§ 2. Менталитет и государство

Один из наиболее сложных вопросов, с которыми столкнулась политика реформирования России, касается собственности на землю. Земельный вопрос в России традиционно имел острый политический аспект. Не потерял он своей политической остроты и в современных условиях. Известно, что ст. 9 Конституции Российской Федерации допускает возможность частной собственности на землю и другие природные ресурсы. Однако практическая реализация этой возможности вызывает возражения Государственной Думы, отражающей мнение широких слоев российских земледельцев, в определенной мере основанное на исторических традициях. В крестьянстве бытовало убеждение, что собственностью может быть только то, что создано личным трудом. Земля, по мнению крестьянина, как и другие природные ресурсы, собственностью быть не может. Крестьянину трудно было понять, почему его, например, наказывают за кражу леса. Можно предположить, что этот вопрос не потерял своей актуальности и для современного россиянина, даже если он никогда не жил в деревне. Ведь он привык считать землю, недра, озера, реки народным, значит, частично и его достоянием. Вряд ли ему доставит удовольствие надпись «частная собственность», ограничивающая доступ к родной природе, которая для российского менталитета имеет куда большее значение, чем для жителя западных стран.

Другой вопрос, имеющий отношение к политическому менталитету, — общинные, а позже — коллективистские начала общественной жизни. В.В. Данилов и В.П. Данилов справедливо утверждают, что «для понимания судеб России в прошлом и настоящем в данном случае можно говорить не только о крестьянстве, но и о всем народе — задача первостепенной важности»[393].

Многие современные источники дают описание различных особенностей российской государственной ментальности, отождествляя ее с вопросом о русской идее и даже с новой государственной идеологией, в чем опять проявляется русская ментальность, поскольку ныне действующая Конституция, предусматривая идеологическое многообразие, утверждает, что никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной. Поистине прав был Н. Бердяев, утверждавший, что Россия — самая безгосударственная и самая бюрократическая страна в мире[394].

В представлении некоторых мыслителей прошлого Россия всегда была политически нерасчленяемым организмом. Так, И.А. Ильин писал: «Россия есть организм природы и духа — и горе тому, кто ее расчленяет! Горе не от нас: мы не мстители и не зовем к мести. Наказание придет само… Горе придет от неизбежных и страшных последствий той слепой затеи, от ее хозяйственных, стратегических, государственных и национально-духовных последствий. Не добром помянут наши потомки этих честолюбцев, этих доктринеров, этих сепаратистов и врагов России и ее духа»[395].

Говоря о российском менталитете, мы далеки от того, чтобы игнорировать Влияние на него западной политической культуры и, следовательно, западного политического менталитета. Как отмечал Г.Г. Дилигенский, Россия — евроазиатская страна географически и политически, но по культуре, национальному менталитету и духовному складу она не принадлежит к азиатскому миру[396]. Может быть, это и так, но в политической самобытности российскому менталитету нельзя отказать. Думается, что Дилигенский не прав, утверждая, что советский строй уничтожил все, что было в менталитете России. Другое дело — причудливость сочетания российского политического менталитета и западной политической культуры, которую можно наблюдать в политической жизни современной России.

Углубляя анализ политического менталитета на российском фоне, необходимо более подробно остановиться на таких составных частях российского менталитета, как упоминавшиеся выше общинность, соборность, государственность и патриотизм. Уже при подходе к первому из этих вопросов возникают некоторые проблемы. Одна из них относится к разграничению общинности и коллективизма.

В прежнем, советском понимании коллектив рассматривался в качестве ячейки социалистического общества, в которую люди объединяются для выполнения определенных функций. Социалистические коллективы имели определенную нормативную базу, главным требованием которой было подчинение личных интересов интересам государства. При этом сами интересы со стороны их содержания и цели определялись партией; т. е. имели ярко выраженное политическое содержание. Такие коллективы обычно создавались сверху и были, по существу, орудиями партийно-государственной власти. Все это вело к тому, что в коллективах терялась личность, т. е. они приобретали безличностный характер. Можно предположить, что это стало одной из причин дискредитации социалистического коллективизма и, следовательно, и самого социализма. Еще Н.А. Бердяев предупреждал, что «коллективизм глубоко противоположен пониманию социализма, как превращения человека из объекта в субъект, он именно имеет тенденцию превращать человеческую личность в объекта»[397].

Коллективизм можно рассматривать как составную часть ментальности, но с приведенными выше оговорками. При этом нельзя утверждать, что у бывших советских граждан совершенно атрофировался коллективизм. Как бы мы ни критиковали сегодня коллективизм прежнего типа, он уже внедрен в сознание нынешнего поколения россиян. Словом, коллективизм нельзя доводить до крайностей, как и индивидуализм. Абсолютизация коллективизма уничтожает суверенитет личности так же, как абсолютизация индивидуализма разрушает общество. Думается, что русский менталитет находил здесь или стремился находить правильное соотношение. Об этом свидетельствуют и многие произведения русской классической литературы, и в особенности произведения Ф.М. Достоевского. Ведь эта проблема по существу своему сводится к альтернативе «быть» или «иметь», т. е. к двум ментальным ориентациям, вокруг которых завязываются сюжеты многих литературно-художественных произведений.

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что общинность в русском менталитете была переплетена с понятием «мир». В русском языке это понятие имеет три взаимопересекающихся значения: мир как община, общество («на миру и смерть красна»), мир как состояние между войсками, невойна и Мир как Вселенная, космос. Понятия «война» и «мир» составляют содержание великой эпопеи Л.Н. Толстого. Как отмечал П. Николаев, выступая на конференции «Национальная безопасность России: социальные и духовно-нравственные основы», проведенной в МГУ, «некоторые западные исследователи так интерпретируют основную идею толстовской эпопеи: война объединяет нацию, мир ее разъединяет (порой это относят ко всей русской культуре). Но в трактовке Толстого мир есть не только временное пространство между войнами, отсутствие сражений, а нечто соответствующее форме крестьянского объединения — крестьянская сходка. Война же, по Толстому, есть разъединение людей, высшая конфронтация политического и морального эгоизма и индивидуализма»[398].

Для более глубокого понимания российского политического менталитета необходимо обратиться к такому важному понятию, как «соборность», означающему качество, собирающее людей в единство, но не подавляющее его составляющие, а дающее им возможность развивать свои творческие возможности. Соборность формировалась в течение многих веков в процессе трудовой жизни, в общении между людьми, в том числе и в диалоге с природой.

Соборность является основой религиозных категорий. Поэтому изначально носительницей российской соборности была православная церковь. Понятие «собор» («соборность») имеет двоякий смысл: религиозный и социальный, светский. Оно обозначает объединение людей в духовном смысле, на основе любви к Богу и его истине. Собором называется также главная церковь (Софийский собор, Кельнский собор и др.). Собор может обозначать собрание людей для решения каких-либо важных для каждого случая вопросов. В истории России известны Земские соборы, в созыве которых большая роль принадлежала церкви. В 1612 г. в трудное для России время был созван Земский собор, который взял на себя управление страной; избрал на российский престол династию Романовых, а затем стал представителем российской духовности. Позже Земские соборы созывались государственной властью с целью решения различных вопросов общественной жизни. «Земский собор, — указывает Е. Троицкий, — это не узкопартийный и не фракционный орган, а территориально-корпоративный, воплощающий принцип единства, любви и свободы, т. е. качества, которые нужны всем нормальным людям»[399]. Земством в России называлось местное самоуправление. Вокруг «земской идеи» складывались различные органы и движения, например Земский союз для помощи правительству в снабжении армии, ведущей войну с Германией.

В общинах вырабатывалась веками своеобразная земская демократия, существовали система выборов должностных лиц, строгие правила их отчетности, снятия с должности и т. д. «Община, — писал А.И. Герцен, — спасала русский народ от монгольского варварства и от имперской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии. Общинная организация, хотя и сильно потрясенная, устояла от вмешательства власти, она благополучно дожила до развития социализма в Европе»[400].

Важно отметить, что многие видные русские мыслители, в том числе С.Н. Булгаков и Н.А. Бердяев, разрабатывая русскую идею, много внимания уделяли общественному согласию. С этой Точки зрения представляется глубоко неверным положение вульгаризированного марксизма о борьбе противоположностей как источнике развития. Это положение и раньше смущало думающих сторонников марксизма, ибо, как гласит латинская пословица: «При согласии малые дела растут, при несогласии великие дела разрушаются». Она может быть взята в качестве эпиграфа к разработке современной политической конфликтологии.

Помимо общинности, соборности и религиозности российский менталитет характеризует и такая важная черта, как особое отношение к государственной власти. Назовем ее государственностью. Русская церковь издавна тесно сотрудничала с государством. Традиционно русское православное духовенство и в целом православие всегда поддерживало власть, опираясь на библейское изречение: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога: существующие же власти от Бога установлены»[401]. В свою очередь и государство всегда опиралось на церковь, которая являлась мощным орудием морально-идеологического воздействия на массы. Царь был фактически главой церкви. «Для православного человека вера была своего рода государственной повинностью, а вопрос о том, во что и как ему верить, в последней инстанции решался царем»[402]. Все это не могло не вести к сочетанию в ментальности россиян религиозности и государственности и накладывало определенный отпечаток на российский патриотизм. Для верующего христианина высшими ценностями были Вера, Царь и Отечество.

Государственность в российском менталитете нередко отождествляется с державностью. В наше время часто произносят слова: «За державу обидно». Эти слова, принадлежащие герою одного популярного фильма, выражают важнейшую черту российского политического менталитета.

Историческую ткань российского общества, основу которой составляет российский менталитет, нельзя рассматривать, не затрагивая патриотизм, а последний порой отождествляют с национализмом, который нередко оценивается как явление консервативное, реакционное. Подобные оценки порой применяют и по отношению к патриотизму. Поэтому разграничение патриотизма и национализма представляет определенные трудности. Эти понятия в различных значениях используются в современной идейно-политической борьбе. Достаточно сослаться на абсурдное словосочетание «коммунно-патриоты», которым средства массовой информации пугают обывателя. Левая оппозиция существующему режиму широко использует идею государственного патриотизма.

Патриотизм означает чувство любви (конечно, в сочетании с определенной деятельностью) к своему народу, отечеству, государству. По смыслу он имеет две основы: природную и социальную; последняя предполагает определенные обязанности, долг. «Основной долг благодарности к родителям, расширяясь в своем объеме, но не изменяя своей природе, — писал религиозный философ В. Соловьев, — становится обязанностью по отношению к тем общественным союзам, без которых родители произвели бы только физическое существо, но не смогли бы дать преимуществ достойного, человеческого существования. Ясное сознание своих обязанностей по отношению к отечеству и верное их исполнение образуют добродетель патриотизма…»[403].

Далее Соловьев рассуждал о совпадении патриотизма с благочестием, выводя истинную идею патриотизма из сущности христианского начала: «В силу естественной любви и нравственных обязанностей к своему отечеству полагают его интересы и достоинство главным образом в тех высших благах, которые не разъединяют, а объединяют людей и народы». Исходя из этих позиций, Соловьев осуждал национализм, полагая, что «последовательно теоретического оправдания национализм, как и все отвлеченные начала, не допускает. Практическое значение он отчасти имеет, как знамя дурных народных страстей, особенно в странах с пестрым многонациональным населением»[404].

И в нынешнем понимании патриотизм — не синоним национализма. Последний в европейской интерпретации воспринимался как возведенный в ранг государственной политики эгоизм титульной нации. Когда складывалась Российская империя, основой государственного менталитета был отнюдь не национализм титульной нации, а именно державный патриотизм, что очень важно подчеркнуть. Речь шла не о господстве одной нации, а о семье народов. В советское время державный патриотизм ярко проявился и выдержал испытания на прочность в годы Великой Отечественной войны. Российский державный патриотизм неоднократно в истории России доказывал свою жизненную силу, приводившую в изумление иностранцев.

К сказанному хочется добавить краткое перечисление основных особенностей российского патриотизма: миротворчество, державность, историческая преемственность, национальная осмысленность, социальная ориентированность, просвещенность и духовная наполненность.

В начале нового тысячелетия Россия оказалась перед историческим выбором: идти собственным путем, ориентируясь на свою историю и самобытность, или по той колее, которая была давно проложена западными странами, рассчитывая каждый раз, что ее вытащат на буксире из очередной ямы страны с развитой экономикой. Народам России с ее тысячелетней историей не к лицу быть иждивенцами и социальными эпигонами. Нам нужна была помощь, мы ее получали и были благодарны за нее. Но ни западная, ни китайская модель в чистом виде в России не привьется. У нее свой менталитет, своя судьба, которая, конечно, не противостоит, а органично сочетается с судьбами других народов мира. И чем скорее это будет понято, тем успешнее окажется строительство новой России, а выход россиян из жестокого экономического и политического кризиса, в котором они оказались по вине недальновидных политиков, — легче.