141. И. Лиснянская – Е. Макаровой 20, 24 августа 1994

20.8.1994

Доченька моя! Уже полмесяца, как я тебя проводила. И те (я высчитала) 15 дней, что были мы с тобой неразлучны, – это даже не сон голубой, а сон феерический. ‹…›

Четыре первых дня после твоего отлета я еще никак не осознавала, как далека твоя Черниховская улица от здешней Черняховской. А потом затосковала жутко. Когда еще свидимся, Бог его знает. Как уверенно и гордо мне жилось подле и вокруг тебя. Ты – центр всех встреч, еще до сих пор все о тебе здесь говорит, но, видимо, понимают, как мне тяжело далась эта разлука без моих жалоб, и ободряют: «Ничего, еще увидитесь! Вы ведь просто преобразились с приездом Леночки, и вот опять сникли, не вылезаете из номера». Однако я все же вылезаю. ‹…›

24.8.1994

Леночка, дорогая моя деточка, доброе утро! ‹…› Семен обратил мое внимание на то, что Мандельштам в лагере сказал: «что у него была книга “Камень” и что последнего не будет камня». Т. е. Семен сказал: как ты, интуитивно, почувствовала в стихах то, о чем сам Осип Эмильевич думал. Я прочла статью: документы, свидетельства о последних днях поэта, сердце разрывается. В конце статьи цитируют мою строфу со ссылкой на автора: «Неизвестна твоя могила, / Может быть – это целый свет / В первом “Камне” такая сила, / Что последнего камня нет».

Сейчас читаю ранее не опубликованные письма Цветаевой к Ломоносовой, которая, как выясняется, посылала Цветаевой деньги из США по тайной просьбе Пастернака. Цветаева же в своих письмах (в одном из них) подозревает, что без Бориса не обошлось, однако этого так и не узнала. Все благодарит и все расширяет свои денежные просьбы. Бедная!

И Мандельштам просил, но более открыто, как нищий, не обосновывая просьбы описанием своей жизни и своего дара. Это были либо устные просьбы, обращенные к друзьям, знакомым, либо письменные заявления в «инстанции». Господи! Какие судьбы! Какие разные характеры, объединенные одним; нет двумя общими вещами: верою в свою поэзию и нищенством. Они для меня все живые – Поэты, и я страдаю за них, как можно страдать только за живых. Цветаева пишет: «Хуже быть богатой и признанной, лучше – бедной и призванной». Хотя выше говорит, что могла бы быть богатой и признанной, если бы отойти от своего в поэзии и писать, как все. Но это ею начисто отвергается. Мандельштаму, думаю, и в голову не приходят такие формулировки, ему легче по душевному устройству быть беспечно нищим. Детей нет, нет хозяйства, не надо топить, варить, кормить. Тяжела доля русского писателя – женщины. Это я к тебе возвращаюсь. Сколько у тебя забот! Не вари на ораву приходящих, пожалей себя. Пусть они сами варят тебе. ‹…›