Н.Н. Сотников. Комментарий к документам
У членов Союза писателей к концу 50-х годов было, как правило, три личных дела: одно оставалось по месту жительства (для сведения: приём осуществлялся через первичную организацию по месту прописки литератора, что очень осложняло его положение, особенно, если возникали влиятельные недоброжелатели, способные НАВСЕГДА перекрыть дорогу коллеге), второе шло в отдел творческих кадров Союза писателей РСФСР, третье – в Союз писателей СССР. В случае кончины члена Союза писателей надо было срочно дать информацию в две вышестоящие организации, которые, условно говоря, можно сравнить по многим параметрам с министерствами республиканским и союзным.
Однако составы этих дел не совпадали: многие дела текущие, мелкие, а иногда и не очень-то мелкие, но которым на местах не хотели давать хода, были представлены только в первичках. Очень редко была иная картина: какие-то документы имелись только в старших инстанциях. Чаще всего это были дела скандальные или даже криминальные, которые становились известны всем и прежде всего волновали верх. Но и они не являлись предметами вечного хранения: знаю случай, когда один ответственный работник настоял на изъятии дела о драке в поезде двух всесоюзно известных поэтов.
Кроме собственно приёмного дела в папку вкладывались листки по учёту кадров, стандартные для служащих. Наиболее полными и довольно хитроумно составленными явились бланки 1937 года, 1947 года, 1949 года и 1951 года. В дальнейшем листов становилось меньше, многое упрощалось, некоторые графы заменялись и даже исчезали вовсе.
В личные дела непременно вкладывались разного рода суровые письма из милиции (у некоторых почти всё личное дело из них и состояло!), из ГАИ, районных организаций, значительно реже областных, вырезки из местной прессы (рецензии, аннотации, реплики, скандально-судебнаяхроника). Секретные документы в общих личных делах не хранились, но о них в общих словах могли поставить в известность руководителей писательских организаций. Особый фонд – дела жилищные, наградные, пенсионные, семейные. Пенсионное дело писателя – это довольно объёмная подборка документов.
Не стоит думать, будто в делах хранились лишь всякие «бяки» или же холодно-равнодушные бумаги. Вовсе нет! Немало встречалось и благодарностей, и читательских добрых отзывов, и газетных (реже – журнальных) вырезок с рецензиями, обзорами, творческими портретами, поздравительные юбилейные телеграммы, почётные грамоты, копии разного рода ходатайств в пользу данного члена Союза писателей.
Бывали материалы грустные, бывали горестные, встречались нелепые и смешные. В целом же писательское дело было читать куда интереснее, нежели дела врача, инженера, учителя и т. д.
Что касается моего отца, то я детально знаком только с тем делом, которое осталось в Ленинграде после отъезда члена Союза писателей в Москву. В Московской писательской организации было открыто новое дело. Таким образом, это тот случай, когда получается уже не три папки, а четыре.
Скажу объективно уже не как сын и коллега отца, а как опытный сотрудник системы Союза писателей СССР, отцовское дело особого интереса из себя не представляет: скупое, сугубо деловое. Нет ни поощрений, ни взысканий. Дело по учету в Московской писательской организации мне после кончины отца не дали в руки, лишь показали. Оно довольно объёмное. Полагаю, что туда вошли разного рода конфликтные бумаги в связи с резкими критическими высказываниями отца на общеписательских и партийных собраниях. Особым дипломатом отец не был и, что называется, лепил правду-матку в глаза разным лицам, в том числе и лицам начальственным. Наиболее крупный из известных мне скандалов касался его острейшей критики пьесы Игнатия Дворецкого «Человек со стороны» и образа главного персонажа инженера-металлурга Чешкова, в частности. Это выступление вышло за рамки внутрицеховой драматургической дискуссии и стало известно и в других творческих объединениях (в других городах они именовались творческими секциями). Дошло дело и до министерств культуры, и до ЦК. Вопрос был слишком принципиальным.
Думаю, что немало бумаг было и по поводу острейшего выступления отца на заседании Комиссии по военно-патриотическому репертуару в Доме актёра имени Яблочкиной при участии режиссёров, актёров, завлитов театров и приглашённых драматургов. Отец был официальным членом этой комиссии. Речь шла о том, что сейчас стало ещё острее, чем было тогда, лет 40 назад, – о трактовке образа защитника Родины, об изображении Великой Отечественной войны и Победы на сцене. Уже тогда набирала силу вся реакционщина, которая расцвела махровым цветом после 1991 года.
Подчеркну, что выступления отца были абсолютно бескорыстными, они не преследовали никаких личных целей, ни дел финансовых, ни престижных. Не содержалось в них и личных оскорблений или даже выпадов против авторов тех или иных пьес. А вот в выступлениях противников отца шли в ход и личные оскорбления. Например, отец заявил о ПРИДУМАННОМ, а не реально существующем Чешкове: «С таким человеком я бы не пошёл в разведку. Заявляю это как фронтовик!» На это Секретарь Правления Московской писательской организации (штатный секретарь, а не общественный, то есть должностное лицо) Анатолий Медников брякнул: «А ОН бы не пошёл на разведку с Вами!» Это уже прямое оскорбление в адрес участника всех боевых действий, кроме дальневосточных, орденоносца, фронтовика-добровольца. Дело вспыхнуло и дошло до парткома и парторга Московского комитета КПСС в Московской писательской организации. Поясню: многие члены Союза писателей; члены КПСС штатно работали и на партийном учёте писательском не состояли. Чтобы ими руководить; и была придумана эта штатная (по сути дела; полуфиктивная) должность на 360 рублей в месяц с более чем свободным режимом дня. К этим событиям подключилась и Наталья Юрьевна Дурова; в то время довольно активная партийная общественница. Ирония судьбы: в молодости она обращалась за помощью в партийных делах к отцу а тут она сама бросилась защищать старшего друга и учителя!
В результате Медников извинился уже передо мной вскоре после кончины отца… Вот такая история литературы.
Всё чаще задаю себе вопрос: «Как бы сложилась судьба сценического инженера Чешкова в конце 80-х – начале 90-х годов?» Убеждён; что он стал бы «гоношить» кооператив в том же мартеновском цеху а затем бы приватизировал его и вывел из состава других цехов завода, прототипом которого явился легендарный и лично мне дорогой Ижорский завод, защитник Ленинграда в годы блокады. Убеждён; что Чешков сократил бы по штату всех лучших ветеранов; которые не давали ему прежде развернуться и «надоедали ему» разговорами о «каких-то там пустых славных трудовых и боевых традициях». Если идти ещё дальше; то убеждён; что Чешков стал бы пособником оккупантов нового образца. В конце концов; отнюдь не личная материальная заинтересованность им руководила (в пьесе он требует лишь 250 рублей в месяц и премии). Драматург об этом не говорит; но острый глаз видиу что у Чешкова не всё в порядке с родословной: он явно мстиу прикрываясь разговорами об эффективности производства. Таким образом; перед нами типичный представитель вредителей нового поколения.
Было у отца очень конфликтное дело и по месту штатной работы: он разоблачил оргсекретаря (зама Председателя Правления по оргработе); который допустил вопиющий и крайне циничный плагиат на рабочем месте! Отец и взял его на крючок. Крючок оказался острым и начал приводить в движение целый ряд мстительных действий: вроде бы потерял документы отца из Дагестана на представление его к почетному званию республики за многолетнюю успешную помощь драматургам; вроде бы опоздал с документами на представление отца к ордену Трудового Красного Знамени (надо было уложиться за три месяца до юбилея); были и прямые угрозы и обещание довести ветерана войны и труда до инфаркта! Вот такие события разворачивались на набережной Мориса Тореза аккурат напротив Кремля и поблизости от здания ЦК КПСС на Старой площади. Чем не драматургия в самом прямом смысле слова!
…У журналистов; особенно у очеркистов; есть излюбленные заголовки (а иногда и рубрики) типа «Когда документы заговорили…». Вроде бы заголовок логичен; НО… Чтобы понять документ или его отсутствие; нужно очень много знать. В противном случае, изучение папок превратится в занятие скучное и монотонное. Что касается открытий и откровений, то их не будет в принципе.
Как вы видите, я своим волшебным «лучиком» кое-что осветил, но, увы, далеко не всё. Отец, несмотря на свою принципиальность, был человеком отходчивым, мог что-то и кого-то и простить. Или не пожелать связываться. У меня, в шутку говоря, несколько иной характер. Я в своих поисках и действиях иду до конца, чему доказательство и этот литературно-мемориальный сборник, который вы, уважаемый читатель, держите сейчас в своих руках.