133. И. Лиснянская – Е. Макаровой 26 марта 1994

26.3.1994

Солнышко мое! С Пасхой всех вас, всех евреев! У меня с утра – праздничное настроение, сердце прекратило свои шалости, не горит спина. На улице пасмурно. Снегопады были в последние дни таковыми, что все опасаются наводнения. Очень многое вокруг того ощущения, что есть в твоем романе – конец света в «такой благословенный день». ‹…›

Между прочим, я подумала о том, как по-разному, но пересекаясь, мы многое с тобой переживаем в своих текстах. Ну, например: страшная привычка, а отсюда и равнодушие людей к морю крови и слез. В моем цикле, а не триптихе, хоть стихи идут подряд, это чувство есть.

Я так построила цикл стихов для «Знамени» (цикл называется «На кухне времени»), что туда даже вошли стихи о Мандельштаме с его эпиграфом: «Мы с тобой на кухне посидим», другие, не имеющие прямого отношения к заголовку, но тем или иным связанные друг с другом, в том числе и те, что я наговорила на следующую пленку.

Сейчас я тебе перепишу пять из новых стих[отворений]. А всего-то я написала 7 или 8, начиная с ноября. Эти пять написаны за один день в феврале. И опять «ни гугу». ‹…›

Из цикла «На кухне времени»

* * *

Даже камень и тот может треснуть

От воды говорящей.

Почему бы тебе не исчезнуть

Словно детство иль сон – все равно.

Я давно разлучилась с тобой,

Соль твоя иссушила мой рот.

Что лепечешь мне, призрак прибоя

Апшеронских младенческих вод?

Ты о чем это шепчешь бессвязно,

Бьешь в ребро мое, как в парапет,

Нет ни памяти и ни соблазна,

И ни места рождения нет.

* * *

Лидии Вергасовой

1

Жизнь гибкая – и свой же локоть

Достала пересохшим ртом

На кухне времени, чья копоть

Упругим ввинчена винтом

В густую мешанину неба,

Сейчас похожего на борщ.

Макай в него остаток хлеба

И лба высокого не морщь.

2

Я лучок нарезаю мелко,

Утопает в моркови терка,

А за окнами перестрелка

Или, как говорят: разборка.

Чернобурая кошка Микла

На поваренной сжалась книжке.

Будь я проклята! Я привыкла

Огнестрельные видеть вспышки.

Я готовлю рыжий салатик,

Ну а там упадает в зиму

То ль налетчик, то ли солдатик,

То ли просто идущий мимо.

Будь я проклята! В снежной лунке

Чья горячая кровь затверделась?

А что плачу – то дело в луке.

К морю крови жизнь притерпелась.

3

Коли ты оказалась внутри

Стихотворного цикла,

То хвостом мои слезы утри,

Чернобурая Микла.

Ведь была и опала и гон

По всем правилам гона,

Но от свиста укрыл меня звон,

А от пули – икона.

Неужели мой крест меня спас,

Чтоб в преклонные годы

Поняла я, что рабство для нас

Не кровавей свободы.

* * *

Каким еще предаться негам,

Каких еще достичь глубин.

Как вперемежку кровь со снегом,

Цветут шиповник и жасмин.

А время не летит – течет

И крыльями себя сечет.

Но где жасмин, но где шиповник?

Февраль на улице, февраль,

Как многоопытный садовник,

Глядит не в глубину, а в даль,

Где красно-белое крыло

На горизонте расцвело.

Витает снег, летают пули

И убивают корни слов,

Капризно скрещенных в июле

Из очевидностей и снов,

Где ты сама, как снег, идешь

И розу дикую сечешь[212].

Насчет скрещения снов и фактов – мы с тобой почти одинаково чувствуем, только пишем об этом: я как я, ты как ты. В твоем мирочувствовании, не в описании мира, мы – такой парадокс – во многом связаны пуповиной. Но ты культурнее меня, и у тебя более широкие, более объемные ассоциации. И еще парадокс – я традиционна, а ты – нет. Время диктует новые формы.

‹…› Мои свитки не выбрасывай, когда-нибудь, надеюсь, жить будем рядом, вот и почитаем друг другу, я – твои письма, ты – мои. Кстати, в них все наши и достоинства и недостатки живут своей жизнью. Твои я храню. Когда вернусь из Переделкина, разложу их в хронологическом порядке – это богатство моих последних лет, мука и утешение. ‹…›