Беспокойное отрочество

Дед задумал дать непослушному внуку вполне приличное образование. С этой целью он определил его… в женскую частную прогимназию Ржевской! И маленький Юра оказался единственным мальчишкой среди девчонок. Дед, вероятно, решил, что девочки будут оказывать благотворное влияние на непослушного мальчугана. Ржевская была давней знакомой Владимира Леонидовича и лишь поэтому согласилась выполнить его странную и необычную просьбу. Она ведь являлась полноправной хозяйкой своего небольшого учебного заведения, которое при новой власти доживало свои последние сроки.

Надо отдать должное – учили в прогимназии Ржевской толково, старательно, можно сказать со всей определённостью, – обстоятельно, и Юре многое запомнилось на всю жизнь. Редко, но всё же ему доводилось в последующие годы встречаться со своими бывшими соученицами. Среди них была, например, известная артистка балета Горская.

Тем временем события на фронтах Гражданской войны приносили всё новые и новые вести. Белогвардейцы были изгнаны из Крыма. Помощник Владимира Леонидовича Н. П. Волков получил возможность доставить наконец-то в Москву на родную Божедомку остатки зверинца. Многие из животных погибли, другие порядочно ослабели от голода. Совсем больным приехал любимец дрессировщика слон Бэби. Ему так требовалось тепло! Но в Уголке зверей стоял холод. Слон на поправку не пошёл и слёг.

Вся семья Дуровых пыталась поставить слона на ноги, но Бэби не поднимался, несмотря на самый внимательный и заботливый уход. Собственный вес ему уже был не по силам. Не помог бедняге даже пуд моркови, с неимоверным трудом раздобытый у спекулянтов, ни все одеяла, отданные из дома в зверинец, чтобы согреть слона. Бэби погиб. Плакали все члены семьи, плакали все служащие, которые тоже очень любили и ценили четвероногого артиста.

Трагикомичным было последнее выступление Бэби перед зрителями в Симферополе. На улицах шла стрельба. От случайно залетевших в цирк пуль погибли учёные пеликаны. Служащие в панике разбежались. И тогда Бэби, почувствовав сильный приступ голода, оторвался от привязи и вышел на улицу. Тем временем стрельба утихла, и тотчас же у булочной образовалась большая очередь за хлебом. Дисциплинированный слон занял место в хвосте очереди, хотя запах хлеба его манил и тревожил. Увидев столь необычного посетителя, точнее покупателя, очередь буквально растаяла на глазах, а Бэби, оставшись один, великолепно перекусил, отправив в свой рот весь хлеб на всех полках, после чего вежливо стал раскланиваться перед стоящими в отдалении покупателями. И тогда они поняли, откуда появился такой ненасытный покупатель, и немного успокоились. Правда, все они на сей раз остались без хлеба – поступления из запасов не предвиделось.

«Бэби» в переводе с английского «ребёнок», «дитя», «малыш», в конце концов! Ничего себе малыш! Бэби был довольно большим и сильным слоном. Откуда же такое имя? Знаменитый немецкий торговец животными Карл Гаген-бек продал Владимиру Леонидовичу «карликового» слона. Дедушка Дуров и в молодости был очень доверчивым человеком и даже представить себе не мог, что столь уважаемый и авторитетный зоолог его обманет. А слон между тем рос и рос, не по дням, как говорится, а по часам, и выяснилось, что он никакой не карликовый, а самый обыкновенный слонёнок, который должен стать большим и сильным слоном. Вот почему его так и назвали – Бэби!

А тем временем шли будни – день сменял день в Уголке зверей на старой Божедомке. Наконец-то решился вопрос, давно заботящий дедушку Дурова, – об организации детских представлений в помещении самого Уголка. Каким бы ни были выездные спектакли, но должен быть и стационар! Даже драматические, оперные и балетные артисты, как правило, лучше играют на своей сцене. Что же говорить о животных!..

Маленьких зрителей особенно увлекала зрелищная сторона спектаклей: на сцене восходило солнце, пенились волны, набегая на берег, где приютилась водяная мельница. Трудолюбивый хорёк привозил мешки с пшеницей, суетились помольщики – морские свинки, мыши растаскивали зерно. Каждый делал, что мог и что умел. Мельница работала полным ходом!

Уголок зверей имел и своего «крёстного». Им стал Анатолий Васильевич Луначарский. На премьеру нарком приехал вместе с женой и детьми. Два сына наркома, почти ровесники Юры, были одеты в красноармейскую форму: на них красовались маленькие будёновки и длинные кавалерийские шинели. В Юре заговорила мальчишеская зависть и он… подрался с Тотошей Луначарским. Так звали в детстве в домашнем кругу сына Анатолия. Впоследствии Юрий Владимирович не раз встречался с молодым литератором Анатолием Луначарским, а после окончания Великой Отечественной войны с горестью увидел его имя на мраморной доске в Центральном Доме литераторов. На этой доске – имена тех писателей, кто не вернулся с войны…

А дедушка Дуров придумывал себе всё новые и новые заботы. Без дела он себя не мыслил! Зимой все животные Уголка жили в тёплых помещениях, а летом Владимир Леонидович старался создать для них естественную обстановку на воле по примеру Гамбургского зоосада Карла Гагенбека. Подобная обстановка отчасти была впоследствии создана в Московском зоопарке.

На ветвях фруктовых деревьев, словно в райском саду, сидели попугаи. Между двумя горками бегали на приволье лисицы и барсуки. Из грота выглядывал ещё слабый от недоедания горный орёл. А за садом шло поле. Давно это было! С тех пор Москвы совсем не узнать! А в ту пору на территории бывшего Екатерининского парка устраивались народные гуляния. Москвичи кружились на каруселях, качались на качелях, смотрели балаганные представления с участием чудо-силачей, дев-сирен и шпагоглотателей. Деды-зазывалы выкрикивали:

Представление начинается!

Сюда, сюда все приглашаются!

Стой, прохожий! Остановись!

На чудо наше подивись!

Владимиру Леонидовичу нравилось это веселье, это раздолье забав и шуток. Ему вспомнилось начало его творческого пути. Он сравнивали сопоставлял времена, отмечал про себя, что ушло навсегда, а что ещё осталось…

Вот здесь-то и решил дедушка Дуров устроить свой балаган-зверинец! На балконе медведь-«зазывала» бил в колокол, приглашая на представление. И народ шёл в дуровский балаган, предпочитая его всем остальным. В дуровском балагане не только показывались дрессированные животные, но и показывался процесс дрессировки. Это было подлинным новаторством, причём, новаторством смелым. Во всяком случае, у многих цирковых артистов это начинание Владимира Леонидовича восторга не вызывало. А молва о новой затее дедушки Дурова быстро по Москве разнеслась!

Что там дрессировка, её отдельные приёмы, когда на глазах у зрителей проводились и репетиции, вообще – святая святых работы! Новым видом представлений заинтересовались и учёные. А неугомонный Владимир Леонидович уже задумал новое дело – научную зоопсихологическую лабораторию при Уголке зверей. Экспериментируя, он учился сам и привлекал научные силы к своим опытам.

Особенно его волновали игры зверюшек. Он восторгался непосредственностью их движений, тщательно изучал их привычки, постоянно стремясь отличить то, что присуще тому или иному виду от того, что характерно именно для данного экземпляра. Как я потом убедился, на эту тонкость авторы книг и статей о Дуровых не обращают пока должного внимания. Ведь для Владимира Леонидовича не было просто собак или даже просто фокстерьера, а был прежде всего любимый конкретный фокстерьер, как он его в шутку называл, «Пик Пикович Фокс-Теръеров»!

Юрий Владимирович ещё в Хабаровске рассказал мне о такой памятной ему сценке. Маленькая собачонка грызла большую кость. Это привлекло внимание ненасытного орла. Он подлетел к ней и стал отбирать у неё добычу. Завязалась неравная битва. В пылу схватки орёл захватил собачку когтями и поднял её вместе с костью в воздух. Окрик проходившего мимо Владимира Леонидовича заставил хищника бросить жертву на землю. Собака взлетела невысоко и не разбилась. Мужественный и стойкий нрав пёсика очень потом пригодился в дрессировке. А другая собачонка такой же породы и того же примерно возраста могла бы в данной ситуации повести себя совершенно иначе: потерять навсегда способность выступать одна или, что вероятнее всего, – вместе с другими животными.

И об этой истории поведал с восторгом и почти детской непосредственностью и изумлением Владимир Леонидович Анатолию Васильевичу Луначарскому. Одна из таких бесед ясно запечатлелась в памяти Юрия Владимировича Дурова. По его словам, дед убеждал Луначарского в уникальности ситуаций, связанных с животными, особенно дрессированными, в значении киносъёмок для науки:

– Человек, особенно, если он актёр, ещё может повторить сознательно ту или иную сценку, удачный жест, а животное, пусть и самое талантливое, именно так уже не сделает! Короче говоря, без кинотехники не обойтись!

В итоге разрешение на поездку за рубеж было получено, средства изысканы. Кроме кинозабот Луначарский возложил на Владимира Леонидовича покупку редких животных у звероторговой фирмы Карла Гагенбека в Гамбурге, и дедушка Дуров спешно засобирался в дорогу.

Взять Юру с собой дедушка не мог, а отправлялся в Германию он надолго. С кем же оставить внука? Дед поразмышлял и рискнул отдать Юру на время своей заграничной поездки в детский дом. Юра встретил дедовское решение без энтузиазма, но особенно не печалился: что ж, детдом, так детдом, тоже по-своему интересно!

Больше всего в детдоме Юра интересовался книгами – библиотека там и впрямь была неплохая. Он до самозабвения зачитывался приключенческими романами Майн Рида и Фенимора Купера, его воображение захватили картины прерий, чудесные экзотические звери… В конце концов, он решил убежать… в Америку!

О своём решении он никого не предупредил, ни с кем из товарищей не поделился, считая, вероятно, что этот «подвиг» достоин того, чтобы совершить его исключительно собственными силами и непременно в одиночку.

Решение принято, но как его осуществить? Америка далеко, на трамвае не доехать. К тому же она – за океаном. Значит, надо править поближе к морю и к тому морю, которое поближе к Атлантическому океану. Итак, – Балтика! Выходит, придётся сперва добраться до Петрограда, а там как-нибудь в Кронштадт, а уж из Кронштадта на океанском корабле!.. Мальчишеское воображение разыгрывалось всё больше и больше.

И вот маленький Дуров, проводивший дедушку в Германию, один на вокзале. Какой-то сердобольный машинист паровоза согласился довезти его бесплатно до Петрограда. Юра насочинял ему, что едет разыскивать раненого отца-красноармейца, которого ждёт-не дождётся домой в Москву серьёзно захворавшая мать, работница фабрики…

Живость воображения и склонность к сочинительству у Юры в детстве были необыкновенные. Слушая со смехом рассказы Юрия Владимировича о его выходках, забавах и выдумках, я не раз сожалел о том, что Юрий Владимирович не стал пытаться написать хотя бы несколько рассказов о своём детстве. Это была бы увлекательная книжка! Особенно её горячо приняли бы мальчишки среднего школьного возраста!

Поскольку литературные ассоциации в работе над этим повествованием владели мною постоянно, я невольно стал сравнивать маленького Дурова с известными мне литературными героями и пришёл к выводу что ближе всех он по духу и даже по складу характера к Лёньке Пантелееву герою повести Алексея Ивановича Пантелеева, с которым мы были добрыми приятелями.

… Итак, фантазия помогла нашему герою в итоге добраться до Кронштадта, только на сей раз, по Юриной легенде, отец был краснофлотцем.

Вся эта эпопея закончилась довольно прозаически: Юра оказался в детдоме, только уже не в простом, а в особом – для малолетних правонарушителей! Кое-что там действительно напоминало корабельную жизнь, была своя романтика. Воспитателями, «дядьками», служили отставные боцманы, не расставшиеся со своими корабельными дудками.

Система воспитания в колонии была, мягко говоря, своеобразная. Ребята бездельничали, были предоставлены сами себе почти весь день. Детдом размещался неподалёку от кронштадтского морского кладбища, и любимым развлечением детдомовцев стало плавание по заливу в футлярах от похоронных венков!

По утрам ребят выстраивали у столов, на которых стояли чашки с чаем и булки. Вместо традиционной прежней молитвы они пели куплет из «Интернационала». Этим самым дядьки-боцманы прививали детдомовцам «революционность», хотя никакими революционерами сами они не были. Изнанка дела во всём оказалась старорежимная. Когда кто-то из ребят стащил несколько булок из кладовой, всех построили и повели в старую кладбищенскую часовню. В мрачном подземелье с одним из мальчишек случился нервный припадок, и только тогда дядьки испугались и вернули ребят в столовую, допустив наконец к остывшей каше.

После этого происшествия Юра вместе с одним шустрым пареньком написали жалобу в наробраз и нашли способ передать бумагу по назначению. Приехала комиссия, началось долгое разбирательство, а Юра тем не менее твёрдо решил покинуть это «богоугодное место». Ему удалось узнать адрес дальнего родственника со стороны бабушки – доктора Миглицкого, дяди Пети, как Юра звал его с детства. Дядя Петя тотчас откликнулся, взял «племянника» на поруки, и отрок был выдан под расписку.

А в Петрограде Юру встретила радостная весть – в здешний цирк приехал… дедушка Дуров! Завершилось его заграничное турне. Юре очень хотелось скорее вернуться домой, на старую Божедомку, но как показаться деду на глаза после всех его фокусов явно не циркового свойства? И тогда Юра придумал такой вариант – написать письмо тёте Ане, то есть Анне Владимировне, письмо в стихотворной форме.

Сам Юрий Владимирович никак не хотел автору сего повествования показывать свой ранний литературный опыт. Рукопись, конечно, не сохранилась, а на память какие-то строки в конце концов он согласился воспроизвести:

О, тётя! Как Вы не судите,

хотя мальчишка я плохой,

за путешествие простите!

Спокоен буду я душой!..

И так далее, и тому подобное… В общем – монолог кающегося грешника!

Письмо отправилось в дальний путь из Петрограда в Москву, а Юра направился в цирк, на галёрку. Слава деда была в зените! Цирк гремел от аплодисментов! Ребята буквально завалили дедушку Дурова цветами, и растроганный Владимир Леонидович произнёс слова благодарности, подчеркнув, что из всех зрителей больше всего любит ребят.

Это заявление обнадёжило блудного сына (и одновременно – внука!), хотя сразу же предстать перед дедовскими очами он не рискнул. Заночевал в манеже на сетке, оставленной после полёта гимнастов. А что? Мягко и удобно! А в цирке было тепло, и Юра уснул, как дома, светло и безмятежно. А в сущности говоря, арена и была всегда в его жизни родным домом!

Утром цирковые служащие нашли нежданного гостя и показали его самому Дурову… Никакой расправы над внуком он не учинил, даже обошлось дело без подзатыльника. Был просто долгий и страстный монолог огорчённого и обиженного старика. И вот это-то на Юру и подействовало сильнее всего! Ему стало стыдно, неловко и горько, и он дал себе слово во всём помогать деду.

Первое боевое задание оказалось очень необычным даже для видавшего виды циркового мальчишки.

Дедушка снова куда-то отлучился, внука временно поселили в Петроградском цирке и поручили ему кормить… козла для научных целей. Дело в том, что доктор Миглицкий вёл научную работу в Институте экспериментальной медицины. По его просьбе Владимир Леонидович дал ему козла для каких-то научных экспериментов. Юра должен был кормить этого козла исключительно куриными яйцами – таково было условие задуманного эксперимента. От яичной пищи у козла должна была развиваться некая особая железа. Впрочем, во все тайны эксперимента отрока не посвящали, зато вручили ему первую сотню яиц и деньги для дальнейшей покупки этих хрупких продуктов питания.

Козёл к яйцам относился равнодушно, ел их исключительно из-за необходимости. Маленькому научному сотруднику стало жалко козлика, и он перевёл бедное животное на сено и овёс, что, разумеется, козлу больше нравилось, а сам великолепно питался омлетами и яичницами-глазуньями. Вообще, Юра рос озорным и, как видите, в пай-мальчики не годился!

Когда через некоторое время дядя-учёный обследовал «яичного» козла, то оказалось, что нужная железа нисколько не развилась. Зато воспитатель козла заметно пополнел и окреп после своих скитаний по детским домам.

…Из-за границы дедушка Дуров привёз немало интересных животных: слониху Нону молодого шимпанзе Мимуса, пять гиен (четырёх пятнистых и одну – самую страшную, – полосатую!). Небывалых на Руси звериных артистов сопровождал дрессировщик Бауэр, торговый представитель фирмы Гаген-бека. Бауэр постоянно подчёркивал, что все эти звери уже обученные. Однако бауэровская дрессировка была не ахти какой сложной и изобретательной: гиены по велению бича поднимались на тумбы, прыгали через кольца. В общем, работа довольно примитивная.

Вот к этой-то группе мрачных существ и прикрепил своего внука и воспитанника, пояснив, что он находится в таком возрасте, когда не работать уже нельзя ни в коем случае. Так и начался путь Юры в цирковом искусстве.

Гиены Юре не понравились – противные зверюги! Рычат, как будто хихикают. Но нравится – не нравится, а работать надо. И он поневоле овладел основными приёмами как по общей дрессуре, так и по конкретной, касающейся именно гиен. Немало читал о них, слушал пояснения деда, а самое главное – перестал их бояться на репетициях и представлениях.

Впервые дрессированных гиен дедушка Дуров показал в Ростове-на-Дону, затем – ив других городах. Интерес номер вызывал, но чувствовалось, что зрители номер в целом воспринимают неважно, а к гиенам испытывают не столько боязнь, сколько отвращение. А в Москве на детском утреннике гиены так перепугали ребят (в зале стоял сплошной рёв!), что номер с того дня был обречён. Юра-ассистент дрессировщика расстался с гиенами без сожаления. И всё же ничто не проходит бесследно: первый профессиональный опыт, первая школа, первые выступления – всё это навсегда осталось в памяти будущего мастера цирка.

И тут необходимо сделать следующее отступление. Рассказывая мне о своих детских и отроческих годах, Юрий Владимирович не раз сокрушался, что многое недопонял, недооценил, находясь постоянно с дедом. «Большое видится на расстоянии» – эти есенинские слова Юрий Владимирович приводил в беседах со мною не раз. Он относился к деду прежде всего как к родному и самому близкому человеку и далеко не всегда представлял себе его подлинные творческие масштабыj его значение в истории отечественной культуры и науки. Ограничивать мир его интересов только цирком было бы в высшей степени несправедливо. А в последнее десятилетие он вообще был мало связан с цирком. В 1924 году дуровский Уголок зверей перестал служить репетиционной площадкой, где многие годы животных готовили для работы на манеже. «Уголок» переименовали в «Практическую лабораторию по зоопсихологии при Главнауке».

Участие в работе этой лаборатории – вот неоценимая школа для будущего дрессировщика! Но Юрой овладела страсть к актёрскому искусству…

Я написал эти слова и остановился. Дальше строка моя что называется не шла! И тогда я решил по горячим следам показать написанное Юрию Владимировичу: он прочитал начальные главы повествования довольно быстро, текстом остался доволен, особенно отметил интонацию и композицию. Я пожаловался ему, что работа моя приостановилась, что мне не совсем ясны отношения, которые сложились в ту пору у внука и деда. Юрий Владимирович кивнул понимающе головой, помолчал с грустью и так мне ответил:

– Это сейчас мне ясно, что судьба поставила меня рядом с редчайшим человеком, выдающимся разносторонним талантом, крупным деятелем культуры. Мне и тогда было известно, что дедушка мечтал о близких ему последователях, учениках, продолжателях его дела. Некоторые надежды он, видимо, возлагал и на меня. Но его постоянно разочаровывал в ту пору мой метущийся, непоседливый нрав. Я рвался из мира зверей в мир, если так можно выразиться, человеческого, актёрского искусства, всерьёз помышляя о работе в кино, театре, на эстраде. К профессиональной работе с животными я вернулся уже значительно позднее. Всё это не могло не нарушить моей близости с дедушкой, о чём я пожалел тогда, когда было уже слишком поздно!..

И, вы знаете, кем он с годами всё чаще представляется мне, когда я его вспоминаю? Литератором, даже в большей степени, чем дрессировщиком, и учёным, исследователем. Он был близок к литературному миру, дорожил им, в своё время был другом Чехова и другом детства Куприна. Без него не стало бы «Каштанки» и «Белого пуделя». Правда, сам он беллетристом не был. Его жанры – очерк, художественная публицистика, памфлет, научно-популярный очерк, однако, и в самых, казалось бы, специальных книгах чувствуется живость, образность его слога. Некоторые из этих книг создавались у меня на глазах, а материалом большинства книг был животный мир Уголка, окружавший меня с детства.

Никогда не забуду чествования дедушки в день 50-летия его творческой деятельности. К переполненному залу из-за тяжёлых портьер подтянутый и помолодевший на манеж легко выбегает (!) Владимир Леонидович Дуров, которому тогда было уже под семьдесят лет Лучи прожекторов, как в фокусе сошлись на его выпрямившейся фигуре, облачённой в традиционный «дуровский» костюм. Широким жестом он поднял руку, и сразу в тысячной аудитории наступила та изумительная тишина, которая выражает самый уважительный приём любимого артиста.

Дедушка заговорил вдумчиво и взволнованно. Голосом трибуна он произнёс лучший из своих стихотворных монологов «Полвека я ношу шута названье…»:

… И много лет служа душой народу,

я ждал, когда же, наконец,

увижу я желанную свободу

и оживёт народ-полумертвец?

И ожил он. Мозолистые руки

низвергли гнёт былого навсегда.

Рабочий люд под скипетром науки

творит свой мир – мир братства и труда…

Конечно же, он и брат его Анатолий не ждали этих новых дней пассивно. Они превратили арену цирка в политическую трибуну, а право на такую трибуну можно было завоевать лишь выдающимся мастерством.

На арене Владимир Леонидович был обаятелен и артистичен. От него исходили радость, веселье. Он наполнял жизнерадостностью своих зрителей и слушателей. Взрослые зрители часто говорили о нём: «Дуров – это одно из самых ярких воспоминаний детства». Дети дедушку Дурова просто обожали! Ведь это он сделал для них явью чудесные басни Крылова о забавных и умных зверюшках!

Да, он был выдающимся артистом-исполнителем! Его имя не раз ставили рядом с именами больших артистов драматической сцены…

Юрий Владимирович увлёкся, был, что называется, в ударе. Я внимательно слушал его, боясь даже уточнительным вопросом прервать его монолог. Вообще же, прямо скажу, разговорить его было непросто. И вовсе не потому, что он не хотел говорить, не желал делиться воспоминаниями, нет! Он был слишком сосредоточен на своей текущей работе, которая его притягивала к себе невидимым магнитом даже на далёком расстоянии.

Пожалуй, именно тогда, в Хабаровске, он впервые на моей памяти позволил себе немного раскрепоститься, отрешиться от текущих дел: и гулял много, и вот, как вы уже знаете, к тигроловам Богачёвым согласился съездить…

Там же, в Хабаровске, я после нашего долгого задушевного разговора начал главу, которую назвал так: