§ 39. Личные качества Мичурина

Я думаю, из изложенного достаточно ясно, что практическая и теоретическая деятельность Мичурина подверглась совершенно невероятному преувеличению в устах лиц, именующих себя мичуринцами, и наших официальных философов. Такой же идеализации подверглась и личность Мичурина. Во многом, конечно, личность Мичурина замечательна.

Он рано поставил перед собой большую и трудную цель, с огромным самоотвержением и упорством боролся за осуществление ее, несмотря на исключительные материальные трудности; вместе с тем он находил в себе мужество ясно осознать совершенные им ошибки и резко изменять направление работы, бросая часто результаты многолетних трудов. Эти качества действительно вызывают глубокую симпатию к Мичурину, и если называть термином «мичуринец» человека, обладающего этими качествами, то это название — почетное название. Совершенно несомненно также, что он с этими высокими качествами совмещал большую наблюдательность и разнообразные технические способности, позволяющие ему изобретать и конструировать необходимые для него приборы. Что же послужило причиной того, что результат его усилий, конечно, несомненно меньше того, что можно было бы ожидать? Здесь немалую роль играли отрицательные особенности его характера. Главное это, конечно, невысокая научная культура Мичурина. Как ясно видно из всего предшествующего изложения, Мичурин пользовался только обрывками научной литературы, да ему было, конечно, и некогда ее по-настоящему изучать; я имею в виду его дореволюционный период деятельности, но революция для него пришла, как для ученого, слишком поздно, хотя и с лихвой вознаградила за его труды. Он же был принужден работать для заработка не по специальности, а возделывание сада размером в несколько десятин и при том очень разнообразного — такая трудоемкая работа, что приходится просто удивляться, как он с этим справлялся. И невольно приходится сопоставлять Мичурина с тем, которого часто считают его антагонистом — великим Менделем: тот работал на крошечном участке земли, но работа его была тщательно продумана на основании критического знакомства с работами предшественников. Мичурин же, и это его главная ошибка, по существу, игнорировал то основное положение всякой науки, что каждый ученый становится на плечи своих предшественников: только этим и достигла современная точная наука своей поразительной высоты. Конечно, Мичурин воспринимал кое-что из науки, но, как правило, из вторых рук, что ясно показано из эволюции его отношения к Менделю в § 21: сначала он слишком поверил в действительность примитивных методов акклиматизации Грелля, потом перешел к гибридизации, всякий раз ожидая очень быстрых результатов, которые позволили бы ему получить средства, необходимые для расширения этого дела. Часто его ожидало при этом горькое разочарование (т. I, с. 32). И это не удивительно, удивительно то, как он смог сохранить энергию после столь жестоких разочарований. Но эти разочарования были обусловлены именно недостаточным знанием современного положения в науке. Его биограф А. Н. Бахарев пишет: «И если вопрос о гибридизации, как методе выведения новых сортов, сам по себе в те времена вызывал почти всеобщее недоверие и отрицание, то отдаленные скрещивания были самым смелым вызовом современной Мичурину науке и особенно тем ее представителям, которые отвергали Дарвина и с пеной у рта отстаивали неизменяемость видов, поповщину в науке» (Соч. Мичурина, т. I, с. 32).

Я не знаю, написал ли эту фразу Бахарев не подумав или он действительно не знает истории биологии, а ведь всякому хорошо известно, что гибридизму Дарвин посвятил целую главу в своем основном труде, и там он изложил основы наших сведений о гибридизации в середине XIX века. Дарвин не отрицал значения гибридизации в выводе новых сортов, но считал основным методом селекцию без гибридизации (в чем, конечно, ошибался): он там указывал на возможность и межвидовых гибридов и вообще отмечал трудности, почти невозможность отдаленной гибридизации.

Развитие теории гибридизации шло помимо Дарвина и вовсе не является прямым продолжением идей Дарвина. Практические же селекционеры, как животноводы, так и растениеводы, всегда широко пользовались этим методом; он применялся меньше лишь для многолетних растений. Работая самостоятельно, Мичурин получил интересные результаты, но, как было показано в предыдущих параграфах, не особенно заботился об их публикации. Здесь мы подходим к интересному вопросу об отношении Мичурина к публикации своих работ. Может быть, его работы отказывались печатать? Нет, он сумел напечатать большое количество статей в ведущих садоводческих журналах, что, очевидно, и сделало его известным в Америке. Но оказывается, он не находил нужным печатать многие свои работы, так как его не удовлетворял тот гонорар, который платили редакторы журналов: «Издатели и их редакторы не в состоянии выплачивать такой гонорар, который мог бы быть выгодным для лиц, серьезно занятых практическим делом садоводства. Нам решительно нет никакого смысла сидеть над составлением статей и затрачивать время, в течение которого каждый из нас заработает на грядах в саду в несколько раз более, чем он получит гонорар от издателя. Ведь нам, смешно сказать, платят гораздо дешевле, чем любому сапожнику за работу» (т. IV, с. 7). Совершенно то же он выражает и в письмах Краинскому и Пашкевичу (т. IV, с. 485—487, 498). Мичурину, видимо, не было известно, что в научных журналах дореволюционной России гонорара, как правило, вообще не платили, ученым даже приходилось приплачивать, если, например, редакция научного журнала отказывалась изготовлять дорогие клише. Публикация научных сообщений о своей работе есть потребность ученого, сопряженная с желанием поделиться результатом своих трудов, закрепить свой приоритет, гонорар же в данном случае имеет второстепенное значение. И если бы- как об этом пишет Мичурин, его главной задачей было изучение растительного мира, то он, конечно, не гоняясь за гонораром, сумел бы найти время в более спокойный период года, чтобы изложить свои воззрения, и, знакомясь с его работами, видишь, что все они страдают огромными дефектами в документации своих взглядов: тон изложения догматический (что, правда, ему не мешало свои догматические установки время от времени менять). Резко критикуя своих противников в тех статьях, которые он все-таки находил нужным публиковать, он крайне болезненно относился к деликатной критике своих выступлений. Любопытную иллюстрацию к этому можно найти в переписке его с журналом «Прогрессивное садоводство и огородничество» в 1907 году (см. т. I, с. 672—676). Редакция этого журнала обратилась к читателям с просьбой присылать поправки по существу ответов на вопросы, печатавшиеся в журнале, если эти ответы, по мнению читателей, окажутся ошибочными. Мичурин послал свое письмо (т. I, с. 162—164); оно было напечатано полностью в журнале, но к нему редакция поместила примечание, в котором позволила себе не согласиться кое в чем с Мичуриным. Примечание написано в совершенно корректном тоне и кончается такими словами: «Садовая периодическая литература поможет читателям оценить в трудах почтенного И. В. Мичурина то, что в них есть действительно полезного, неоспоримого, и укажет одновременно на его чисто субъективные взгляды, нисколько не помогающие выяснению вопроса. А. К. Грелль и его акклиматизационный сад безусловно сделали много для русского садоводства, и издевательства по адресу этого почтенного лица едва ли уместны». Кроме того, редакция упрекнула Мичурина в применении термина «несообразный». Как будто редакция сделала все, что нужно, и лишь воспользовалась своим правом на редакционное примечание. Однако ответ редакции крайне рассердил Мичурина, и он ответил письмом, копия которого помещена в т. I, на с. 675—676. Он протестует: 1) что его письмо, носившее частный характер, было напечатано без его согласия; 2) соглашается, что выражение «несообразное» не деликатное, но он думал, что эта угловатость частного письма должна быть сглажена редактором;

3) считает замечания редакции «дерзкими», пишет, что удивлен неуместным нравоучительным тоном редакции. Этот ответ Мичурина не был напечатан, но и в дальнейшем Мичурин продолжал печататься в этом журнале.

Мы видим, какую странную позицию занял Мичурин: письмо, адресованное в редакцию, не является частным письмом, и странно обижаться, что его письмо не «отредактировали». Издавна существующий и вполне справедливый обычай в научной литературе (да и не только в научной) заключается в том, что редактор не имеет права без согласования с автором вносить изменения в его статью, но редактор имеет право на примечания и не обязан смягчать выражения автора.

Эти обостренное самолюбие и обидчивость иногда в рукописях Мичурина находили совершенно своеобразное выражение. Не могу не привести одну из его мыслей без установленной даты написания (т. IV, с. 448): «…я не сетую на мнения так называемых авторитетов, относящихся отрицательно к моим работам по садоводству,, находящихся ныне на вершине своего самомнения: я читаю с состраданием их сочинения с жалкими заблуждениями, на которые их обрекает недостаточность их практических знаний».

С «состраданием» Мичурин относился и к тому, кого часто считают полным его аналогом: я имею в виду Лютера Бербанка. Не следует, конечно, думать, что Мичурин вовсе не признает Бербанка. Так, он пишет: «Нет ничего удивительного в успехах хотя бы того же Бербанка в Америке, о котором так много нашумели, потому что успехи его достигли таких размеров не от способов, примененных им в деле, а единственно от широкой материальной помощи, оказанной Бербанку как обществом, так и правительством, давшим возможность, не стесняясь размером материальных средств, поставить дело в широких рамках» (т. I, с. 262, статья 1911 г.).

В 1911 году Мичурин не отрицал успехов Бербанка. Но в 1932 г. деятельность Бербанка характеризуется как «торговая спекуляция и рекламные трюки» (см. т. IV, с. 243, а также в начале § 38).

Мичурин резко отделил свой метод от метода Бербанка, сторонника многотысячных посевов, что он считал глупым кладоискательством (т. I, с. 545). На с. 631 первого тома он указывает на быстрое исчезновение многих разрекламированных сортов и полагает, что многое, о чем писалось, существовало лишь в фантазии писателей. Мичурин резко критикует Бербанка за рекомендацию прививать черенки молодого сеянца к кроне взрослого дерева (т. I, с. 632). Еще в 1913 г. в письме к Ячевскому он пишет со слов американского ботаника Мейера, что знаменитый Бербанк оказался для американцев далеко не удовлетворительным (т. ГУ, с. 483).

Совершенно расходятся, с этими высказываниями Мичурина слова Лысенко (Соч. Мичурина, т. I, с. XI): «В царской России мичуринское учение глушилось. Такое учение не может по-настоящему развиваться и за границей, в странах капиталистических. Подтверждением этому может служить работа талантливого американского селекционера-плодовода Л. Бербанка. Правильные теоретические установки, полученные Л. Бербанком в результате его работ, ни при жизни, ни после его смерти не получили развития в условиях капиталистической Америки. Только в нашей советской стране мичуринское дело получило развитие и всенародное признание».

Видимо, Лысенко, будучи главным редактором, не позаботился как следует ознакомиться с сочинениями человека, выдвинутого им как знамя новой биологии. Но это, скорее, типично для советских главных и ответственных редакторов, по крайней мере, в научной области. Полезно разобраться в этих противоречиях.

Неверно ни то, что Бербанк пользовался большой материальной поддержкой со стороны правительства (Мичурин), ни то, что теоретические установки Бербанка не получили развития в Америке (Лысенко). Работа Бербанка была построена на коммерческих началах и была достаточно успешна, так как он работал в благодатном климате Калифорнии и не ставил столь трудных задач, как Мичурин. Я видел в библиотеке ВИРа в Ленинграде великолепно изданное описание результатов работ Бербанка в двенадцати томах; что же касается теоретических установок Бербанка, то он на новизну своих установок и не претендовал, работая классическими методами массового отбора («кладоискательство» по выражению Мичурина) и обычной внутривидовой гибридизацией. Кстати, большинство несомненно новых хороших сортов Мичурина получены именно старыми методами и очень многие из описанных сортов тоже оказались не оправдавшими возложенных ожиданий. По появившимся в печати данным сейчас и в американской литературе имеются работы, показывающие, что подобно тому, как у нас переоценили Мичурина, так и в Америке чрезмерно переоценили Бербанка, но эта литература мне сейчас недоступна.

Если в печатных произведениях Мичурин еще сохранил несколько осторожные выражения, то в опубликованных после смерти рукописях он постоянно применяет по отношению ко всем своим противникам такие выражения, как «профаны» (т. I, с: 334, 335, 544; т. IV, с. 320), «компилянсы» (т. I, с. 632), которые, по мнению Мичурина, в большом числе состояли при всех научных учреждениях (т. IV, с. 319), «полнейшая умственная близорукость и всесторонний кретинизм» (т. I, с. 333).

Характерна его заметка в рукописи, датированной примерно 1915 годом: «Зачастую читаешь статьи наших метафизиков и прямо поражаешься их нахальным беззастенчивым бахвальством. Всюду при всяком случае они стараются выставить на вид свои научные знания, всем и каждому настоятельно советуют поступать согласно науке, которой, в сущности, в нашем деле почти нет» (т. IV, с. 387). Между тем Мичурина вполне справедливо можно упрекнуть, что о настоящем научно-экспериментальном методе он имел самое слабое представление. Описания его расплывчаты, повторности вообще не существует, взаимная критика данных тоже. Все это он считает педантизмом, но настоящая наука без педантического соблюдения приемов научной методики невозможна.

Чтобы закончить характеристику личных качеств Мичурина, следует разобрать творимую около него легенду о том, что он якобы решительно отказался от продажи своих сортов в Америку и от переезда туда из патриотических соображений. Это упоминается и у Рубашевского (с. 56), и в Кратком философском словаре (см. цитату в начале § 25), и у биографа Мичурина Бахарева (Соч., т. I, с. 47). Правда, у того же Бахарева, как и у Рубашевского, есть указания, что наиболее ценные сорта американцы все-таки сумели вывезти в Америку, и Бахарев упрекает царский департамент земледелия, что тот в 1911—1913 гг. предоставил полную возможность американскому ботанику профессору Мейеру вывезти в США коллекцию мичуринских сортов, которые там культивируются уже под американскими названиями (т. I, с. 46). Наконец, на с. 70 того же тома Бахарев прямо пишет: «Большинство лучших мичуринских сортов царизм передал в США и Канаду». Очевидно, не без участия Мичурина, так как Мичурин не был никогда служащим Департамента земледелия.

Ознакомление с сочинениями самого Мичурина, в редактировании которых Бахарев принимал непосредственное участие, от этой легенды не оставляется и следа. Так, в письме А. А. Ячевскому в 1913 г. Мичурин пишет о посещении Мейера: «…в последнее свое посещение (8 января текущего 1913 года) вместе с одним из английских ботаников им сделано мне предложение от имени американского министерства о высылке в Америку всех выведенных мною новых сортов плодовых растений с описанием процессов выхода каждого из них. Но мы, на этот раз, еще не сошлись в условиях, о которых в настоящее время идет переписка. Дело в том, что я не нахожу для себя удобным, хотя бы по значительно повышенным ценам, ежегодно отправлять в Америку все новые растения самому и притом расценивать каждое растение отдельно. Поэтому я, со своей стороны, предложил им назначить постоянную ежегодную плату вообще за мой труд по выводке нужных им выносливых новых сортов плодовых растений и описание их происхождения, независимо от большего или меньшего количества новых сортов, растения которых пусть их агент приезжает каждый год и берет лично для отправки в Америку. Эти условия показались им трудно приемлемыми — говорят, что у них еще не было такого примера…» (т. IV, с. 483).

В письме к С. В. Краинскому того же 1913 года: «…не в продаже суть, продать-то можно гораздо выгоднее иностранцам, как это у меня имеет место с американским департаментом сельского хозяйства уже в течение около двух десятков лет, и вот в текущем году я получил оттуда предложение продать все без исключения выведенные мной новые сорта плодовых растений: им выгоднее продать, потому что они платят гораздо дороже. Но и они, как видно, переименовывают у себя растения, оказавшиеся годными для их местностей, и также о дальнейшей судьбе таких растений сведений получить нельзя» (т. IV, с. 486).

В том же 1913 году в письме к А. Д. Воейкову находим такие слова по поводу предложения американцев переехать к ним и вступления в члены ученого общества «Бридере»: «Конечно, бросить родину и тащиться в такую даль, да еще без знания английского языка — вещь трудно выполнимая и вряд ли я на это соглашусь, несмотря на соблазнительные перспективы, но вот, что касается продажи огулом всех новых сортов растений, — то это, предполагаю, будет возможно столковаться с ними» (т. IV, с. 49).

Наконец, в письме к Н. П. Бедро, датированным 1925 годом он пишет, что «ездивший ко мне в течение 18 лет до войны старший ботаник профессор Мейер в последний свой приезд в 1913 г. предложил официально мне от с.х. департамента Американских Соединенных Штатов переехать в Америку и продолжать мою работу в Квебеке с условием платы за труды 8000 долларов в год и отдельный пароход от Виндавы до Вашингтона давали для переезда меня и моего семейства.

Я, при моих летах и плохом здоровье, не мог сразу решиться на такой шаг, а затем, через полмесяца приехал придворный генерал и передал мне запрещение высших сфер выезда в Америку… обещая дать мне от казны средства на расширение дела в России, но ничего не сделали, а ограничились присылкой в течение года двух орденов, Анны и креста за заслуги по сельскому хозяйству с предложением переселиться в Петроград на службу в Сельскохозяйственный Департамент на 3000 годового жалованья, от чего я, конечно, отказался» (т. IV, с. 939).

Я не мог найти ни одного указания у Мичурина, подтверждающего созданную вокруг него легенду, но к приведенным выпискам можно сделать несколько замечаний: 1) Мичурин, очевидно, по памяти передал неточно: каким образом представитель Департамента Земледелия США мог предлагать Мичурину работать в Квебеке, которые (город и провинция), как известно, находятся в Канаде, а не в США;

2) непонятно каким образом «высшие сферы» в Петрограде могли узнать о желании (еще не состоявшемся) Мичурина эмигрировать в Америку и передать ему запрещение выезда; 3) Мичурин только предположительно говорит о переименовании американцами вывезенных от него сортов; в интересах восстановления приоритета мичуринцам следовало бы выяснить судьбу мичуринских сортов за границей: сколько из них сохранилось под своим именем и сколько под новым; мне лично такие сведения нигде не попадались.