Н.Н. Сотников. Как я тоже был дрессировщиком Рассказики

Вообще-то, конечно, каждый хороший специалист к орудиям своего труда чужих, в том числе и членов семьи, не допускает: нажмут что-нибудь не то, включат как-то не так – и пиши-пропало! Этот принцип ещё строже, если речь идёт о дрессированных животных. На то они и животные: у них есть своя память, зрительная, слуховая, чаще всего отлично развито обоняние, и они по запаху чуют – хозяин или нет к ним пожаловал. Дрессированное животное, отобранное по принципу старшего Дурова, Владимира Леонидовича «Умнику – пирог, лентяя – за порог» (его брат, Анатолий Леонидович, обыгрывал поведение животного на арене и посему мог обходиться простейшими с ним тренировками), УНИКАЛЬНО. Малейшая травма, в том числе и психологическая, может поставить под угрозу номер и даже всю цирковую программу, а не только отделение, аттракцион. Убытки материальные и моральные в таких случаях оказываются огромными и очень часто невосполнимыми.

Посему разрешение дрессировщика поиграть с его пернатыми и четвероногими подопечными – признак особого расположения к желающему себя попробовать в роли Дуровых, знак величайшего доверия.

О своём детском опыте игры в мячик с маленькой обезьянкой-девочкой и о злющей реакции мамы этой девочки я уже рассказывал. Разрешение мною было, напоминаю, получено от самого Юрия Владимировича Дурова.

Остальные мои «опыты» связаны уже с Натальей Юрьевной Дуровой. Она приехала на гастроли в Ленинград, ей было предоставлен зал около Речного вокзала, и я зачастил к ней на репетиции и спектакли. Однажды куда-то подевалась ассистентка, и Наталья Юрьевна мне доверила вынести на сцену Дома культуры в клетке-домике енотика-«прачку». Домик и енотик неожиданно оказались тяжеловатенькими, но я всё-таки дотащил их до кулисы. И тут енотик проявил недовольство, высунул лапки из прутьев и стал меня цапать. Я не хотел, чтобы меня цапали и травмировали, рявкнул на енотика и тряханул его домик. Енотик забился в угол и примолк. Но когда пошёл номер, он всё делал, как надо, от начала до конца, и Наталья Юрьевна удивлённо воскликнула: «Чего это он сегодня такой смирный? Даже не капризничает!» Оказывается, енотские капризы порою приходилось обыгрывать словесно.

Следующее испытание – подготовка к трюкам огромного зайца-самца. Кормить, конечно, перед выходом на сцену нельзя, но я половинку сочной и очень аппетитной морковки ему дал. Зай схромкал очень быстро и потянулся за добавкой. Не получив добавки, он стал задираться. Между прочим, не считайте, что зайцы это такие маленькие забавные тюфячки, как в мультфильмах: взрослый заяц-самец способен обхитрить волка, упав и притворившись дохлым, и острейшими когтями задних лап порвать любителю зайчатинки брюхо. В таких случаях волк, завывая, медленно уползал от своей добычи, готовясь отправиться в волчий ад, а зай вспрыгивал и уносился прочь. Бывают, конечно, особи уставшие, измождённые голодом, но ТОТ заяц к этой категории не относился. Я, разумеется, не волк, худо-бедно клетка нас разделяла, но зай воистину обозлился, оскалил зубы (они очень твёрдые и острые!) и, как говорят, «стал возникать». Как на грех, Дурова в этот момент была в другом помещении, а номер близился. Я схватил клетку (тяжёлая!), водрузил её на маленькую низкую тележку и принялся катить в сторону кулисы (сцена была сравнительно глубокой и широкой). И тут мой зай опять учинил бунт – стал метаться, цапаться за прутья. Я рассердился, схватил швабру (она стояла неподалеку), просунул палку и немножко наказал зайчишку. Заяц оторопел, ибо такого отношения давно не встречал и попритих. А тут и музыка грянула. Ваш выход, заяц-барабанщик!

Третьим, точнее, третьей была мишка Маша, девочка, игравшая в спектаклях роль олимпийского медвежонка. На ней так и оставался поясок с олимпийской символикой – пятью кольцами. Так она и выступала в ревю «И мы – спортсмены!»

Машенька была хотя по возрасту и маленькой, но довольно сильной и строптивой. Отличалась она и своим рекордом: умела ходить по лесенке, довольно широкой, на ПЕРЕДНИХ ЛАПАХ! Правда, при этом она всё время недовольно рычала. Дурова мне разрешила ухватить Машу рукой за лапу и держать её так до выхода на сцену. Другую лапу держала ассистентка, которую Маша знала. Но всё равно рычание было злючным и возрастало. При этом я забыл сказать, что у Маши был намордник: зубы, несмотря на детский возраст, у медведицы были такие, что пути-дороги к хирургу могли распахнуться в любую минуту. Когда Маша устала стоять, ей дали немного походить на четырех лапах, но на сильном поводке. А я сбегал в буфет, купил несколько кусочков хлеба. Баночка с мёдом у меня была в кармане пальто: купил для себя, но решил поделиться с Машей. Открыл баночку, чуть-чуть окропил хлебные куски, растёр их, чтобы мёд распространился равномерно, и после перерыва смело шагнул к своей новой знакомице и дал ей бутерброды сперва понюхать. Машенька аж присела и приоткрыла ротик. Через дырку в наморднике я сунул ей сперва один ломтик, затем второй. Мишка пришла в восторг. Когда мы снова встали в один ряд, она уже не оттягивала мне руку своей лапой, а держала ей довольно свободно.

Четвёртым был волк Данилка. Скажу вам честно – собак, особенно больших боюсь: не хочется делать уколы, как делала их моя младшая тётя, которую летом куснула в спину соседская на даче собака. А тут – волк! Большущий! Без намордника!.. Но мне Дурова сообщила, что Данилка вырос среди людей, что его, совсем кроху, нашли на барже (как он туда залез?..) в московском Речном порту, что он и в лесах-то не бывал. «Ты знаешь, – таинственно произнесла Дурова, – он с первых дней всё с людьми да с людьми, маленький был, так всё время на ручках, как котик! Ты его не бойся. Можешь даже погладить!» Что я и сделал. Данилка очень дружелюбно на меня посмотрел и вякнул.

Каков же был его номер? Он играл роль… Волка из мини-спектакля «Красная шапочка». Красной шапочкой была его личная няня Лариса Мельникова. Шли они, как и положено в сказке, к бабушке, несли ей в корзиночке гостинчики, а корзиночку в зубах тащил… Данилка! Красная шапочка и её серый друг делали на полянке привал, звучала музыка из детского спектакля «Где-то, где-то по опушке, где-то, где-то по полянке Красная шапочка идёт…», а Данилка художественно и довольно музыкально подвывал мелодии.

Зал, особенно детская его половина, от восторга визжали! Ребята, конечно, сказочку читали, но такой живой сказки представить себе не могли.

Когда номер кончился, пошёл занавес (перед антрактом этот номер был последним), Дурова мне сказала: «А теперь позови за собой Данилку. Он за тобой пойдёт прямо за кулисы. Там у него в миске мясо…» Я позвал и, действительно, Данилка встрепенулся, пошёл вслед за мной, мордой потёрся о мои ноги и поспешил к миске.

Последние два мои цирковые приключения были уже в Москве, в Театре зверей. Дурову кто-то вызвал в кабинет, а следующий номер был репетиционным. А в центре номера – огромный перуанский попугай Ара. Он был очень голоден и его надо было, как сказала Дурова, «чуть-чуть прикормить». Мне были даны две тарелки: одна с печеньем, а вторая – с клубникой! О! Такое искушение для меня!.. Ара был за ногу привязан к ножке стола, но в пределах метра-полутора мог передвигаться довольно свободно. Не мешает сказать, что у себя на родине такой громадный попугай ударом клюва сбивает на землю довольно толстую ветку. Мне не очень хотелось, чтобы моя рука была также сбита. Ия стал с Арочкой разговаривать. Интонацию чувствуют почти все существа, понимают, добрые слова или злые. Мои были добрые, но я по возможности незаметно чередуя печенье и клубничку, подкармливал и себя. Ара это «усёк» и стал трясти головой, издавая какие-то воинственные звуки, примерно такие: «Ах-ха-ха-а!». Я не стал испытывать судьбу и всё, что оставалось в тарелках, отдал своему пернатому приятелю.

Но всё же самое удивительное существо, с которым я подружился, была маленькая (для слонов, конечно!) слониха-девочка Даша. Она с Дуровой репетировала на большой сцене нового зрительного зала, а в этот момент в зал пожаловала наша киносъёмочная группа. Дело в том, что в самом конце 1983 года на студии «Лентелефильм» завершались съёмки нашего документального фильма о поэтах Ленинградского фронта, о прорыве блокады Ленинграда «Сорок первый наш год призывной…». Оставалось только интервью с Александром Межировым, москвичом. Приехать-то мы приехали, а с гостиницей вышла заминка, и мы остались с тяжёлой аппаратурой, голодные и продрогшие без крыши над головой. Пока я договаривался с Правлением Союза писателей СССР, пока нас оформляли в общежитие Аитинститута, надо было где-то пробыть часа два, и Дурова нас любезно пригласила к себе.

Самая молоденькая из нас, администратор, увидев Дашу, бросилась к ней, как дошкольница с криком: «Ах, какая хорошая слоночка!». Этот порыв Дурова осадила решительно и резко: «Назад, девушка! Даша очень не любит женщин. А мужчины могут подойти и даже погладить Дашу по хоботу…». Однако было поздно: Даша резко наклонила голову, пошла на администраторшу, и так ей поддала, что та улетела за кулисы. Спасло её от травмы то, что она приземлилась на крепко свёрнутый второй занавес.

«Ну, вот! Что я вам говорила! Женщины! От Даши три шага назад!» Потом Дурова подхватила меня и тихо сказала: «Даша возбуждена и огорчена. Надо её как-то утешить. На вот это большое зелёное яблоко и сунь ей в хобот. Она тебя не тронет и будет очень рада…». Я так и сделал и ещё нежно погладил Дашеньку по хоботу… Дашенька затрубила, подняв высоко хобот, а затем этим хоботом очень бережно обняла меня, обхватив пояс и плечи. Мы с Дашей немного «поговорили», но надо было продолжать репетицию. Съёмочную группу мы увели из зала и все вместе пошли осматривать конюшни, а Даша вдруг соскочила со сцены, довольно высокой, догнала меня у дверей, ещё раз обняла и затрубила, но её властно на сцену позвала Дурова.

А я, погрустив, подумал: «А если это – любовь?..»