§ 61. Несколько замечаний об учебнике Н. В. Турбина

Чтобы закончить критический разбор основ мичуринской генетики, коснусь еще учебника Турбина, которому составление его было поручено непосредственно после сессии 1948 года. Много замечаний уже рассеяно в предыдущих параграфах, но остается еще кое-что добавить.

Как было указано в начале § 46, Турбин отошел от Лысенко только в вопросе о видообразовании (об этом будет речь впереди), во всем остальном он по-прежнему согласен с Лысенко. Этим создается впечатление «объективности»; многие и склонны думать (в том числе наши философы, пишущие по биологическим вопросам), что, устранив эту ошибку, мы остальное в мичуринской генетике можем сохранить. Как известно, «Генетика» Турбина допущена Министерством высшего образования в качестве учебника для государственных университетов. Но не трудно убедиться, что весь учебник страдает крупнейшими недостатками. Основной, конечно, — замалчивание классической и формальной генетики и использование достижений классической генетики без указания на это. На с. 105 приведена известная классификация форм наследственности по Тимирязеву: упоминания об авторах, обосновавших ту или иную форму наследственности, выброшены, чтобы замазать тот факт, что менделизму Тимирязев отводил определенное место в своей классификации.

Понятия генотипа и фенотипа, данные Иоганнсеном, излагаются так (с. 26), как будто это были достижения мичуринской генетики.

С понятием «ген» полная путаница. На с. 26 говорится, что гены — определители свойств и признаков родительских организмов, в действительности не существуют, а на с. 37 с сочувствием цитируются слова Лысенко (Агробиология, 3-е изд., с. 352; 5-е изд., с. 468): «Изменение отдельных частей клетки, отдельных хромосом должно (и это нередко экспериментально доказано) вести за собой изменение разных органов, признаков или свойств организма, получаемого из этой клетки с измененными отдельными хромосомами, отдельными участками хромосом или измененными отдельными крупинками протоплазмы исходной клетки».

У Лысенко на той же странице говорится, что молекулы протоплазмы, молекулы хромосомы обладают разной наследственностью. Таким образом, вместо слова «ген» взяли слово «крупинка». В первом случае это оказывается идеализмом, во втором — материализмом. Особенность «крупинок» та, что они являются «не чем иным как ассимилированными условиями внешней среды» (Турбин, с. 38). Это изречение для непосвященных в тайны лысенковской премудрости остается непонятным.

Но самое удивительное то, что даже в 1936 году в своем докладе «О двух направлениях в генетике», когда он резко разорвал с менделистами, Лысенко не отрицал существование генов: «Не прав также академик Серебровский, утверждая, что Лысенко отрицает существование генов. Ни Лысенко, ни Презент никогда существования генов не отрицали (аплодисменты). Мы отрицаем то понятие, которое вы вкладываете в слово «ген», подразумевая под последним кусочки, корпускулы наследственности» (Агробиология, 5-е изд., с. 221). Если Лысенко отказался от этого мнения, то надо было бы или не помещать этого доклада в книгу, вышедшую в 1949 году, или снабдить соответствующим примечанием.

Вместо изложения хромосомной теории наследственности и менделизма, дающих четкий ответ на вопрос, поставленный Дарвином (Турбин, с. 37): «Каким образом возможно, что признак, свойственный какому-нибудь предку, внезапно появляется у потомка?» — Турбин на с. 35—38 разводит туман о дискретности признаков. На основе менделизма и хромосомной теории дается совершенно ясное понимание того, почему аномалии у человека, как гемофилия, дальтонизм, определенные формы психических заболеваний, могут проявляться через длинную цепь как будто нормальных родителей. А несчастных современных студентов биофаков заставляют учить, что эти признаки (гемофилия, дальтонизм и пр.) зависят от крупинок, являющихся ассимилированными условиями внешней среды. А когда указываешь, что это мнение — явный вред, то слышишь упрек, что я слишком резко выражаюсь. Да какое же более мягкое выражение можно подыскать такому вздору!?

О расщеплении, конечно, говорится, но количественные соотношения берутся просто из отдельных опытов (с. 157, 158). Приводится критика соотношений, установленных Менделем. Турбин пишет: «Его (Менделя) опыты, равно и все последующие опыты менделистов, страдают одной серьезной методической ошибкой, заключающейся в том, что анализ потомства второго поколения в них производится не по семенам, не по потомствам отдельных растений первого поколения, а суммарно. Семена всех растений первого поколения в этих опытах всегда смешивались на основании ошибочного убеждения менделистов о наличии у всех растений этого поколения одного и того же генотипа. При анализе данных Менделя по отдельным семенам обнаруживается, что потомство отдельных растений (данные о которых представлены Менделем) в подавляющей части расщепляются в отношениях, сильно отклоняющихся от менделеевского 3:1» (с. 231).

Турбин приводит некоторые цифры из работы самого Менделя, а также ссылается на проверку этого в работах С. П. Хачатурова, Н. И. Ермолаевой и других.

Турбин здесь искажает положение дела, по-видимому, не столько сознательно, сколько по глубочайшему непониманию теории вероятностей и математической статистики.

В самом деле, законы Менделя являются статистическими законами (как и очень многие законы физики) и потому, конечно, проявляются с тем большей точностью, чем большее число индивидов испытано; теория вероятностей дает возможность рассчитать встречаемость отклонения различной степени. В работе Ермолаевой, указанной Турбиным, применившей (без понимания существа дела) элементарные приемы математической статистики, и оказалось, что число семян, дающих отклонение от отношения 3:1 более чем ожидаемое среднее квадратичное, составляет около одной трети всех семян. Это Ермолаева и Лысенко и рассматривали как опровержение закона Менделя. Тогда обратились за консультацией к нашему выдающемуся математику, мировому авторитету по теории вероятностей академику А. Н. Колмогорову. Тот, как и следовало ожидать, указал, что данные Ермолаевой не опровергают, а подтверждают закон Менделя, так как такая частота отклонений и требуется теорией. Об этом обстоятельстве Турбин, конечно, умалчивает.

Поэтому наличие отдельных случаев отношений, резко отличающихся от 3:1, вовсе не противоречит законам Менделя. Когда же Турбин пишет, что это наблюдается в подавляющем числе случаев, то это просто неверно. Мало того, Р. Фишером указано, что приводимые Менделем отношения слишком близки к 3:1 и потому он считает, что при вычислениях Мендель откинул некоторые, наиболее уклоняющиеся данные, но этот вопрос, очевидно, требует еще внимательного рассмотрения.

Само собой разумеется, что далеко не всегда наблюдается отношение 3:1 в той или иной степени. Давно известно, что, например, при скрещиваниях некоторых пестролистных пород растений получается отношение 2:1, а не 3:1. При тщательном исследовании оказалось, что недостающая одна четверть потомства — рецессивные гомозиготы, появляются в виде растений, лишенных хлорофилла, которые погибают в силу этой особенности. Поэтому действительное отношение 1:2:1, как и полагается по закону Менделя, но из-за гибели первой четверти оно превращается в 2:1. Другие отклонения повели к открытию предвиденного Менделем явления полимерии и т.д. Поэтому огульное осуждение «дополнительных гипотез» (Турбин, с. 233) не выдерживает ни малейшей критики. Во всех науках дополнительные гипотезы имеют полное право на существование, если они подтверждаются дальнейшими экспериментами и обогащают наше представление о предмете, способствуя управлению им. Дополнительные гипотезы бесполезны и даже вредны лишь тогда, когда они придумываются только для объяснения отдельного уклоняющегося случая и за пределами этого случая никакого значения не имеют.

Наконец, совершенно неверно утверждение, что у менделистов создается, очевидно, априорно ошибочное мнение о наличии у всех испытуемых растений данного поколения одного генотипа. Единство генотипа обосновывается: а) стойким сохранением особенностей сорта в течение ряда поколений; б) теоретически тем, что при самоопылении растений количество гетерозиготов непрерывно уменьшается и практически, наконец, исчезает. В этом случае и оказывается обычно полное соблюдение законов Менделя. Если же имеется резкое отклонение, то, значит, было неправильное определение генетической формулы скрещиваемых пород или же оказалось наличие мутации. Дальнейшие, правильно поставленные, опыты позволят проверить намеченные гипотезы.

Турбин обвиняет менделевско-моргановскую генетику в принятии случайных, не направленных, непредсказуемых изменений, а отсюда — в агностицизме и идеализме (с. 264). По мнению Турбина (с. 165), высказанному по поводу лысенковского представления об оплодотворении как обоюдной ассимиляции гамет, «эта новая постановка вопроса о сущности оплодотворения будит творческую мысль в важнейшей области биологических явлений, где еще недавно казалось, что все существенное уже изучено и объяснено, где, казалось, наука не может ожидать крупных, принципиально новых открытий».

Само собой разумеется, что ни один крупный ученый, и сам Т. Морган, никогда не считали, что в области генетики уже все существенное изучено и объяснено: так в любой науке могут думать только совершенно примитивно мыслящие люди, далекие от настоящей науки. Во-вторых, в чем заключается направленность изменений при превращении твердой пшеницы в мягкую и прочих случаях «расшатанной наследственности» (см., например, с. 283—284)? Турбин отрицает четкое различие, сделанное Дарвином о наличии определенной и неопределенной изменчивости, и считает, что все изменения всегда имеют направленный, т.е. определенный характер (с. 266). Но «расшатанная наследственность» никак не может назваться определенной для сторонников мичуринской генетики, так как они вовсе лишены возможности что-либо предвидеть: они только констатируют такие «факты», как порождение мягкой озимой пшеницей целого букета яровых форм, включая твердую пшеницу (с. 284), порождения твердой пшеницей мягкой (опять целый букет форм, с. 285) и т.д. Я ограничиваюсь только «фактами», приведенными Турбиным, и, не упоминаю о дальнейших фактах, с которыми и он не мог помириться.

Любопытно, что иногда у Турбина (вместе с Лысенко) прорываются почти чисто менделистские объяснения: «…показана возможность переделки озимого ячменя в яровой ячмень, озимой ржи в яровую рожь, причем последний опыт с озимой рожью удается даже легче, чем с пшеницей, что Лысенко объясняет гетерозиготностью ржи, обуславливающей ее податливость к воздействию условий жизни. По его мнению, будучи перекрестником, рожь имеет более расшатанную наследственность и более податлива к воздействию условий жизни» (с. 281).

Мнение Лысенко является совершенно бесполезной «дополнительной гипотезой», придуманной специально к данному случаю и даже для данного случая (рожь) совершенно не оправданной. Если бы перекрестное опыление само по себе способствовало расшатанности наследственности, то надо было бы ожидать у перекрестника ржи большее сортовое разнообразие, чем у самоопылителя пшеницы, даже в пределах одного, наиболее обыкновенного вида мягкой пшеницы. Мы знаем, что это неверно: разнообразие ржи много меньше поразительного разнообразия пшеницы. Объяснение Лысенко только в той степени правильно, в какой оно повторяет менделевское объяснение. Конечно, перекрестное опыление способствует гетерозиготности, но не в смысле доменделевской «расшатанной наследственности», а в смысле комбинирования различных генов, из коих потом и получаются те букеты форм, которые лысенковцами рассматриваются, как «порождение». Но если генотип скрещиваемых сортов ранее был изучен, то законы Менделя позволяют предвидеть количественно всю эту пресловутую «расшатанную наследственность», которая получается, таким образом, вполне «определенной» (в смысле «предвидимой»), хотя и не «направленной» (так как имеет место только комбинирование, а не изменение генов).

У лысенковцев, только регистрирующих факты, она оказывается неопределенной во всех смыслах и ненаправленной. Кто же оказался в агностиках?

Совершенной клеветой является утверждение Турбина (с. 14), «что воззрения Мичурина полностью игнорировались официальной генетической наукой, представленной реакционными учеными — последователями менделизма-морганизма». Ложность этого утверждения показана в § 40.

Таким образом, ясно, что весь учебник Турбина полностью построен с соблюдением всех принципов лысенковской «методологии»; основные понятия менделизма контрабандой проводятся как достижения мичуринской генетики, ценнейшие достижения классической генетики совершенно замалчиваются. Критика менделизма убога; как и во всех произведениях самого Лысенко, имеется много сознательных или бессознательных искажений. Излагаются с полным одобрением основы нового пресловутого понимания учения о виде, и тогда непонятно (вернее, слишком понятно), почему через два года Турбин отрекся от этого учения. То обстоятельство, что Турбин сейчас лысенковцами зачислен в вейсманисты-морганисты, показывает, что дело не в «измене» Турбина, а в том, что все здание «советского творческого дарвинизма» настолько гнило, что уступка в одном пункте может привести к разрыву всей гнилой ткани.

А.Любищев 11 января 1956 г.