160. Е. Макарова – И. Лиснянской 10–11, 15 мая, 1–2, 19 июня, 6, 9 июля 1995

10.5.95

Мамик, привет! ‹…› После Москвы спала 16 часов подряд и внутренне продолжаю спать и сейчас. Я ужасно извиняюсь за наш последний разговор по телефону – меня взбесило то, что я не могла расслышать ни одного слова и что из Москвы в Москву надо кричать, тогда как из страны в страну за деньги слышно хорошо. Ты знаешь, что мелочи иногда меня выводят, если они имеют какой-то добавочный смысл. В данном случае у нас была нормальная возможность нормально поболтать, но нас ее лишили. То же самое в аэропорту – не было ни одного телефона-автомата, и было навалом свободного времени, чтобы позвонить тебе. Но ты меня понимаешь, я отвыкла от мелких бяк на каждом углу, и то, с чем вы как-то примирились, для меня тяжелей всего.

Дома все прекрасно, Маня стала учиться, к моему приезду она с подружками убрала всю квартиру. Я получила половину денег из Швеции, а также план выставочного помещения.

11.5.95

Мамуля, я что-то совсем сбилась с толку, долго тебе не писала, а потом у нас случилось одно очень нехорошее дело – Федя в темноте сбил пожилую женщину, которая переходила не по переходу, и она в больнице, в довольно пока тяжелом состоянии. Это ужасный шок для всех. Вот жизнь, каждый раз кажется, что вот с этим справился, и с этим разобрался, и это как-то прояснилось, потом бах – и что-то такое, что только в кино видел, случилось, и долго не можешь поверить. Эти четыре дня после аварии кажутся мне огромным сроком – но я уже понимаю, что время постепенно начинает приобретать привычную скорость и теперь оно начнет тянуться судами, разборками, адвокатами, – и это надо будет вынести. Федя не виноват. Его вина лишь в том, что он отреагировал с некоторым опозданием, с опозданием в долю секунды. И вот во что обошлось ему это.

Больше всего я опасаюсь душевной травмы, тем более что Федя ведет себя очень разумно, по-мужски, но он ведь еще не совсем взрослый человек. Он занят, к счастью, срочной работой – переводом пьесы Каледина[255] на иврит для Иерусалимского фестиваля. ‹…› У меня по-прежнему очень много работы, но я где-то стала сачковать, нет сил, и все то, что не срочно, откладываю. Мелкие и крупные недоделки в каталоге и выставке, кое-что по фильму недостаточно проработано, надо бы лучше, но ладно. Мне звонили из Москвы, просили что-то про Терезин для «Огонька», список моих публикаций в Москве на эту тему, но у меня нет ни времени, ни сил ответить, потом, когда пройдет юбилейная кампания, и, если это им и тогда будет нужно, я отвечу, сейчас отказываюсь буквально от всего, что предлагают. ‹…›

Только что звонили шведы, и я говорила с культурным атташе, который был на приеме у моих шведов, – атташе на иврите сообщил мне, что он такого не видел сроду, – целый дворец отдан под коллекцию никому не известному в Израиле, и ему в том числе, кибуцу «Бейт-Терезин». И будет издана целая книга, которую я написала за два месяца. Притом книга, которую никто бы не написал кроме меня, почти все эти материалы никогда никем не изучались. Можно и похвастать. ‹…›

15.5.95.

Вроде все улучшается с нашей пострадавшей, но теперь немного приболела Манька, вирусное что-то, надеюсь, к моему отъезду уже у всех все будет в полном порядке. ‹…› При всех шоках внутри у меня радостное настроение. Впереди фильм про Фридл, Стокгольм, где идут феерические приготовления к выставке – они разворачивают там огромную культурную программу, начиная с оперы Ульмана в живом исполнении и кончая циклами лекций, фильмами, конференциями и пр. Я мечтаю уже о том дне, когда все будет готово и Вилли скажет свое слово со Стокгольмской трибуны. Он заслужил. Да и мои старушки, сколько бы ни морочили голову, стоят обедни. Затем, надеюсь, придет черед Швенку, а потом… В 96-м году, надеюсь, образуется свободное время и какие-то деньги впрок, чтобы писать, если будет что.

С переводами для «Иностранной литературы» морока, все равно все приходится за всех, кроме Феди, переписывать. Вчера 12 часов переписывала дурацкий рассказ в плохом переводе на дурацкий в хорошем. Вот когда я это делаю, то чувствую, что не забыла русский язык, это одно только и радует. ‹…›

1.6.95

Дорогая мамочка! Надеюсь, ты получила мое предыдущее сумбурное письмо.

Семен Израилевич, я так хотела приехать на вручение премии, даже думала из Праги, но была проблема с визой, ее нужно было ждать, а в моих возможностях было вылететь утром и ночным самолетом обратно в Прагу. И вот – курьез – в обе страны нужны визы, – помните фильм «Закон есть закон» с Фернанделем, где дело происходит в пограничном городе, – никуда мне не нужна виза, даже американская у меня пожизненная, а в Россию и Чехию, самые «безграничные» для меня страны, – потшебуе…

И я не знала, куда позвонить. Но, думаю, там и без меня народу хватало, хотя я знаю – народ – народом, а родные люди – родными людьми.

Я слышала от папы про Мишу, что тут скажешь… Поцелуйте его от меня, у нас с ним как-то всегда были хорошие отношения, отсюда я могу только одно – сказать евреям в синагоге, чтобы молились за него, если вы или он сочтете это уместным. Я представляю, как вам с мамой все это тяжело, лучше бы мне быть рядом, да вот…

Мамочка, теперь тебе. Ночь, как и полагается по расписанию. Прожит долгущий день с кучей всяких мелких и серьезных дел, скоро я опять улечу, через четыре дня. В Праге было очень напряженно, режиссер, оператор плюс 10 человек чешского телевидения, суета вокруг Фридл, никакого проникновения в суть, я очень изнервничалась, мне казалось, что Фридл тоже злится на такое, по сути, глупое занятие, как документальное описание ее жизни, однако процесс неостановим, и я должна просто стеречь Фридл, вот и все. А они пусть снимают всякие глупости, типа поездов на всех станциях, – так что я улетела от них, они теперь в Вене, а я с нормальной Фридл в Иерусалиме.

‹…› Говорила сегодня с папой, он просит помочь ему материально, просит поговорить с девочками, чтобы они освободили квартиру. Говорит, что у них только две пенсии, на которые не свести концы с концами. Я ему верю. Буду посылать деньги, но с девочками не знаю, как говорить. ‹…› Здесь какая-то неувязка. Ведь ты же понимаешь, что мне ничего не жаль, но мне неприятно быть автоматом для выдавания денег, не хочется, чтобы ко мне так относились, потому что это, в первую очередь, развращает тех, кто получает незаработанные деньги из «живого» автомата. Квартира у них есть, телефон есть, деньги им приходят, – я бы так жить не смогла, скажем, но многие бы очень даже были довольны. ‹…› Папа – другое дело. Это реальная ситуация, и я ему с радостью буду помогать. Ну да ладно с этим.

На самом деле, у меня пока все идет как надо, по плану, и я надеюсь, что освобожусь на пару недель к середине сентября, и тогда… Или буду спать, или собирать грибы где-нибудь в лесу в Швеции, – не знаю, но я так этого жду. Тишины, никаких срочных дел, никаких расписаний, факсов, английских текстов, иврита с чешским, – тишина по-русски, в лесу, или на берегу моря, ни с кем ничего не обсуждать и не принимать никаких решений. Смотреть на деревья, знать, что мое присутствие сейчас нигде не требуется, все обходятся и радуются тому, что я отдыхаю. Во мечта!

С «Иностранкой» продвигается туго, качество переводов, которые я редактирую, оставляет желать, и, как и в тот раз, часть просто приходится переписывать заново. Я вернулась из Праги 28-го утром (ночь в самолете), днем я уже сидела за компьютером, на следующий день работала в музее, вечером снова переводы, сегодня тоже по полной мере, – быстро все не выходит. Остаток доделаю, вернувшись из Стокгольма. С 14 по 24 июня (день рождения!) я должна отослать все в Москву. Трудно это даже представить, но так и будет. Закон есть закон.

2.6.95

Утром в наших окнах такая красота, цветет прямо передо мной какой-то куст курчавыми белыми облачками, если бы не выставка, я, пожалуй, готова была бы нечто присочинить к уже имеющемуся, но пока коплю. Прочла интервью Каледина здесь, еще раз с облегчением вздохнула, что я не там, что ни к кому там, кроме вас, не имею отношения. Стыдно, что русский писатель так морально выродился. Хорошо с чужбины смотреть на чужое, тяжело, когда это живет близко, вот такой Каледин с белым «мерседесом» и соплями по поводу тетки Машки Калединой[256] из деревни. Ну да будет! Вчера вдруг попался в руки «Чевенгур» с растерянным лицом Платонова в «Имка-Пресс», прочла несколько страниц – причудливый случай в истории – космический писатель с закодированным для иностранцев языком, как такое перевести, кто знает советское наречие? Или случай Джойса, и нужна книга примечаний?

‹…› У меня в комнате разложены всевозможные бумаги, страшно посмотреть, но можно не оборачиваться, тогда спокойно. У меня хорошее чувство перед поездкой в Стокгольм, мне кажется, что все там будет прекрасно, что со всем справлюсь. Я очень соскучилась по твоему голосу, попробую позвонить из Стокгольма. Из дома я пыталась много раз, все время занято.

Воскресенье. Рано. Бьют монастырские колокола. Вчера мы были у Вилли и Ширы. Проехали за день 300 км с Сережей и Леной Кешман. Шире на следующий год будет 90.

Она сочиняет, и какие рассказы! Помнит наизусть все. Только из-за Паркинсона не может писать, диктует Рут, семидесятилетней дочери, которая теперь живет с ней в Ашкелоне. Вилли – вся Европа, вместе с философом Витгенштейном, Терезином, воспитанием, традициями, кибуцем. Между Широй и Вилли пролегает дорога длиной 80 км, с горами и долинами, полями подсолнухов, кубиками спрессованного сена, фиолетовыми акациями, стрекотанием цикад, пением птиц, у Ширы в окне пейзаж как у Дюфи на картинах, синее небо, синее море, машины на стоянке, люди меленькие на пляже. Столько красоты – Шира, Вилли, дороги, горные и прибрежные, – мы возвращались ночью под русские романсы на слова Блока, Баратынского, Апухтина. ‹…›

19.6.95

После Швеции. Предыдущее письмо не удалось отослать. Дописываю его в надежде найти кого-то, кто едет. Чтобы было ко дню рождения. Жутко охота взглянуть на твою «Шкатулку»! Очень обидно, что ты болеешь, просто так обидно, что я далеко и не могу помочь.

Вчера мы с Манькой ездили в Тель-Авив купаться и загорать, прокутили деньги в кафе на пляже, вообще это было очень здорово, но я все равно чувствую себя усталой, даже отдых утомляет, – но такие периоды бывают и проходят.

Видимо, мне придется снова лететь в Стокгольм, в конце месяца, когда я закончу занятия с детьми и антологию. С середины июля мы должны доснять фильм про Фридл в Израиле, а в середине августа я снова должна быть в Стокгольме. ‹…› Феде вернули водительские права, бабушка все еще в больнице, он ее навещает. ‹…›

6.7.95.

Мамик, эта неделя была вся занята переводами для «Иностранки» да нервами. Неделя, как уплыл наш Федя в Грецию, – для меня эта неделя вышла очень трудной (как я тебя понимаю!), – такая без него пустота, такая тоска, и не знаешь ни где он, ни что с ним, дай Бог, чтобы он получал удовольствие от новых древностей Греции и Италии, – дети уходят из дома, и это просто надо пережить. Надеюсь, что он как-то даст о себе знать, и моя душа успокоится. Иногда просто плакать хочется от тоски по нему.

Звонила Элизабет из Швеции, уже есть плакат и книга в работе, она говорит, что та часть, что сделана, выглядит очень хорошо и что они не сдадут книгу в набор до тех пор, пока я ее сама не увижу. Элизабет в Испании будет получать ее по частям, она просила меня пойти на компромисс по поводу настенных панелей, но я пока еще не готова на это, буду думать.

‹…› Мамик, жара, июль, нервы, – Манька вчера сказала мне, что нужно научиться не волноваться, так как всякие волнения бессмысленны, они не помогают делу и только истощают. Однако вчера она тоже не спала полночи, сидела в Фединой комнате. Манька стала открытой, все мне рассказывает, и про своего бойфренда, и про свои чувства, – она только этим и полна, но стала намного мягче и трогательней. Надо было родить много детей, все бы переносилось легче. У меня было верное чувство в молодости на этот счет.

Израиль лихорадит мирный процесс, неясно, к чему мы придем, но ясно, что изменения на носу, то есть они уже происходят вовсю, но не знаю, как будет с Голанами, когда дело дойдет до этого, не думаю, что дело кончится спокойно, без тяжелых инцидентов. Мамик, следи за здоровьем, целуй Семена Израилевича, нашего лауреата.

9.7.95

Дорогая мамочка! Нет, это письмо еще не кончилось. Во-первых, позвонил Федя из Италии – Маня с ним говорила – все в порядке. Гора с плеч. Во-вторых, прилетела Билли, сегодня у нас встреча с продюсером здешним, чтобы понять, нужен он нам или искать другого. Вчера поговорили с Билли, все, что за год напроизошло, уложилось в час беседы. Главное, что Билли соглашается на все мои изменения, с ней мне будет работать легко. Швенк – это ностальгия по легкомысленной Европе, – шансон, кабаре, шутки, но у непереносимой легкости бытия есть свои палачи, – и это уже художественный текст.

‹…› Ох, мамик, что за жизнь, я так хочу пожить, ничего не решая. И все-таки сейчас самое лучшее время моей жизни. Я так жду этого 3 сентября, когда все уже будет – все, на что я положила столько сил в эти три года, – а вдруг вы сможете прилететь в Стокгольм?! Я бы там вас прекрасно устроила, это такой необыкновенный город, и время хорошее, и недалеко лететь. Часа два. От вас. На недельку?! Там будет столько интересного! И Опера Ульмана в исполнении венской оперы, но, главное, конечно, мы бы увиделись в такой для меня радостной обстановке, как бы в среде моей жизни, которую ты знаешь, конечно, но и не совсем. Если б я знала заранее, что вы соберетесь, я бы организовала вам встречи, Йоран бы сделал интервью для журнала, вы бы еще и деньги получили. Но это я должна знать заранее, конечно. Я уеду в Стокгольм числа пятого августа, у меня будет очень напряженный месяц там – финальная сцена, ведь все должно быть сконструировано так, чтобы удобно было перевозить с места на место, – и я этим, представь себе, тоже занимаюсь, чертежами! Впрочем, ты знаешь. Но это из области чудесного, вот уж что никогда бы не думала делать – это работу дизайнера, – и, оказывается, у меня выходит. Все в Стокгольме сделано по моим планам. Это напоминает забавную историю с философом Витгенштейном, – он тоже делал архитектурные чертежи для дворца в Вене, потом брат Вилли Гроага, архитектор Жакоб Гроаг, их переделывал, но основная идея шла от философа, и он взял себе треть денег. Так что все эти вещи нормально случаются и с другими, но я до сих пор не могу без восторженного удивления следить за своей рукой, рисующей план размещения блоков выставки, размеры и толщину витрин и прочее… ‹…› Теперь прозаическая часть – уборка и обед, в три ко мне придут режиссер Тамир с продюсершей Алоной и Билли, а у меня творится… Так что бегу – мыть и варить.