Предисловие

Мне кажется, что я знал о нём всегда – с самых ранних лет я слышал от отца рассказы о Пьере Дегейтере, искусном резчике по дереву, композиторе, дирижёре, певце, поэте, а главное – революционере, авторе гимна «Интернационал». Стихи и поэмы Эжена Потье, написавшего текст «Интернационала», я прочитал позже. Зато обо всём, что касалось Дегейтера, судил не по летам.

Дегейтер был кумиром отца, тема создания «Интернационала», можно сказать, прошла через всю его жизнь с тех пор, как летом 1928 года он, молодой издательский работник, журналист, начинающий писатель, взял у гостившего в Москве старого певца коротенькое интервью. А дальше – многие годы поисков, сбора материалов, больших и малых открытий, но вместе с тем – и огорчений, и разочарований. Материал шёл трудно, материал сугубо французский приходилось собирать на расстоянии, изучать Францию, её историю, её культуру, её политику заочно. А судьба Пьера Дегейтера (1848–1932) – это чуть ли не вся новая и новейшая история Франции, если не придерживаться дат формально, а глубоко изучать истоки, взаимосвязи, традиции. От Дегейтера далеко и причудливо идут пути-дороги, уходят, разбегаются и вновь возвращаются к нему.

И действительно, изучая Дегейтера, нельзя не изучать его соавтора по гимну – Эжена Потье (1816–1887). И Дегейтер, и Потье – шансонье, народные певцы. Значит, надо внимательнее присмотреться, прислушаться к французской песне: и к славному прошлому – Беранже, и к Монтегюсу, которого видели слышал в Париже В. И. Ленин, и к тем шансонье, что составили славу современной французской песни и поэзии.

Пьер Дегейтер, родом бельгиец, не просто рядовой рабочий-поденщик или заводской пролетарий, а высокого класса мастер, победитель на многих конкурсах не только за песню, но и за творения из дерева – просто изделиями или поделками их назвать нельзя, ибо это искусство! Отец любил сравнивать молодого Дегейтера с Кола Брюйоном Ромена Роллана. Об этом он сказали самому Ромену Роллану, который в 1935 году гостил в Ленинграде, а одним из его гидов был отец. Они говорили не только о красотах Ленинграда и пригородов, но и о Франции, по которой Роллан, как признавался не раз, скучал. Это был материал, что называется, из первых рук. Он дал ощущение той атмосферы, в которой должно было происходить действие. Действие чего? Вначале отец хотел написать публицистическую книжку, ориентированную прежде всего на молодого читателя. Думалось также о романе, о повести. Были написаны очерки, статьи ещё в довоенную пору, либретто оперы, наконец – киноповесть «Певец из Лилля». Сценарий заинтересовал режиссера Владимира Петрова, который только что завершил работу над своим лучшим фильмом – «Петр Первый». На главную роль Пьера Дегейтера был утверждён Владимир Честноков. Прошли все актёрские пробы. Выборг и Вильнюс были избраны местами основных съёмок. В. Петров предполагал сдать фильм к 7 ноября 1941 года. Дата уже говорит сама за себя, ибо всё это – уже после 22 июня 1941 года!

А дальше множество вопросов и до сих пор непрояснённых подробностей. Отец не раз с горечью говорил мне, что в огне блокадных пожарищ сгорел негатив фильма, почти готового. У меня лично была счастливая возможность кое-что уточнить, прояснить. У Владимира Ивановича Честнокова я однажды был в гостях со своим товарищем, абитуриентом Театрального института, но разговор вышел очень коротким, время близилось к полуночи, хозяин дома только что вернулся после спектакля. Очень хотелось мне завести о фильме разговор, да постеснялся. Честноков дал товарищу кое-какие напутствия, пожелал, как водится, ни пуха ни пера, и мы откланялись. Да, точно, эта встреча состоялась в конце мая 1963 года.

Виделся с Владимиром Михайловичем Петровым в московском Доме кино и отец, они узнали друг друга, обменялись несколькими фразами, но о фильме не было даже упоминания. Я сетовал, а отец настойчиво объяснял мне, что даже упоминать об этом не следовало – ведь для режиссёра гибель фильма ещё большая трагедия, чем для сценариста: у того хоть текст остаётся, материалы, замысел весь в голове от истоков до разработки. В конце концов, можно даже в чём-то повторить процесс! А в кинорежиссуре – всё раз и навсегда!

И впрямь – остались тексты, многие подготовительные записи, документы, в том числе и подлинники! Сбереглись всем смертям назло на антресолях в коммунальной квартире на Мойке. Отец не раз к ним возвращался, продолжая разрабатывать заветную тему. Сперва был очерк «Слово о песенном чуде» в апрельском номере журнала «Детская литература», посвящённом 100-летию со дня рождения В. И. Ленина, потом в том же журнале – статья «Певцы Парижском Коммуны» в третьем номере 1971 года и наконец, – очерк «Мечта о России» в четвёртом номере журнала «Волга» 1971 года.

В конце 60-х годов отец вернулся и к художественному воплощению образа Пьера Дегейтера. У пьесы «Певец из Лилля», жанр которой автор определил как драматическая поэма, было несколько редакций. В итоге последней из них заинтересовался театральный режиссёр А. Образцов. Он настоял на том, чтобы в спектакле было побольше движения, музыки, видимого действия. В результате психологическая и одновременно политическая драма стала приобретать черты мюзикла. В таком виде она и увидела свет рампы: в 1973 году 21 декабря в Астраханском драматическом театре имени С. М. Кирова, а в 1975 году – в Костромском драматическом театре имени А. Н. Островского. Предполагался вариант телеспектакля на Центральном телевидении, но А. Образцов тяжело заболел и скончался…

Отец мне всегда говорил, что для него нет большего счастья, чем выйти на премьере театрального спектакля к занавесу на вызов зрителей: «Автора!» Я с ним спорил, ибо при всём расположении к театру оставался убеждённым приверженцем киноискусства. Я, конечно, радовался успеху обоих спектаклей, доброжелательным отзывам критиков и журналистов, но в душе всё равно сожалел, что зрелищность заслонила думы – думы о счастье, о борьбе, о творчестве. В довоенном киносценарии и в ранних редакциях пьесы эти мотивы звучали сильнее, увлекали меня несравнимо больше! Конечно, хороши были и по-своему убедительны в роли Дегейтера в Астрахани – Н. Четвергов, а в Костроме – Е. Безмолитвенный, но не могу избавиться от восклицания: «Вот бы Владимир

Честноков как сыграл!» Но ни в истории театра, ни в истории кино, ни вообще в истории нет сослагательного наклонения в реальном действии.

Тему Дегейтера, тему рождения «Интернационала» отец завещал мне. И я к ней только-только приступаю. Мне не хватает той всеобъемлющей эрудиции, того знания Франции, её культуры, её истории, которая была у отца. Несколько лет то начиная, то приостанавливая работу, я разбирал самую значительную и самую сложную часть отцовского архива – красные папки с пометками: «ИНТЕРНАЦИОНАЛ»! Теперь передо мною восстановленные по многочисленным черновикам мемуарный очерк отца «Самая памятная встреча», цикл его лекций, прочитанный для кинематографистов об истории создания «Интернационала» и вообще о Франции, многочисленные документы, газетные вырезки, письма. Я убеждён, что работа эта только начинается, что она сулит ещё немало прозрений, ибо тема «Интернационала» вечная и неиссякаемая, как борьба за правду и справедливость.

И вновь у меня перед глазами встают два коротких эпизода. Я ещё дошкольник, но уже понимаю и чувствую – тяжёлая у отца пора: собирался в длительную творческую поездку да сломал, оступившись в метель, руку. Значит, не будет поездки, пропадёт увлекательный творческий заказ, не будет и денег. Штатной работы у него нет, договоров тоже. Я стараюсь его как-то отвлечь, развеять и прошу: «Почитай мне о Пьере!» Отец улыбается, достаёт из дальнего ящика довоенный сценарий, отпечатанный на папиросной бумаге, и произносит первые слова… И вот передо мной юный Кола Брюйон новых дней шагает по дорогам Франции. И куда он ни приходит – на шахты Деказвилля, в каменоломни Арраса или в доки Шербура – всюду его встречает его же песня, опередившая на путях-дорогах своего создателя. Она буквально несётся по стране, как окрылённая музыкой мысль!..

И второй эпизод. Болезнь неизлечима и идёт на последний приступ, но отец, собрав последние силы, рассказывает мне неизвестные ранее эпизоды своей жизни, а ведь он – ровесник века, и очень легко каждый раз определить, сколько же ему было лет. «Двадцать второе июня ошеломило меня, и ты знаешь, кто мне помог обрести уверенность и спокойствие? Пьер! Я вспомнил, что завтра 23 июня – день, когда в 1888 году впервые исполнил он на городском празднике в родном своём Лилле свой песенный шедевр! Завтра будет двадцать третье, а потом – и Девятое мая, правда, спустя четыре года…».