Глава шестая О само́м «Интернационале»
Я с волнением и тревогой подхожу к этой главе, ради которой написано всё остальное. Конечно, имя Эжена Потье осталось бы в истории и без «Интернационала», но имя Пьера Дегейтера, боюсь, мы бы не узнали никогда. Да, какой-нибудь дотошный историк мебельного дела и резьбы по дереву на Севере Франции среди ряда мастеров первого ряда нашёл бы и имя Пьера. Да, какой-нибудь очень тщательный и беззаветно преданный шансон и её истории историк музыки мог бы встретить имя Пьера Дегейтера среди талантливых шансонье Франции второй половины XIX века – начала ХХ-го. Да, какой-нибудь самоотверженный историк рабочего и коммунистического движения Франции нашёл бы в архивах и документах, в библиотеках и частных собраниях упоминания о старом рабочем и шансонье, который в преклонном возрасте (в 1920 году) вступил в ФКП.
В творческой судьбе многих (если не всех?) художников непременно есть какие-то произведения ключевые, главные, которые стали таковыми и для творцов и для читателей, слушателей, зрителей. Возьмём, скажем, моего любимого режиссёра Владимира Петрова. Конечно, хороша по-своему его «Гроза» (по А. Островскому), добротны и профессиональны другие его киноленты, но для нас он прежде всего остаётся автором фильма «Пётр Первый». Говорила же Ольга Берггольц в своих «Дневных звёздах» о Главной Книге! Пусть это будет не книга. Это может быть и песня! Для Пьера Дегейтера это, конечно же, песня «Интернационал».
Если в творчестве Эжена Потье есть произведения, приближающиеся по уровню художественному, политическому, философскому к этой песне, то для Дегейтера это вершина, другие его произведения тоже самоценны (это не черновики, не гаммы), но они прежде всего путь к этой вершине, её окружение на полотне творчества.
«Интернационал»-мелодия для её творца была вспышкой, озарением, звёздным часом творчества, самой высокой и прекрасной звездой. Он и сочинил её, как я понял по короткой беседе с Пьером Дегейтером в 1928 году, довольно быстро. На уточнительный мой вопрос он тогда ответил какой-то скороговоркой, из которой я понял, что сразу – «в ночь», как бы первоначально, начерно, а потом через день сделал чистовой вариант, который с небольшими уточнениями и изменениями живёт и звучит повсюду на Земле.
Нам так и не удалось уточнить дату написания самого главного произведения Эженом Потье. Мы говорим – июнъ1871 года. Вполне допускаю, что – весь июнь. Совсем не верю в то, что такой шедевр с такой огромной насыщенностью, «грузоподъёмностью» был написан экспромтом, сразу.
«Интернационал» – словно магистральный сонет в венке сонетов. Он – творческий вывод из написанного, пережитого, продуманного и прочувствованного. Возможно, сразу, непосредственно как реакция на последние битвы Коммуны родился припев – бой действительно был ПОСЛЕДНИМ, РЕШИТЕЛЬНЫМ. Потье его продолжил в своей песне тогда, когда затихли последние выстрелы коммунаров. А дальше автор разрабатывал тему во всём её величии, во всей глубине философской и поэтической. Может быть, и впрямь работа шла ВЕСЬ ИЮНЬ. Вполне могу в это поверить.
И, тем не менее, «Интернационал» – не репортаж с последних баррикад Коммуны. В других своих произведениях Потье непосредственно о Коммуне говорит яснее, конкретнее, определённее: «Слышь, Николя! Хоть их взяла – Коммуна не убита!», «Коммуны след неизгладим», «Да здравствует Коммуна!» – вновь воскликнуть бы скорей», «Коммуна скоро свой саван знаменем взовьёт»…
«Интернационал» – песня французская, это политическая шансон, написанная в чисто французском духе. Чем больше я изучаю творчество шансонье-предшественников и шансонье-современников Эжена Потье и Пьера Дегейтера, тем больше в этом убеждаюсь.
И в то же время «Интернационал» – это интернациональная песня! В ней нет чисто французских примет, чисто французских черт, чисто французской специфики, тем более этнографического концентрата, которые бы делали текст трудным для понимания его человеком, принадлежащим к другой нации – не французской.
«Интернационал» – это песня трудящихся, песня порабощённых трудящихся, гордых, не смирившихся со своей судьбой, со своим положением, со своей участью, это песня сознательных тружеников, сознательных рабочих, передовых людей своего класса.
«Интернационал» – это классовая песня! Поэтому она так дорога и понятна трудящимся и так ненавистна буржуа и соглашателям всех мастей и типов.
«Интернационал» – общечеловеческая песня, ибо она обращена ко всему лучшему, что есть в людях, она открыта и для представителей правящего класса при условии, что они порвут с ним и придут в другой лагерь не как перебежчики, кающиеся грешники или искатели выгод, которые возможно им откроются, а как товарищи по борьбе, сделавшие свой выбор сознательно и бескорыстно. Таких примеров в истории было немало, но мне как драматургу, как кинематографисту особенно было радостно и волнительно узнать о взглядах немецких документалистов Аннели и Андре Трондайк. Оказалось, что авторы потрясающих по силе воздействия на зрителя лент «Русское чудо» (о роли Великого Октября в судьбах России), «Отпуск на Зильте» и «Операция “Тевтонский меч”» (о неофашизме в ФРГ), – родом из буржуазных семей. Как-то попалось мне на глаза газетное интервью. Оно до сих пор в памяти! С какой яростью и с каким пониманием природы и психологии буржуазии изнутри делятся мастера документального кино своими сокровенными мыслями и чувствами! Для меня как для участника войны этот пример особенно важен и дорог тем, что он – немецкий.
Не стану сейчас и именно здесь вдаваться в тонкости поэтического перевода «Интернационала», но в любом случае применительно к этому последнему тезису смысл песни-гимна ясен совершенно – род людской, весь род, весь люд, всё население планеты станут в грядущем Интернационалом, воспрянут в Интернационале.
Нет никаких сомнений в том, что и для Эжена Потье и Пьера Дегейтера слово «Интернационал» ассоциировалось с I Интернационалом Карла Маркса и Фридриха Энгельса, с Союзом коммунистов, с коммунистическими взглядами на мир, этот мир объясняющими и преобразующими.
«Интернационал» это вовсе не некая замена слова «международный». К сожалению, в прессе, на телевидении, на радио, да и в художественных произведениях порою эти слова выступали и продолжают выступать как синонимы. Более того, мне как-то в пределах одной экономической статьи попалось употребление слов «интернациональный» и «транснациональный» как синонимов! Весь мой редакторский, политический и творческий опыт яро этому воспротивился! «Транснациональный перелёт» и «интернациональный пафос искусства» – трудно себе представить понятия столь далёкие друг от друга!
«Интернационал» – это гимн труду. И в этом отношении он теснейшим образом связан с традициями лучших французских шансон и с трудовыми биографиями многих шансонье, которые были выходцами из рабочего класса, представителями наиболее квалифицированных рабочих профессий и специальностей, мастерами, достигшими в своём деле подлинных вершин.
«Интернационал» славит не только человека труда, но и атмосферу труда, труд как деяние. От строф-куплетов «Интернационала» – прямой и довольно короткий путь к системе взглядов Максима Горького на труд, его роль и его задачи в условиях строительства социализма в СССР.
«Интернационал» – это гимн борьбе, это боевой марш, походная песня. Только не чисто военный, не ратный подход и не короткий он с боями и привалами в пути, а поход в далёкое время, в грядущее, поход неустанный, гордый, многотрудный, не показной, не парадный, чуждый пацифизма, гневный.
«Интернационал» перекликается с шансонами «Инсургент» («Коммунар») и «Вперёд, рабочий класс!». Музыку ко всем трём песням написал Пьер Дегейтер. Он знали другие творения Потье, но именно эти вдохновили его на создание музыки.
Опять же, какими бы ни были переводы, но в любом из них инсургент, повстанец, коммунар, идя на бой с нищетой, с горем, бесправием, берёт с собой в поход ружьё. У него есть и другие виды оружия – слово оратора, песня, сила личного примера, высоко поднятое знамя рабочей профессиональной гордости, наконец – неотразимое оружие убеждённости в своей правоте. Но на выстрел можно ответить только выстрелом Поэтому он шагает с ружьём.
… В блокадную пору я вспоминал строки рефрена из этой шансон Эжена Потье, когда бывал в цехах легендарного Кировского завода, стоявшего у самого переднего края обороны Ленинграда и на глазах у фашистов ремонтировавшего и выпускавшего в строй танки. У станков, а точнее у рабочих тумбочек стояли винтовки[109] – каждую минуту была угроза прорыва обороны и уличных боёв. Об этом я рассказывал на политбеседах, об этом говорил на встречах с писателями, журналистами и работниками кино, непременно цитируя строки Потье через 70 лет после того, как они были написаны в 1871 году. Шёл первый год войны, были первые месяцы блокады…
«Интернационал» – это песенное слово политического оратора, искушённого в политике, человека мудрого, немало испытавшего на своём веку, немало постранствовавшего и повидавшего на жизненной дороге, человека начитанного, думающего и остро чувствующего несправедливость и зло, человека непримиримого, для которого компромисс, соглашательство исключены.
«Интернационал» – это песня, написанная в самом начале 70-хгодов прошлого века, спетая впервые в самом конце 80-х годов также прошлого века, звучит как написанная сегодня В этом её главное чудо. В этом её феномен. Впрочем это феномен любого шедевра литературы и искусства. Но ни одно из них так неразрывно не связано с политикой и насущными думами, чувствами и чаяниями трудящегося человека.
«Интернационал» – это злая сатира на мир капитала. В любых переводах в той или иной степени эти сатирические краски сохранены. Их не удалить, не затушевать. Их можно лишь либо усилить, либо ослабить.
«Интернационал» – песня лирическая! Да! Лирическая! Ведь лирика, в конце концов, не только любовная и пейзажная. В ней нет, конечно, пленительных описаний природы или женских характеров и портретов, но Природа Мать, оскорблённая и униженная капиталом, и есть любимая героиня Потье и Дегейтера – Свобода, которой они верны до конца.
Об Эжене Потье написано немало. Я никогда не скажу «вполне достаточно», ибо так сказать применительно к большому художнику слова в принципе нельзя. Можно сказать так – достаточно для того, чтобы иметь самое общее представление о жизни и творчестве. При всём уважении к написанному разными авторами мне думается, что собственно поэтического анализа, глубокого, тонкого, проникновенного пока ещё мы не имеем.
О Пьере Дегейтере написано очень мало, фрагментарно, эскизно, и я счастлив тем, что хоть как-то сумел восполнить этот пробел.
О самом «Интернационале» написано сравнительно много. Среди произведений, написанных на русском языке, нельзя не назвать прежде всего книги Симона Дрейдена. Первая его книга «Интернационал» вышла в Гослитиздате в 1965 году, второй раз я встретился с его трудом в книге «Музыка – революции», второе издание которой вышло в свет в издательстве «Советский композитор» в 1970 году к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина и назывался главный раздел сборника «Песнь песней революции». Громадный труд, многие годы поисков и открытий, плотная, пожалуй, даже чересчур плотная, перенасыщенная фактура отличают это удивительное сочинение известного музыковеда. Самое большое достоинство книги Симона Дрейдена об «Интернационале» – широкий исторический контекст. Что же касается истории переводов «Интернационала» на языки народов СССР, то в этом отношении книга Дрейдена не имеет себе равных.
Но при этом меня решительно не устраивают сведения о Дегейтере. Получается, что он чуть ли ни выслан был в Лилль, в свой родной город! Где же тогда он жил до 1871 года? В Лилле, конечно!
Этот пример лишний раз показывает, сколь мало известно о Дегейтере даже специалистам!
И второе – никак не могу согласиться с критикой, резкой и огульной в адрес Валентина Дмитриева как автора книги «Поэт-коммунар».
К сожалению, и А. Гатов в предисловии к томику Эжена Потье «Песни. Стихи. Поэмы», и В. Дмитриев, и Симон Дрейден, и автор брошюры «Интернационал» и его авторы» музыковед А. Сохор («Советский композитор», 1961) мало внимания уделили анализу поэтического мастерства Эжена Потье. А ведь и А. Гатов, и В. Дмитриев прекрасно знают французский язык!
Пересказывать тексты литературоведов и музыковедов не стану. Желающие могут обратиться к этим книгам и сами подключиться к спорам, оценить те или иные тезисы. Выскажу свои суждения.
Одну из своих статей я так и хотел озаглавить – «Песня, которую знают все». Действительно, трудно найти в нашей стране человека, которые бы не слышал «Интернационал» или же не читал бы его хотя бы в ежегодных календарях[110]. К тексту наступила привычка, очень трудно заставить себя прочесть текст как бы заново!
К тому же (и здесь я тоже вовсе не согласен с Дерейденом!) перевод, сделанный А. Коцем, и безусловно сыгравший свою конкретно-историческую роль, максимально приблизив слова песни-гимна к реалиям революционной России, не представляется мне недосягаемым образцом совершенства. И дело даже не в том, что наиболее известный вариант, публикуемый повсеместно, представляет из себя три строфы по восемь строк и один припев в четыре строки, в то время как в оригинале – шесть строф и припев. В конце концов, А. Коц уже в 1931 году перевёл остальные строфы «Интернационала» и напечатал их в № 2 журнала «Звезда» за 1937 год. Напоминаю, что первоначально он в 1902 году перевёл первую, вторую и шестую строфы-куплеты. Но эти, так сказать, дополнительные строфы в канонический текст не вошли, гимн печатался и пелся без них. Публиковались они редко. Что же касается пения, то я их не слышал никогда.
Сам А. Коц, горный инженер, выпускник Горного института в Париже (до этого учебного заведения он закончил Горное училище в Донбассе) французский язык, конечно же, знал – иначе бы он не мог жить и учиться в Париже! Во французской столице он прожил пять лет – с 1987 года по 1902 год. Напомню, что окончательно Дегейтер переселяется в Сан-Дени именно в 1902 году. На каком-нибудь празднике, в каком-нибудь парижском кафе они могли бы и встретиться, и поговорить. Но встреча их произошла в 1928 году, в Москве, когда Пьер Дегейтер гостил в СССР.
Как же сам А. Коц рассказывает об истории своего поэтического перевода? Обращаю внимание на то, что он его называет не переводом, а «русским текстом»: «В 1902 году, перед своим отъездом из Франции в Россию, я написал русский текст “Интернационала” и направил его в редакцию социал-демократического журнала “Жизнь”, издавшегося тогда в Женеве и Лондоне. Стихотворение было немедленно напечатано[111] в книжке № 5 “Жизни” за 1902 год. Я перевёл лишь три строфы “Интернационала” из шести, которые имеются в подлиннике, руководствуясь главным образом тем, чтобы сделать песню более короткой, более удобной для исполнения, чтобы облегчить проникновение её крылатых боевых лозунгов в широкие рабочие массы». Это цитата из статьи А. Коца «Наш гимн». Статья опубликована в разделе «Приложения» сборника А. Коца «Стихотворения», вышедшего в свет в Гослитиздате в 1957 году тиражом в 10 000 экземпляров.
Книга стала редкостью, далеко не в каждой библиотеке она имеется. Поэтому не сказать о ней нельзя, как и о предисловии к ней литературоведа А. Л. Дымшица. Оказывается, почти полных 30 лет Аркадий Коц литературой не занимался – он работал в горнорудной промышленности. Писал А. Коц и свои стихи – с 1902 года по 1906, а затем – от случая к случаю в конце 30-х годов, больше всего он уделял внимания своему личному поэтическому творчеству в первые два военных года, когда он, уже тяжело больной, оказался в эвакуации на Урале. В 1943 году он скончался. Томик избранных стихов, переводов, статей и мемуарных очерков невелик, наиболее интересны в нём прозаические тексты, переводы произведений Эжена Потье и мемуарный очерк «Две встречи с Л. Н. Толстым». Фраза автора предисловия о «множестве лирических стихотворений» удивляет и озадачивает! В комментариях к сборнику, также написанных А. Л. Дымшицем, говорится о ряде публикаций стихотворений А. Коца (до революции – анонимных или под псевдонимами), о нескольких публикациях 1917–1918 годов и публикациях в предвоенные годы… Судить могу лишь о том, что прочитал. Несомненно, это был способный человек, имевший склонность к литературному труду. Возможно, он смог бы себя проявить ярче как мемуарист (воспоминания о встречах с Львом Толстым дают основание так полагать). Наверное, больше он мог бы сделать и как переводчик. Однако в его поэтический путь я решительно не верю. Если ранние стихи ещё вписываются в контекст рабочей, пролетарской поэзии начала века, то последующие его стихотворные сочинения уже конкуренции с подлинной поэзией не выдерживают. Скорее всего, сам А. Коц реально оценивал свои литературные возможности. Он оставался верен своей инженерной профессии, держался скромно, достойно, не кичился своими заслугами (а перевод «Интернационала» давал для этого повод!) и был как он сам писал в «Жизнеописании» 1933 года, «рядовым инженером по строительству социализма». Членом ВКП (б) не состоял, но безусловно по убеждениям был большевиком.
Фактически и он – автор одного произведения, переводного! Если бы А. Коц не сделал вольный перевод могучих строф Эжена Потье, то его имя мог бы вспомнить лишь очень дотошный исследователь пролетарской поэзии начала века. Что же касается его вклада в горнорудную инженерию, то судить не берусь. Предполагаю, что он был знающим, квалифицированным инженером, но не более того.
Справедливость требует сказать, что его авторское право нарушалось многократно: если в том же календаре-ежегоднике имя автора музыки стали печатать рядом с именем автора текста, то автора перевода не указывают до сих пор. А. Коц впервые представил читателям свой перевод анонимно и остался анонимным переводчиком для подавляющего большинства читателей и слушателей и по сей день.
На сегодняшний день, когда я пишу эти строки, по моим неполным данным, различных переводов «Интернационала» на русский язык насчитывается четырнадцать, включая прозаический перевод X. Раковского[112], помещённый в первом номере ленинской «Искры» в декабре 1900 года. О переводах «Интернационала» на другие языки я не берусь вести речь, но убеждён, что каждый из них представляет не только политический, исторический и поэтический интерес, но и может стать темой для художественного произведения – за каждым таким явлением стоят герои, характеры, судьбы, в судьбе каждого обращения «Интернационала» Потье к каждому народу таится огромной силы драматургия!
Задумав художественное произведение о Пьере Дегейтере, я не мог представить себе, как, когда и в каком виде зазвучит на сцене и на экране песня песней революции. Ещё в пору написания мною заявки на оперу я сперва чисто интуитивно, а потом всё увереннее и решительнее стал склоняться к мысли о том, что зрителя, слушателя надо УДИВИТЬ явлением на сцене «Интернационала». Если это будет традиционный канонический текст (до 1943 года «Интернационал» был и государственным гимном СССР), то будет и невольный сильный акцент в сторону официозности, протокольности. А ведь это – театр! Дать только мелодию? Тоже нельзя! Это же песня, а задумана была опера, слагаемая из революционных песен. Вот тогда-то и пришла мне идея предложить другой текст перевода. То, что мне удалось прочесть, меня не устраивало – были отдельные удачные строки, образы, но всё это оказывалось тяжеловатым для пения. Надо отдать справедливость Коцу, что его текст при всех его несовершенствах поэтических всё же поётся и заучивается сравнительно легко!
Опыта переводческой, тем более поэтической работы у меня не было. В годы Гражданской войны в бригаде Котовского, а потом на санпоезде писал я частушки, рифмованные рассказики, чтобы посмешить раненых и больных бойцов. Смеялись, значит было смешно! И на этом спасибо – для меня и улыбка бойца уже наградой была! О поэзии писал, читал немало, как редактор поэтических книг выступал, правда, очень редко: больше у нас шла проза и публицистика. Изо всех видов литературы больше всего любил я драматургию… Вот во имя драматургии я и решил во что бы то ни стало новый перевод одолеть!
Мой советчик и консультант по тайнам оперной драматургии Владимир Николаевич Владимиров занимался переводами профессионально, был к тому же сам поэтом-сатириком. Мою идею он одобрил, хотя и предупреждал, что чиновникам-ортодоксам это очень не понравиться. Текст перевода А. Коца, конечно, нигде никаким документом не канонизировался[113], но он был настолько, как говорится, на слуху, что новая интерпретация сама по себе могла вызвать протест. Но и мои чисто драматургические доводы показались моему товарищу убедительными. Короче говоря, он обещал мне посильно в этом деле помочь. Подстрочник у нас был хороший, вариантов я Владимиру Николаевичу предлагал немало. Он внимательно меня выслушивал, давал советы, прежде всего по ритму, рифмовке, обращал моё внимание на фонетику, давал некоторые советы чисто редакционно-стилистические, но в содержательную сторону перевода вмешиваться решительно отказался. Он убеждал меня, что для того, чтобы перевести такое произведение как «Интернационал», мало просто, как говорится, искать слова и перебрасывать слова из строки в строку, надо в душе пережить заново хотя бы малую долю того, что пережил Потье, надо весь материал повторить, подтвердить ещё раз – в своей душе, слиться с ним окончательно!
И я счастлив, что не оставил тогда своей надежды. В годы блокады я вернулся к поэтической работе, писал частушки, сатирические стихи, песни для нашего ансамбля 42-й армии… Изо всего написанного только две строки память сохранила: «Вперёд, сорок вторая, в году сорок втором!..» Мы тогда верили, что прорвём блокаду на год раньше… Потом переводил стихи или песни, если они встречались в пьесах моих учеников-представителей братских литератур Российской Федерации. Однажды написал монолог в стихах для своей, до сих пор непоставленной пьесы… Но как поэт остаюсь автором только одного произведения – перевода «Интернационала». Впервые мне удалось его обнародовать в журнале «Детская литература» в мартовском номере 1971 года в статье «Певцы Парижской Коммуны». С тех пор прошло семь лет, и я внёс в текст перевода некоторые коррективы. Поэтому именно сейчас он как бы звучит заново:
Итак, – «ИНТЕРНАЦИОНАЛ» Эжена Потье
Гражданину Гюставу Лефрансе,
члену Коммуны[114]
Восстань, весь мир порабощённый!
Восстань, восстань, народ-титан!
Бурлит наш разум возмущённый,
как огнедышащий вулкан!
Сметём бесследно мы былое.
Рабочий класс, вперёд, вперёд!
Мы обновим лицо земное.
Кто был ничем, тот всё возьмёт!
Бой с врагом на исходе.
Час победы настал!
Над миром восходит
Интернационал!
Ни бог, ни Цезарь, ни трибуны
нам не откроют дверь тюрьмы.
И лишь под знаменем Коммуны
с себя оковы сбросим мы!
Презренный враг заходит с тыла,
но эта хитрость нам ясна, —
и чтоб железо не остыло,
раздуем пламя докрасна!
Припев
Продажна власть, закон лукавит,
налог за горло нас берёт.
Богатых право нами правит,
а наше право – вечный гнёт!
Но скоро мы подарим свету
великий равенства завет:
прав без обязанностей нету,
без прав обязанностей нет.
Припев
Вы, короли угля, металла,
вы, короли подземных руд,
одна лишь цель у капитала —
душить и грабить честный труд!
Набили сейфы эти воры.
В них наша кровь огнём горит,
но мы у них отнимем скоро
всё то, что нам принадлежит!
Припев
Жизнь наша стала сущим адом.
Пусть он достанется врагам!
Солдат! Бастуй с рабочим рядом!
Ты – брат и друг по классу нам!
И генералы зря мечтают
внести раскол в рабочий класс.
По свисту пуль они узна?ют,
что пробил их последний час!
Припев
Рабочий, пахарь! Все мы с вами —
великой партии сыны!
Землёй мы будем править сами.
Нам тунеядцы не нужны!
И если их воронью стаю
мы уничтожим навсегда, —
нам ярче солнце заблистает
и не померкнет никогда!
Бой с врагом на исходе.
Час победы настал!
Над миром восходит
Интернационал!
Перевод Н. А. Сотникова при участии Н. Н. Ударова.
По-французски мы петь всё равно не научимся. Поэтому все прожекты о максимально близком к дословному поэтическом переводе стоит предать забвению. Подстрочник, как бы его стилистически мы ни шлифовали, как бы пространно ни комментировали, всё равно очень тяжело воспринимается на слух. Ведь это же песня! Живая, яркая, богатая интонациями. Мы уже говорили выше, что один из самых удивительных феноменов «Интернационала» в его сочетании общего и частного, всемирно-исторического и конкретно-исторического, национального и интернационального.
Строфы «Интернационала» звали к реваншу за Коммуну в ту пору, когда ещё до конца не рассеялся запах пороха над парижскими мостовыми.
А Пьер Дегейтер, не меняя ни слова, уже давал конкретную «привязку» к недавним событиям на Севере Франции, в родном Лилле: например, куплет «Продажна власть…» он направлял против лилльских властей, способствующих локауту, куплет «Вы короли угля, металла…» обращал против владельца кампании «Фив де Лилль» Огюста Де ла Мотта перед его особняком, куплет «Жизнь наша стала сущим адом…» был адресован солдатам, которые отказались стрелять в демонстрацию в Лилле…
Великий «Интернационал», решая общие, глобальные задачи, зовя на большие бои, никогда не чурался боёв мелких, местных, конкретных, ибо только из множества малых побед может родиться Победа большая, главная, одна на всех, кто ждал её и боролся за неё.
…Когда увидели свет мои публикации об «Интернационале» в журналах «Детская литература» и «Волга», меня стали приглашать сотрудники Бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей СССР на выступления, но прежде всего просили дать название таким вечерам, встречам. Название родилось как-то сразу, само собой – «Песня, которую знают все». Во время этих выступлений я рассказывал подробно и о своей встрече с Пьером Дегейтером, и о многолетних поисках материалов и документов, и о тех замечательных людях, с которыми меня в ходе этих поисков свела судьба. И я вновь обратился к своим заветным папкам, документам, записям, черновикам, художественным текстам и вдруг понял, что и черновые подготовительные записи – не столько строительные леса, но в той или иной степени – памятники, достойные внимания. Так я задумал это произведение, которому долгое время не мог дать чёткого жанрового определения. Наконец, я решил, что это – ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ В ОЧЕРКАХ И ДОКУМЕНТАХ.
О многом ещё я могу и хочу сказать, но боюсь, что не успею завершить свой труд. А многоточие ставить никак не хочется! И восклицание, и вопрос – тоже. На многие вопросы ответят время, другие авторы, другие исследователи. А восклицаний было столько, что за их частоколом терялся облик моего любимого героя Пьера Дегейтера, реальные черты времени, в котором он жил. Значит, нужна точка. Последний абзац.
Какой?.. И тут я вспомнил о том, как сам впервые услышал «Интернационал» и научился его петь в конном строю. Было это в бригаде Котовского, воистину интернациональной по составу. В одном ряду сражались за правое дело русские, украинцы, белорусы, молдаване, цыгане… А в Южной группе Якира были и китайцы, и венгры, и чехи! Лично я тогда в равной мере владел русским и украинским языками. Меня даже однажды откомандировали в качестве переводчика на секретные переговоры с Петлюрой и Махно, которые вело украинское правительство в лице X. Раковского, того самого X. Раковского (он был тогда председателем Совнаркома Украины), который сделал первый прозаический перевод текста «Интернационала» для ленинской газеты «Искра»! Об этих переговорах мне впоследствии читать и слышать не приходилось. Если кратко, то шла речь о безоговорочной капитуляции и сдаче оружия, а в ответ на это – амнистии. Встреча прошла быстро. Ни тот, ни другой с предложениями Раковского не согласились, вели себя вызывающе высокомерно, особенно Махно, элементарные правила протокола не соблюдали. А говорить пожелали только по-украински, хотя явно русский язык понимали и владели им в достаточной мере. А вот Раковский разговорным русским языком владел слабо. Посему и потребовался надёжный переводчик. Им пришлось оказаться мне.
… Всё-таки интересную и богатую жизнь я прожил. Сперва её писал, теперь сам её перечитываю. Слышу – ветер в степи украинской ходит, даже лица моего сейчас касается. В руке повод… Закрываю глаза и вижу: вот она степь! Наш конный дозор. Далеко видно впереди и по сторонам. Светло ещё, но день клонится к вечеру. Мы едем шагом и поём песню о нашем прошлом, о нашем настоящем, о нашем будущем. Поём по-русски. Все. Мне как ровеснику века 19 лет. И песня наша совсем ещё молода! Да она и останется молодой навеки.
1928–1978