187. Е. Макарова – И. Лиснянской Конец октября 1996

Мамик, привет! Как всегда, столько хочется выразить, пока не встал с постели, кажется, всему есть слова – и ветру, который растрепал, сдвинул с места все деревья в окне, нагнал и разогнал облака, я проснулась в восемь, потом в девять, а теперь вот уже одиннадцать, и я все еще полусплю. Но сижу за компьютером. Сейчас пошла тебе звонить. Поговорили.

Телефон вызывает устойчивое раздражение. Напоминание о том, что нужно работать, зарабатывать, искать работу, – он связан с деньгами, напоминает о том, что я не могу устроиться, приспособиться, что люди менее одаренные находят пути, живут в своих квартирах, могут платить за обучение собственных детей, хотя бы, короче, телефон возвращает к мысли о никчемности. Ты же знаешь, что я не жадная.

Насчет принцессы.

Я работаю сейчас 2 раза в неделю, в среду и четверг. За это получаю в месяц 500 долларов. Деньги за два месяца телефонных разговоров. Работаю с детьми и сумасшедшими. Халтурить не умею, поэтому прихожу в музей за час и ухожу на час позже, и в эти дни устаю эмоционально. Остальные дни недели я работаю в архиве, не получая за это ничего для себя, наоборот, трачу нервы и деньги на копии документов. Дома я их перевожу или просто читаю и описываю. Затем есть дом, дети, люди, тетя Ида. Мне трудно обещать тебе условия, о которых ты говоришь. Я знаю, это звучит отвратительно. Когда я тебя звала в Стокгольм, я знала, что там я буду сфокусирована только на одном проекте, и эмоционально для меня это было проще, чем сейчас, когда ничего не клеится, ничего не собирается в целое, и я с трудом пробиваюсь в этой заболоченности событий, чувств и мыслей. ‹…› Я очень хочу тебя видеть. Быть с тобой. Мне трудно планировать, думать перспективно, сегодня – это единственная правда, сегодня ветер, сегодня я должна навестить Эдит, сегодня я должна поехать к тете Иде и разгадывать с ней кроссворды, сегодня я думаю пожарить рыбу (размораживается в мойке) и вечером отвезти старухе Маргит еду (она похоронила мужа, лежит одна дома с рожей, ее все терпеть не могут, вредная старуха, но не бросать же ее), между всем этим я пишу тебе письмо и нервничаю, что вот не могу быть с тобой полностью, целиком.

Сейчас отменила Эдит, решила ехать к тете сначала, потом к Маргит, а потом, с четырех, работать дома, никуда не прыгать-не скакать. Когда я сижу в своей комнате, за компьютером, и знаю, что мне не нужно отрываться, это самое лучшее. Может, этот период тотальных сомнений пройдет от чего-нибудь внезапно хорошего, выйдет книга про детей или еще что-то такое случится, на что я могу морально опереться, что поддержит меня в моем внутреннем одиночестве, и тогда я смогу создать тебе атмосферу, о которой ты мечтаешь. Отношения людей – очень сложная структура.

‹…› Все, что с нами происходит, – это лишь отражение наших мыслей на экране сознания. Когда я говорю: девочка пошла спать, я имею в виду, что есть такое создание, которое зовется девочкой, что она умеет ходить и спать, и я знаю, что значит ходить и что значит спать. Значит, образ этот создается легко. Затем он может всячески уточняться, что придаст ему объем и движение. Когда я говорю: тимбухты сказал алаверды, то ясно, что тимбухты – главное действующее лицо, что он может говорить и что он сказал алаверды, слово не всем понятное, поэтому образ будет расплывчатым, но все еще в структуре нашего понимания. Если я скажу кан нет авар, тогда уже наше сознание встанет в тупик – здесь два главных действующих лица неизвестны, и мы не уверены, что «нет» в данном случае – это отрицание. Но если мы знаем коды иной культуры, то догадаемся: кан – здесь, авар – прошлое. Тогда сознание может выстроить образ. Некий полуграмотный философ из России говорит – здесь нет прошлого. Остальное – работа воображения. К чему все это? К тому, что при несовпадении кодов (это может быть не только культура, но и эмоциональное несоответствие) мы можем не помочь друг другу, не проникнуть друг в друга, а действовать по отношению друг к другу, исходя из закона взаимодействия физических тел. Проникая друг в друг друга, разбивать друг друга. И при этом образы будут строиться неверно. Например, я знаю, что некоторые вещи, которые не воспринимаются эмоционально верно, имеют дефект некоего несоответствия. Но бывает, что воспринимающий (читатель, критик) не может в данное время воспринять чужие коды. Например, с рассказом, который вас смутил[311]. Над ним, если есть желание, можно подумать. Здесь сюжет – мир первой и второй реальности – лишь видимая оболочка. Собака – тотем. Человек, который убил собаку (друг Ингрид), фантом. Этот рассказ – взаимодействие трех символических фигур, написанный якобы в реалистическом духе. Так я думала, когда писала. Мне бы в голову не пришло, что читатель (гипотетический) может всерьез отнестись к скотоложеству как к сюжетостроению. Я взяла это как крайний случай, что и значит пародия. Далее я могу его разобрать как чужой текст, все мои тексты отчуждаются от меня в момент, когда я ставлю точку, и не интересуют меня в качестве отражения меня, но мне как-то лень туда возвращаться. Вообще я устаю думать. Напряженное думание на какую-то одну тему, например о зле и добре, истощает за несколько часов. Вчера думала о Менгеле. О его опытах. Пришла к ответу – все его опыты имеют дело с объектами физическими. Только лишь. Превращение карликов в великанов, изменение структуры деятельности гипофиза, повышение рождаемости за счет рождения двойняшек, опыты над двойняшками, изменение расы, опыты над цыганами, то есть зло только по процедуре замысловато, но по цели ясно. В нем нет ничего, что связано с «духовностью», его процедура может быть сколь угодно замысловатой, но его цель уничтожение физическое. Можно убить сразу, сломать что-то хрупкое, можно сначала деформировать, затем убить. На этом я остановлюсь. Но об этом я думала вчера настолько целенаправленно, что сегодня не могла никак встать, устала. Соответственно думала о добре, которое, по определению, бесконечно. Правильно, у него нет конечной цели. Но про добро я еще мало думала. У меня практически нет никого, с кем я могла бы продвигаться в своих размышлениях. Только книги и документы. ‹…› Сегодня 26-е, первый день дождя. Тетя Ида впервые показалась мне той тетей Идой, которую я знала раньше. Пойду к ней в четыре. Эдит очень волнуется за судьбу Израиля. Сидит у телевизора. Похожа на одиннадцатилетнюю девочку, которую родители оставили дома одну, ушли на концерт, и она боится лечь спать. ‹…›