§ 19. Вопрос о наследовании приобретенных свойств

Огромное большинство современных генетиков действительно отрицает наследование приобретенных свойств. Поэтому вся эволюция представляется или как следствие простого комбинирования генов (таких ученых сейчас почти нет), или как результат естественного отбора случайных мутаций неопределенного характера, вызванных или внешними воздействиями или какими-то внутренними процессами. = Возникновение приспособлений мыслится ими как следствие борьбы за существование и переживания наиболее приспособленного. В этом отношении они возвратились к чистому дарвинизму в его крайней форме — вейсманизму раннего периода. Эти два периода надо различать, так как в поздний период под давлением палеонтологических и других фактов Вейсман так усложнил свою теорию (введением принципа зародышевого отбора), что фактически признал наследование приобретенных свойств. Как было указано в § 17, именно поэтому Шмальгаузен не считает Вейсмана дарвинистом. Ввиду того, что терминам «дарвинизм» и даже «вейсманизм» придается разными авторами неодинаковый смысл, назовем селекционизмом взгляд, господствующий среди современных генетиков и заключающийся в том, что ведущим фактором эволюции признается естественный отбор неопределенных мутаций при полном отсутствии наследования приобретенных индивидуумом свойств. Верно ли это мнение? Я лично считаю, что совершенно неверно, и этим путем мы объяснить эволюцию не можем. В пользу наследования приобретенных свойств можно привести следующие категории фактов:

1) не отрицаемые никем так называемые длительные модификации;

2) параллелизм наследственной и ненаследственной изменчивости (так называемые генокопии);

3) функциональные структуры, закладывающиеся еще в эмбриональном возрасте;

4) огромное количество палеонтологических данных параллельного развития, противоречащих тесно связанному с селекционизмом принципу дивергенции;

5) несоответствие темпов эволюции с темпами размножения: наиболее быстро эволюция идет не там, где имеется наибольший материал для отбора, а большей частью там, где темпы размножения минимальны (млекопитающие, птицы и др.) и совершенно недостаточны для получения требуемого количества ненаправленных изменений.

Этот список далеко не полон, но можно указать и обширные категории фактов, которые не укладываются в рамки ни одной из двух современных теорий, оспаривающих право, на господство: селекционизм и то, что обычно называют ламаркизмом, т.е. учение о непосредственном воздействии внешней среды и наследовании приобретенных свойств. Обеим этим теориям, которые можно объединить именем эктогенеза, противопоставляются теории, называемые эндогенезом, автогенезом, ортогенезом, номогенезом и пр.

В пользу этих теорий, ведущих свое начало от самого Ламарка, от современника Дарвина Майверта (которому Дарвин посвятил много места в последних изданиях «Происхождение видов») и многих других, а в советской науке представленных палеонтологом Соболевым и покойным академиком Л. С. Бергом, можно привести следующие главнейшие категории фактов:

огромное количество фактов систематики, совершенно не укладывающихся в прокрустово ложе генеалогического дерева (см. Любищев, О форме естественной системы организмов. Пермский ун-т, 1923);

отсутствие обязательного соответствия между строением организма и средой: кроме соответствия строения органа или всего организма с требованиями среды имеет место как отставание, так и предварение (предварительное приспособление);

развитие органов далеко за пределы полезности, приводящее к вымиранию организмов;

чрезвычайные колебания степени тесноты приспособления к среде от выживания уродств до наличия изящнейших приспособлений, не имеющих значения (гипертелия);

огромное разнообразие на ранних этапах возникновения новых прогрессивных образований: кариокинез, кровеносная система, копулятивные органы, скелетные образования; разнообразие не увеличивается, а уменьшается;

различие в изменчивости в древних и молодых геологических группах и т.д.;

извращение биогенетического закона (профетические фазы, архаллаксис Северцова и пр.), приводящее многих ученых к признанию, по крайней мере, двух принципиально различных методов эволюции, называемых геронтогенезом и педогенезом; в пользу признания разных способов эволюции говорят и отсутствие переходных форм между крупными подразделениями, заставляющими думать о возможности очень быстрых, конечно по геологическим масштабам, превращений наряду с медленными.

Очень многие факты подобного рода были известны и Дарвину, который вынужден был признать, что они его теорией не объясняются, но они остались необъясненными и после него, а кроме того, накопилось огромное количество новых фактов, требующих радикального пересмотра наших эволюционных представлений. Что по этому поводу говорят современные менделисты? Обычно то, что все это — косвенные доводы и что палеонтология, сравнительная анатомия и. систематика, как не экспериментальные науки, не имеют решающего голоса в вопросах эволюции, а так как в опытах мы имеем только мелкие мутации, то ими и следует объяснять всю эволюцию. Есть, конечно, и исключения. Например, известный французский ученый Пренан (член Коммунистической партии Франции и видный деятель Движения Сопротивления) признает хромосомную теорию наследственности, но указывает на ряд моментов, требующих реформы теории (в частности, указанный выше результат оплодотворения безъядерного яйца морского ежа спермиями морской лилии), и ищет выход из создавшегося противоречия. Что же касается наших лысенковцев, поддерживающих их философов и находящихся с ними в трогательном единении по данному вопросу многих их противников, то тут. расправа коротка: все эти взгляды объявляются противоречащими диалектическому материализму, идеалистическими, реакционными и рассмотрение их на этом основании считается вовсе ненужным. По отношению к номогенезу Л. С. Берга сходятся такие, казалось бы, антиподы, как один из лидеров современных менделистов Ю. Гекели (в своем сочинении «Эволюция» он считает возможным разделаться с Л. С. Бергом несколькими словами в примечании), все лысенковцы и их противники из редакции «Ботанического журнала»(1954), которые всех противников Дарвина (в том числе Коржинского и Л. С. Берга) относят к явным или скрытым реакционерам («Некоторые итоги дискуссии». 1954, с. 214).

Из этого видно, что между всеми этими лицами имеется большое сходство в отношении к Дарвину, несмотря на огромное различие в эрудиции, талантливости и добросовестности: они все — дарвинисты и стремятся законсервировать учение Дарвина, хотя понимают его они по-разному. Такой консерватизм — обычное явление даже для крупных ученых. В качестве яркого примера приведу воспоминания К. А. Тимирязева и Д. И. Менделеева. Блестящее открытие Менделеева — периодический закон вместе с новыми опытами Крукса и других ученых должны бы, казалось, настроить Менделеева благожелательно к гипотезе Проута и к идее о превращении элементов. Но Тимирязев пишет, что однажды после долгого спора между Менделеевым— с одной стороны и Тимирязевым и А. Г. Столетовым — с другой, Дмитрий Иванович, истощив все возражения, и голосом, перескакивающим на дискантовые ноты, что показывало, что он начинает горячиться, пустил такой аргумент: «Александр Григорьевич! Клементий Аркадьевич! Помилосердствуйте! Ведь вы же сознаете свою личность. Предоставьте же и Кобальту, и Никкелю сохранить свою личность». Тимирязев пишет, что они после этого перевели разговор на другую тему, так как, очевидно, для Дмитрия Ивановича это уже была «правда чувства». А вместе с тем Тимирязев указывает, что в 60-х годах на лекциях теоретической химии Менделеев относился сочувственно к теории Проута и как бы сожалел, что более точные цифры Стаса принуждают от нее отказаться.

Этот консерватизм свойствен в большей или меньшей степени всем решительно наукам, даже наиболее точным: вспомним непризнание Лобачевского Остроградским и Чебышевым, сопротивление известного математика Г. Пуанкаре теории множеств, непризнание теории относительности Майкельсоном. Правда, огромный прогресс математики и физики в XX веке свел консерватизм в точных науках как будто к минимуму.

Прогрессивное развитие всякой науки подчиняется диалектическому закону: тезис—антитезис, синтез. Алхимики признавали превращение элементов на основании совершенно бесспорных фактов (например, совместное нахождение серебра и свинца) и стремились экспериментально превращать элементы. С Лавуазье и Дальтона химия отвергла превращение элементов, и примерно за полтораста лет на этом основании выросло грандиозное здание химии вплоть до Менделеева. Но были лица, указывающие на косвенные данные в пользу превращения элементов (кратность атомных весов — гипотеза Проута), их опровергали и доказывали, что против их предположения 27 млн шансов. Но и гипотеза полной независимости атомных весов опровергалась с такой же «бесспорностью». Мы знаем, как сейчас наука смотрит на этот вопрос. Открытие изотопов вполне подтвердило гипотезу Проута и сейчас уже достигнута для ряда случаев мечта алхимиков о превращении элементов. К идеям алхимиков вернулись на повышенном основании. Значит ли это, что мы должны признать идеи химиков от Лавуазье до Менделеева метафизическими, реакционными, так как они отвергали правильные по существу идеи алхимиков об единстве вещества? Сомневаюсь, чтобы на свете нашелся такой сумасшедший химик. Но именно на такое сумасшествие нас толкают лысенковцы, предлагая начисто отвергнуть всю классическую генетику и вернуться (это уже будет не диалектический возврат на повышенном основании, а чистая реакция) к доменделеевским представлениям.

Аналогия может быть проведена и дальше. Хотя в химии сейчас уже отвергли идею постоянства элементов, но в обычной практике она сохраняет полное значение, так как сейчас ясно, что превращение элементов, как правило, при обычных условиях не имеет места. Так и в отношении наследования приобретенных свойств и других процессов, нарушающих обычную наследственность. Они не являются повседневным событием и в первом приближении, в обычной практике разведения животных и растений в селекционной работе, правильнее будет с этим не считаться, но вместе с тем изучать вопрос о возможности такого воздействия с целью изыскания новых, более совершенных методов селекции.

Как неточное учение об абсолютном постоянстве элементов сыграло огромную роль в развитии химии, так и неточное учение о ненаследуемости приобретенных свойств сыграло и еще сыграет большую роль в селекции.