём Павлом для мануфактуры. Сынок служил на юге. Бывал в Каменке у Пестеля и Муравьева. Ныне рвётся в высший свет.

ГЛИНКА (вглядываясь). Сухой профиль, как на пятаке. Неприятное лицо…

Появляется Кюхельбекер.

КЮХЕЛЬБЕКЕР (обрадован). «Ба! Знакомые всё лица».

ГЛИНКА. Вильгельм Карлович! (Обнимает).

КЮХЕЛЬБЕКЕР (протягивает руки Льву и Сергею). Я очень рад, друзья, вас видеть. Чужой я в этих салонах.

ГЛИНКА. Как вам жилось в первопрестольной?

КЮХЕЛЬБЕКЕР. По-прежнему гоним цензурой. Слыхали новость? Нам с Одоевским закрыли «Мнемозину».

ГЛИНКА. Жаль! Хороший был журнал.

СОБОЛЕВСКИЙ. И назван хорошо: в честь матери всех муз, богини Мнемозины.

ЛЕВ ПУШКИН. И что же – теперь?

КЮХЕЛЬБЕКЕР. Рекомендован в секретари к Нарышкину. Велел придти сюда. Поеду с ним в Париж, если сговоримся… Как ваша музыка?

ГЛИНКА (вздохнул). Днями скриплю пером в департаменте. Вечерами развлекаю дочерей начальника игрой на фортепиано.

СОБОЛЕВСКИЙ. Скромничает. Восходящее светило! Желанный гость во всех салонах Петербурга.

ГЛИНКА (смеясь). Как же! Вон сочинил эту кадриль, а светская публика, увлечённая танцами, не расслышала моей музыки.

СОБОЛЕВСКИЙ. И приняла её за французскую.

КЮХЕЛЬБЕКЕР. Не хандрите, Глинка. Я верю в ваш талант. Вы способны возвеличить российскую музыку.

СОБОЛЕВСКИЙ. У меня по этому поводу возникла эпиграмма. Угодно? (Читает).

Есть Обер и Мейербер,

их усыпали цветами,

но однако ж, например,

есть и Глинка между нами.

Родился? он на Руси,

и по этой-то причине —

будь хоть ангел с небеси;

не сравняется с Россини!

КЮХЕЛЬБЕКЕР (громко и странно рассмеялся). Молодчина Соболевский! Не в бровь; а в глаз этим… меломанам. Так и в словесности. «До какого бы цветущего состояния довели россияне свою литературу, если бы познали цену языка своего!»

ГЛИНКА. Хорошо сказано!

КЮХЕЛЬБЕКЕР. Не мои слова. Умнейшей женщины России.

СОБОЛЕВСКИЙ. Припоминаю эти слова академика Дашковой, президента!

КЮХЕЛЬБЕКЕР. Чем закончилось ваше дело в пансионе, Сергей? Меня вытурили в два счёта, не дав опомниться.

СОБОЛЕВСКИЙ. Выпустили с наградой – Евангелие в сафьяне. Пушкин отстоял… письмами к сильным мира сего. (Взглянул на брегет). Однако нам пора в балет. Истомина танцует.

ЛЕВ ПУШКИН. Она прелестна! Какая ножка, какие глаза, а талант…

ГЛИНКА. Слышите, Вильгельм Карлович?.. Талант – на последнем месте!

СОБОЛЕВСКИЙ. Ты с нами?

ГЛИНКА. Нет, я в театры больше не езжу. Что у нас дают? В опере – «Зефира и Флору», в балете – «Аполлона и Палладу»… Витаем на Олимпе, а своего не видим и не слышим.

КЮХЕЛЬБЕКЕР. Вот и займитесь своим. Тут непочатый край работы. Кому же, как не вам?

ГЛИНКА. Со своим трудненько протолпиться. На сочинение сил хватает. Их нет на претворение в жизнь.

ЛЕВ ПУШКИН. Ты мрачен, Мишенька. Уйдём отсюда.

ГЛИНКА. Уйдём! От здешней музыки становится тошно.

КЮХЕЛЬБЕКЕР (прощается). Нам не по пути? Я к Синему мосту, к Кондратию Рылееву.

ЛЕВ ПУШКИН. К Рылееву? Пожалуй, нам по пути.

ГЛИНКА. А мне – можно с вами? Я увлечён его «Думами».

КЮХЕЛЬБЕКЕР. Вам? Не рекомендую, Глинка. Дом у Синего моста на подозрении у Третьего отделения собственной его величества канцелярии.

ГЛИНКА (берёт его за руку). Всё равно, пойду!

КЮХЕЛЬБЕКЕР (легонько отталкивает его). Не пущу!

ГЛИНКА. Жаль. Поклонитесь от меня поэту за чудесные слова: «Нет в мире выше ничего предназначении поэта…».

КЮХЕЛЬБЕКЕР (добавляет). «Святая правда – долг его».

Занавес

Конец первого акта