§ 3. Политико-правовая культура России XX в.

Увы, эти надежды не оправдались. Большевистская революция 1917 г. с ее идеей незамедлительного устранения государства и «буржуазного» права, негативным в целом отношением к капитализму, гражданская война и сопровождавший ее террор, последовавший затем длительный период беззакония и репрессий, фактически отсутствие судебной защиты прав человека не могли не сказаться на политической и правовой культуре общества. Поэтому несмотря на всю внешнюю новизну политической системы, на весь радикализм лозунгов и целенаправленную политику полного устранения «царского прошлого», введение новой символики, политического языка и, главное, идеологии советская действительность показала удивительную выживаемость многих черт российской политико-правовой культуры. Немалое сходство обнаруживается в политико-правовых институтах: достаточно посмотреть на систему организации центральных органов управления с ее министерствами и ведомствами в царской и советской России[377].

Для подавляющего большинства советских людей, так же как и для жителей дореволюционной России, равенство ставилось выше свободы, а справедливость — выше законности. Социально-экономические и иные споры и даже нарушенные права советские граждане стремились разрешить и защитить в первую очередь не в суде. Когда же человек обращался в суд, то его нередко в народе, да и подчас в прессе, называли благополучно перешедшим из дореволюционного языка уничижительным словом «сутяга». Наша попытка середины 70-х годов на фоне многочисленных выражающих настороженно-негативное отношение к праву народных поговорок (типа «закон что дышло, куда повернешь, туда и вышло», «закон что столб: перешагнуть нельзя, а обойти можно») найти поговорки с позитивным отношением к праву закончились тем, что за отсутствием таковых в качестве одной подобной поговорки пришлось использовать древнеримское изречение, а другую сочинить, выдав ее за народную.

О стойкости дореволюционной политико-правовой культуры свидетельствует тот факт, что эрозия в конце 80-х — начале 90-х годов социалистической идеологии сопровождалась быстрой регенерацией ее символов и черт. Всего лишь за несколько лет «демократизации и гласности» на российской политической сцене появились по названиям почти все существовавшие до 1917 г. политические партии. Восстановлена значительная часть прежней государственной символики. Русская православная церковь и православие вновь превращаются, хотя и не без колебаний с обеих сторон, в атрибут церемониальной и фактической государственной политики и разрабатываемой официальной идеологии. В политико-юридическом языке опять появились такие слова, как «дума», «губернатор», «земское управление», «присяжные заседатели», «староста» и др.

Сказанное выше не должно создавать впечатление, что советская политико-правовая культура фактически не существовала, что это был только фасад, за которым скрывалась та же дореволюционная культура, процесс возрождения которой идет в последние годы. История не знает примеров сколько-нибудь полного возврата к прошлому после революций, как бы ни рядились в одежды прошлого его реставраторы. Социализм XX в. как антипод капитализма и всех частнособственнических обществ и радикально их отрицающий строй может функционировать, как убедительно показал В.С. Нерсесянц, лишь посредством диктаторских, внешнеэкономических и внеправовых средств, а утвердившееся «узконормативное» понимание права есть отрицание его как «выражения принципа формального равенства и свободы индивида, как всеобщая и равная мера свободы»[378]. Это не могло не сказаться на политико-правовой культуре.

Назовем лишь некоторые черты этой советской культуры. Если дореволюционная политико-правовая культура была отчужденно-отстраненной (за исключением малочисленных групп «верхов» в конце XIX — начале XX в.), то советская, хотя и принудительно, но мобилизационно-вовлеченной. Этим, в частности, объясняется взрывообразный рост неконвенционального участия, в первую очередь участия протеста, после ослабления партийно-идеологического контроля, а также быстрое формирование сначала неформальных объединений и движений, а затем, с созданием для этого правовой базы, юридически оформленных. Хотя советские выборы были безальтернативными и вместе с избирательными кампаниями служили для КПСС прежде всего средством политико-идеологического контроля, само появление всеобщего избирательного права и регулярное участие в выборах выработало определенные полезные для демократии политические навыки и ориентации. Подобным же образом, хотя членство в партии, комсомоле, профсоюзе и в других общественных организациях выполняло для КПСС главным образом функцию «приводного ремня», оно формировало у граждан, подавляющее большинство которых до революции было вне общественных организаций, необходимый для демократии организационно-политический опыт. Это членство служило также предпосылкой для возникновения политического плюрализма и его ценностей.

Не следует забывать также, что в советский период граждане через названные и ряд других организаций участвовали, пусть и ограниченно, в управлении производством, в производственной демократии. Это право в условиях государственной собственности почти на все и вся и отсутствия рыночной экономики тормозило рост производительности труда и помогало КПСС поддерживать идеологическое клише о руководящей роли рабочего класса. Вместе с тем оно создавало дополнительные предпосылки для формирования демократической политической культуры.

И, наконец, появление таких государственно-правовых атрибутов политической демократии, как конституция с формально-юридически провозглашенными в ней многими социально-экономическими (в основном вполне реальными) и политическими (декоративными) правами и свободами, участие граждан в отправлении правосудия, в правоохранительной деятельности, в обсуждении проектов некоторых законов и даже проекта Конституции СССР 1977 г. (при всей ограниченности и декоративности такого участия), система правового воспитания, идея-законности (даже с приставкой «социалистическая») и, позже, правового государства по мере десталинизации режима подготавливали почву для становления демократической политико-правовой культуры.

Одним из самых тяжелых наследий российско-советской политико-правовой культуры является высокая степень ее конфликтности и низкий потенциал компромисса и согласия. И в царской России, и в Советском Союзе вплоть до второй половины 80-х годов почти все принципиальные конфликты либо загонялись вглубь, либо подавлялись, обостряя противоречия в обществе[379].

Такие особенности этой культуры, как идейно-политическая поляризация и отсутствие традиций компромисса, способствовали тому, что начавшаяся в конце 1991 г. ускоренная модернизация сверху не только не уменьшила, но и в известной степени увеличила конфлитогенносгь общества. Частично это было вызвано тем, что любая глубокая, даже самая конструктивная, реформа ломает привычное, устоявшееся, приводит к потерям для некоторых слоев и групп, к нарастанию социально-политической напряженности. В случае с нашей страной создание рыночной экономики и демократического правового государства сопровождается значительными социально-экономическими потерями для большинства населения, которые наложились на дезинтеграцию Советского Союза, экономический кризис, радикальное перераспределение собственности и власти, взрыв этнонациональных конфликтов и обострение соперничества между федеральным центром и регионами, беспрецедентный рост преступности и на другие действительные или воспринимаемые как отрицательные моменты.

Подобным образом проходящая реформа правовой системы привела к разработке и принятию новой Конституции РФ, обширного корпуса законодательства, призванного обеспечить создание рыночной экономики, реализацию общепризнанных принципов уголовного права и процесса, утверждение международных стандартов прав и свобод человека, формирование независимых судов. Однако существующие до сих пор пробелы в праве, регулярная подмена федеральных законов президентскими указами («указное право»), сохраняющаяся зависимость судей от властей и, самое главное, чудовищная коррупция и захлестнувшая страну преступность с безнаказанностью для многих преступников и ряд других нерешенных проблем в этой сфере пока не привели к реализации провозглашенных целей правовой реформы.

Названные болезни общества, негативные черты его политико-правовой культуры ярко проявились в трагичных событиях осени 1993 г. в Москве. Лидеры обеих сторон этого конфликта сделали ставку не на судебно-правовые процедуры путем обращения в Конституционный и/или Верховный Суд РФ и не на переговоры и компромисс с целью урегулирования конфликта, а на достижение одностороннего превосходства или даже тотальной победы. Отсутствие по-прежнему уважения к праву (о чем, напомним, говорил Кистяковский) и у либерально-реформаторской интеллигенции можно проиллюстрировать попытками ряда из них оправдать некоторые неконституционные действия исполнительной власти ссылками на то, что эти действия, возможно, и нелегальны, но зато легитимны. Иными словами, представления о законности оказываются выше самих законов.

Каковы в столь конфликтогенной ситуации в России пути и средства достижения политических компромиссов и юридического консенсуса? Сегодня их достижение существенно зависит — в отличие от тех факторов и процедур, которые подробно проанализированы В.П. Казимирчуком[380], — от позиций лидеров и элит. От того, способны ли они считаться с реально существующим в обществе социально-политическим плюрализмом, удовлетворять основные потребности и ожидания населения, поступившись даже частью власти и собственности ради смягчения конфликтов и устранения основных угроз стране, выполнять достигнутые компромиссные договоренности, неукоснительно соблюдать законы, даже если они устарели, добиваться тем самым уважения граждан к праву и юридическим учреждениям, легитимности политической системы в целом.