243. Е. Макарова – И. Лиснянской 10 марта 1999

10 марта 1999

Дорогая моя мамочка! В конце твоего письма звучит обида – тебе, наверное, показалось, что я не так воспринимаю твой успех или не придаю ему должного значения. Я очень рада за тебя, очень. Но, подумай, если честно, разве не я тебе всю жизнь говорила правду – в минуты, когда ты писала мне письма о своей бездарности, когда ты приводила все аргументы в отрицание своего таланта, разве не я отвергала это и уговаривала тебя, и показывала тебе, как ты талантлива, разве не я переписывала тебе твои же стихи? Это замечательно, что тебя признал Солженицын, это как бы уже и народное признание. Это – твой праздник, и я за тебя совершенно счастлива. Еще и потому, что это подвигнет тебя писать дальше.

У меня же только одна задача сейчас – довести до конца работу с Фридл, сделать это так, чтобы она осталась довольна и не сердилась на меня за то, что я ее постоянно склоняю, тревожу ее покой. После выставки и книги найдутся другие люди, они еще что-то отыщут, а я уйду в сторону.

В начале апреля приезжает к нам Георг Шром, дизайнер из Вены, – мы должны все решить и подсчитать перед последней встречей в ЛА и затем 18–20-го мы улетаем с ним в ЛА, по дороге останавливаемся в Нью-Йорке (официальная встреча), и летим дальше. В ЛА будет последнее заседание с Купером, издателем, техническим персоналом по компьютерной программе. ‹…›

Сережа переводит материалы, которые он добыл в Голландии, Австрии и Германии, – потрясающие документы, связанные с судьбами людей, которые читали лекции. Это еще работа на несколько лет, боюсь сказать – на 10, но надолго. Что-то должно выплыть из этого обилия судеб европейских интеллектуалов, пока что я написала 20 стр[аниц] текста, при случае пришлю.

‹…› Никакими действиями невозможно устранить причину, поскольку причина – это «Я» – целиком, как есть, и сколько в этом «Я» разных сплетений – от генетических кодов до среды, воспитания, влияний, правильного или неправильного места пребывания, верного или ошибочного времени…

Есть разница между пониманием задачи и ее решением. Если ты ее понимаешь, это вовсе не значит, что сегодня можешь ее решить. Или что она вообще имеет решение в данной ситуации. Может быть, оно вынесено за пределы твоего сознания или даже бытия? Помнишь, я писала про Шахью, который по справедливости подумал убить доктора, и тот умер. То, что я пишу, не отдельно от меня существует. Да что я! А судьбы людей, которые я изучаю – какие, с нашей точки зрения, непоправимые ошибки совершили многие из них – бежали не туда, не хотели отдавать Рейху коллекции искусства (Билл бы тоже не отдал свою Иудаику), и из-за этого получали пулю в лоб (Билл живет в иное время, к счастью), обращались за помощью к тем, кто их и убивал, – вереница ошибочных действий, – но есть и такие, кто или интуитивно, или разумом проигрывали про себя варианты будущности и решали верно… Есть и самоубийцы – Фридл, например. Это та же дуэль Пушкина. Надоело ей, надоело! Издательша рыдала – ну зачем Фридл не уехала в Палестину? Но уедь она в Палестину, кто бы дал детям два года свободы?! Совершенно непонятно все это. Есть еще одно – можно легко спутать кажущееся (продукт воображения) со знанием (озарением Божественным), – и лучше всегда не сделать чего-то и страдать, чем совершить и каяться.

Все уже сказано и написано, однако даже над первой главой «Берейшит» (Бытие) люди ломают голову. Тоху-Вавоху[404] – это темный хаос, но это материя. Значит, Дворец построен на помойке? Это даже мудрецы Торы замечали, не то что я тут словами балуюсь.

Наш Иерусалим все время копают. Где ни копнут, там находят. Копают, когда ищут, копают, когда строят и реставрируют. Вот подкопали под старым домом у старого города. Дом, ничем прежде, кажется, не примечательный, теперь стоит высоко в котловане, гигантский коренной зуб, вывороченный из земной десны, – сейчас выглядит памятником, а завтра засыпят котлован, и он снова станет в ряд.

Камни в фундаменте Первого Храма не только размерами отличаются от поздней кладки, в них застыло иное время, время Экклезиаста. Правда разрушенного Храма. Сейчас здесь арабская деревня Силуан, на камнях – пустые бутылки от кока-колы, мусор времени, и его шум здесь тоже «Пять шекелей, пять шекелей!» – арабские дети тащат на поводке собаку продавать туристам, тянут ее за хвост, вырывают из нее клоки шерсти, злятся на свой товар.

Давид, отец Соломона, пел во славу своего города, – хитростью взял Евусеев, хитростью избавился от Урии, выслал его на сраженье в первых рядах, а сам лег с женой его, Бат-Шевой, – здесь все это случилось, где я сейчас стою, – и балкон, где он ее увидел, и сам дом его, а вот и каменный нужник – со времен Вавилонского нашествия. Анализ его содержимого показал, что за два года плена и разора жители города питались мясом. Значит, скот было нечем кормить, – его обильно забивали и ели.

‹…› Ты не представляешь, сколько у меня разного понаписано, поназамечено, понаотмечено, – моя пустыня населена чем только не… Но правда, нет времени, нет импульса, нет никакой потребности делать еще одну попытку войти в литературный процесс. Кажется, у меня иная судьба, иное предназначение… На днях пойду с Маней покупать тебе платье на вручение премии. Она знает какой-то супермагазин. Сведет. ‹…›