§ 2. Политическая мысль об участии

Первые формы и процедуры вовлеченности людей в обсуждение и решение дел общностей возникли в условиях первобытной (или родовой) и военной демократий. Однако изучение и систематическое описание этих демократий началось, по существу, лишь в XIX в. и притом преимущественно на материалах сохранившихся в ряде регионов мира традиционных обществ. Качественно новым этапом в развитии теории и практики демократии и политического участия стала древнегреческая цивилизация. В силу уникального сочетания ряда обстоятельств в некоторых городах-государствах Древней Греции возникли республиканские формы правления, при которых использовались такие прямые формы демократии, как всенародные собрания, непосредственное участие всех взрослых в обсуждении кандидатов на гражданские и военные должности, в контроле за их деятельностью, в отправлении правосудия, в принятии важнейших решений по всем вопросам жизни полиса, включая вопросы внешней политики. Не менее высокой степени достигло и осмысление самой практики демократии и участия, стимулируемое уникальными для Древнего мира сочетанием коллективизма граждан полиса с индивидуализмом, с высокой ценностью личности. Оно происходило в русле общего перехода человеческого сознания от первоначальных религиозно-мифологических его форм к рационально-логическим, философским. Этот процесс сопровождался становлением политической теории и появлением таких ее развитых понятий, как государство, политика, демократия и участие.

Греческие мыслители первыми начали использовать термин «участие» в качестве аналитической категории для исследования многообразных и изменчивых видов государственного устройства и форм правления полисов. Пределы этому использованию ставила как политико-государственная организация городов, где демократия (за исключением периода V–III вв. до н. э.) была скорее исключением, чем правилом, и где рабы и в значительной степени иностранцы были отстранены от политической жизни, так и ряд особенностей древнегреческого мышления и мировоззрения. Здесь в первую очередь следует назвать господствовавшее в общественном сознании и у подавляющего большинства мыслителей убеждение в превосходстве государства, целого над групповым и индивидуальным. Отсюда понятно, что политическое участие рассматривалось ими не с точки зрения интересов личности, реализации их потребностей, а как область вторичного, частного, подчиненного общеполисным интересам (как сфере публичного) и поискам лучших (правильных) форм государственного устройства, способных обеспечить стабильность государства-полиса. К тому же эти мыслители исходили из неравенства даже свободных людей, хотя по разным основаниям. По существу уже в Древней Греции были выработаны основные элитарно-аристократические аргументы в пользу правления «лучших», которые в модернизированном виде используются и сегодня критиками демократии и политического учения масс.

Так, Платон, исходя из естественности природно-божественного неравенства, доказывал, что в управлении государством и составлении законов не должны участвовать и даже высказывать свое мнение «непросвещенные», «не сведущие» и «невежественные». Крайним воплощением этого типа людей со всеми их негативными качествами для Платона является толпа, чернь — этот «огромный зверь». «Безумие большинства», по его мнению и мнению многих других греческих мыслителей (включая Аристотеля и Полибия), наступает в условиях крайней демократии с ее разгулом свободы, перерастающей в анархию; утратой гражданского долга и беззаконием; воинствующим невежеством демоса и его стремлением к единомыслию, в том числе путем гонений и террора (например, изгнание Анаксагора, обвинение и казнь Сократа в Афинах); несправедливыми преследованиями должностных лиц после окончания срока их полномочий со стороны демоса; властью демагогов, манипулирующих народом с целью устранить противников и захватить имущество, и другими отрицательными чертами, которые в совокупности нередко приводили к перерождению демократии в тиранию.

Один из основных упреков Платона в адрес демократии состоит в том, что «в демократическом государстве нет никакой надобности принимать участие в управлении, даже если ты к этому и способен…». В то время как организация идеального государства, по его мнению, обеспечивается в немалой степени тем, что эти способные, «выдающиеся» люди (а ими являются прежде всего «обратившиеся к философии», «философы», обладающие подлинной добродетелью и мудростью и занимающие государственные должности из чувства гражданского долга, а не из-за своекорыстного стремления к власти) не могут уклоняться от участия в государственных делах[321]. Текст «Законов» позволяет говорить о стремлении Платона, с одной стороны, обеспечить иерархическое преобладание верхних слоев, а с другой — сохранить ту или иную вовлеченность всех граждан в дела государства. Противоречивость такой позиции объясняется тем, что, испытывая глубокое недоверие, переходящее в неприязнь, к массам, да и вообще к натуре человека, Платон осознавал в то же время, что для сохранения стабильности полиса необходима хотя бы некоторая сопричастность всех граждан к общеполисным делам.

Ученик Платона Аристотель с его ориентацией на социологический анализ государства, реальных политических процессов, поведения и его мотивов (что в совокупности с глубокими теоретическими идеями и сделало его основателем политической науки) изучал государство и его устройство через призму процесса политического взаимодействия и участия граждан в их различных структурах и срезах. Участие являлось одной из центральных аналитических категорий политической науки Аристотеля. Идет ли речь о наилучшем образе правления, о реальных типах государств и причинах их крушения или об идеальном государстве, о способах формирования и функционирования политико-управленческих институтов или об общей теории полиса — везде учитывается участие или неучастие различных слоев населения, их причины и последствия.

Вместе с тем позиция Аристотеля, подобно платоновской, в отношении самого политического участия противоречива. С одной стороны, оно провозглашается неотъемлемым признаком гражданина (даже при воспитании детей нужно исходить из того, что из них «потом вырастут участники политической жизни» и государства) и расценивается как одно, из эффективных средств политической социализации, воспитания гражданственности у жителей полиса, а отстранение граждан от участия — как источник вражды к государству и его нестабильности. «А не принимающие участия в управлении государством могут ли дружественно относиться к государственному строю?» — вопрошает Аристотель. С другой стороны, он критикует крайнюю демократию, «при которой все принимают участие в государственном управлении», и считает, что «надо всегда отстранять худшие части населения от участия в управлении», а «править должны те, кто в состоянии править наилучшим образом»[322].

Столь очевидное расхождение в интерпретации Аристотеля политического участия порождено столкновением различных этико-теоретических взглядов и противоречиями полисной жизни. В сознании древних греков, начиная с гомеровской эпохи, прочно укоренилось восприятие полиса как солидарной общности всех свободных в противовес рабам, варварам и жителям других греческих городов-государств. Отсюда появление понятия свободы, идеи равенства и участия всех граждан в делах государства, наилучшей формой которого с этой точки зрения должна была бы стать демократия. На практике, однако, в условиях социально-экономического и культурно-образовательного неравенства всеобщее участие в политике народа, обремененного к тому же религиозными и антиинтеллектуальными предрассудками, не терпящего любого отличия в образе мышления и жизни, нередко использовали честолюбивые демагоги и авантюристы для захвата власти со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями.

Поэтому большинство греческих мыслителей выступали фактически за ограниченную вовлеченность народных масс в общеполисные дела или по меньшей мере, подобно Полибию, за сбалансированное участие различных социальных слоев в управлении государством. У других неприязнь к «невежественной и капризной толпе» в сочетании с индивидуализмом привели к проповеди неучастия в активной общественной и политической жизни. Идеалом чаще всего выступали различные варианты аристократического участия в политико-государственной власти и управлении или же участие средних слоев в политике (идеальном государственном устройстве Аристотеля), где они должны составить абсолютно преобладающую долю свободного населения.

Древнегреческая политическая практика и мысль создали и проанализировали разнообразные образцы участия в рамках широкого контекста государственной жизни и политических учений. Глубина и идейное богатство этой мысли начали постепенно актуализироваться и осознаваться лишь спустя более чем две тысячи лет, с возрождением демократии нового типа.

Непосредственные предпосылки этой демократии появились в Европе с наступлением эпохи Возрождения с ее мощным религиозным и политическим движением Реформации, с зарождением капитализма. В этот период происходит быстрая эрозия феодально-церковных институтов и догм параллельно с появлением и развитием новых слоев и групп, нового типа сознания. Именно новыми деятелями Реформации, а также утопического социализма были первоначально сформулированы идеи свободы, равенства и деятельной роли новых слоев или даже всего населения в преобразованных политико-государственных структурах. Таким образом, после длительного перерыва впервые со времен античности вновь возник интерес к институтам и процедурам участия в политике, к демократии.

Однако участие рассматривалось мыслителями новой эпохи главным образом как средство, зачастую субсидиарное, описания и создания идеальной модели политической стратегии для правителей (Н. Макиавелли), носителей суверенитета и различных образцов правления (Ж. Боден), форм и принципов правления (Ш. Монтескье) и т. д. Они проводили различие между двумя основными видами политического участия: участием в государственном управлении и участием в выборах. Элитарно-аристократическая настороженность большинства этих мыслителей к политической вовлеченности народа особенно наглядно проявилась в отношении участия в государственном управлении. Например, признавая опасность полного отстранения народа от государственных дел, Монтескье все же считал, «что участие народа в правлении должно быть ограничено избранием представителей». Само же представительное собрание, по его мнению, должно не выносить какие-либо решения по конкретным вопросам, а только создавать законы и наблюдать за их должным исполнением. Причем особое место в этом собрании и законодательстве Монтескье полагал необходимым предоставить людям, «отличающимся преимуществом рождения, богатства или почестей»[323].

Знаменательно, что настороженность в отношении непосредственного и широкого участия народа в правлении проявили и другие просветители эпохи буржуазных революций. Так, автор идеи прямого народоправства Ж.Ж. Руссо не верил в возможность демократии в строгом значении данного термина. Для этого, по его мнению, потребовалось бы, во-первых, столь малое государство, чтобы его граждане знали друг друга и без труда могли собираться в одном месте для решения всех вопросов управления; во-вторых, большая простота нравов, что предотвращало бы скопление дел и возникновение трудноразрешимых споров; в-третьих, «превеликое равенство» в общественном и имущественном положении, без чего не могло бы надолго сохраниться равенство в правах и в обладании власти. К этому следует добавить, что Руссо различал «народ в сущности», являющийся носителем политического разума и «народ в явлении» как главный хранитель политических предрассудков, как «слепая толпа, которая часто не знает, чего она хочет…». Поэтому-то он и ввел (в противоречие со своей же моделью прямого народовластия) фигуру «законодателя» — этого «вождя», «наставника» и «воспитателя» народа[324].

Возьмем одного из виднейших представителей этого направления общественной мысли Северной Америки Т. Джефферсона. Его республиканско-демократические взгляды и аргументы в их защиту вдохновляли не одно поколение сторонников демократии. Управление страной, в котором должен активно участвовать каждый гражданин, следует, по его мнению, организовать как союз республик, начиная от федеральной и штатной и заканчивая республикой для самой малой территориальной общины. «И все, вместе взятое, — писал он, — прочно объединяется благодаря тому, что каждому гражданину поручается часть управления народными делами».

Джефферсон критиковал «искусственную аристократию» благосостояния и происхождения, которая не обладает, по его словам, ни талантом, ни добродетелью. Ей он противопоставлял «естественную аристократию». «Действительно, — восклицал Джефферсон, — было бы непоследовательно сотворить человека для участия в общественной жизни и не наделить его достаточной мудростью и добродетелью, чтобы он мог справиться с делами общества. Разве нельзя сказать, что та форма правления наилучшая, которая наиболее эффективно предусматривает чистый отбор естественных аристократов для правительственных учреждений?»[325]. Таким образом, демократические рассуждения об участии и управлении каждого гражданина сочетаются у него с убеждением о том, что наиболее ответственные посты в нем должны занимать те, кто обладает качествами «естественной аристократии». В реальной действительности той эпохи таковым могло считаться лишь незначительное образованное и состоятельное меньшинство.

Сходство доминирующей ориентации творцов американской и французской буржуазных революций на защиту индивида (прежде всего собственника, предпринимателя) от любых ограничений и произвола, а не на выработку механизмов их участия в делах государства, особенно отчетливо обнаруживается в исторических актах этих революций. И американские билли о правах, и французская Декларация прав человека и гражданина выделяют те области свободы волеизъявления, в которые недопустимо или ограничено вмешательство государственной власти. Закрепленные этими актами конкретные свободы не предоставляют гражданину права притязания на известные действия со стороны этой государственной власти и носят таким образом не «позитивный», а «негативный» характер.

Преобладание негативного отношения к государству имело в своей основе не только длительное сохранение в Старом Свете феодально-монархических структур в обществе и его политической организации, но и глубокие экономические корни — потребность капитализма в свободе предпринимательства, в снятии оков государственного регулирования, в свободе найма трудящихся. Эти потребности нашли наиболее адекватное выражение в либерализме. Положение либералов о государстве как о «ночном стороже» в политическом аспекте означало автономию личности по отношению как к государственной власти, так и к «тирании большинства». Укрепившееся третье сословие теряет былую революционность, и его внимание перемещается от поисков форм правления к разработке способов управления, идея народовластия и общественного договора уступает место доктрине представительства. Однако речь шла об автономии и представительстве только собственников. Лишь фактически не действовавшая Конституция 1793 г., принятая якобинским Конвентом, предоставляла всеобщее избирательное право без имущественного и образовательного цензов.

Собственность заменяет наследственное благородство происхождения и аристократизм эпохи феодализма. Она приобретает характер верховного принципа социально-политической организации общества, его высшей ценности. Объективным основанием культа собственности служил тот факт, что она обычно воспринималась, да и фактически была одним из важнейших гарантов независимости личности от аристократии и ее государственной власти. Она создавал^ предпосылки не только для удовлетворения основных материальных потребностей, но и для культурно-образовательного роста, появления личной свободы и равенства, т. е. предпосылки для утверждения демократии собственников. Поэтому даже для просветителей и других прогрессивных мыслителей основу идеального социально-политического устройства общества зачастую составляли «трудящиеся классы», владеющие мелкой собственностью, обрабатывающие свою землю и имеющие права голоса в публичных делах. Отсюда же собственность признавалась сторонниками либеральной демократии, начиная с Локка, необходимым условием существования идеального государственного устройства.

Ограничение права неимущих и малоимущих, т. е. большинства взрослого населения, участвовать в выборах аргументировалось, особенно либералами, не самой по себе собственностью. Доказывалось, например, что политическими правами и свободами, включающими участие в государственных делах, должны пользоваться только те, кто обладает необходимыми политическими способностями. «Но в массе, — утверждал, например, один из наиболее видных либеральных теоретиков XIX в. в России Б.О. Чичерин, — более всего содействует их развитию собственность. Она дает человеку и возможность образования, и досуг для занятия политическими вопросами, и высший интерес к общественному управлению, и привязанность к порядку, и, наконец, самостоятельность положения. Поэтому собственность, в общем итоге, служит лучшим мерилом политической способности»[326].

Вплоть до начала XX в. повсеместно, за исключением нескольких штатов в США и Новой Зеландии, от выборов были полностью отстранены наряду с неимущими и детьми женщины как некомпетентные и неспособные к участию в политике. Убежденность в справедливости такой дискриминации разделяли в то время как политические деятели, так и теоретики, кроме, пожалуй, Дж. Ст. Милля. «Один мужской пол, по своей природе и по естественному назначению, способен к политической жизни, — утверждал Чичерин. — Назначение женщины — не политическое, а семейное. Обеспечение ее политическими правами было бы, с одной стороны, введение в государство неоднородного ему элемента, а с другой стороны, введение в семейную жизнь противоречащего ей политического начала. Поэтому женщины всегда и везде устраняются от политических прав. Это — мировой факт»[327].

Политическое участие, таким образом, сводилось представителями почти всех идейных течений этого времени к цензовому участию в выборах, но для «компетентных» добавлялось право на участие в законодательной и контрольной деятельности парламента. Если в период возникновения капиталистического общества и борьбы с абсолютизмом и господством аристократии даже такое политическое участке означало серьезное увеличение вовлеченности населения в политику и ее демократизацию, то по мере завершения буржуазных революций, роста численности и активности рабочих такое участие все более становилось барьером на пути расширения прав и улучшения положения трудящихся.

Решающий вклад в изменение отношения трудящихся к своей роли в политике и управлении, к участию в них внесли сначала фабианское, а затем социалистическое движение и социалистическая доктрина в их различных вариантах. Вопреки широко распространенному заблуждению, К. Маркс и Ф. Энгельс собственно политическому участию уделяли немного внимания. В политико-философском плане Маркс определял одну из основных функций политического участия как соединение, сопряжение гражданского общества (многих, массы) и отдельных его членов с политическим бытием. В зависимости от степени, от способа этого соединения и появляется или исчезает демократический элемент в государстве. Маркс рассматривал демократическую форму организации государства как необходимую предпосылку участия всех граждан в его делах. Не менее важной предпосылкой участия в политике, особенно для рабочих, являлось, по мнению Маркса и Энгельса, осознание реального положения в обществе, своих подлинных интересов (превращение «класса в себе» в «класс для себя»). В свою очередь, участие трудящихся в политической и правовой жизни общества, в борьбе за политические права и свободы укрепляет «пролетарское мировоззрение». Идеальной моделью демократического политического властвования народных масс для них явилась Парижская коммуна. В ее основе лежит возможность участия каждого гражданина в политике и управлении, которое обеспечивалось введением всеобщего избирательного права, ответственностью и сменяемостью всех чиновников и судей, правом отзыва избирателями любого, кто не оправдал доверия масс, и другими средствами.