244. И. Лиснянская – Е. Макаровой 24, 26 марта 1999

24 марта 1999

Доченька моя, мое солнышко! Спасибо тебе огромное, что тратишь на меня время, ищешь платье. Зная, как ты занята, мне такое твое внимание безмерно дорого. Сегодня у меня была работница архива РГАЛИ (бывш[его] ЦГАЛИ), она с восторгом говорила о твоей прозе, о «Танцуйте с нами» и «Рыжем муравье», я таяла и подхватывала. Я так была довольна, что не знала, чем ее ублажить, – вкусно накормила, да еще отдала тетради, которые отдавать не собиралась. Но те, что ты мне дарила, оставила у себя. Зато, как и в позапрошлом году, отдала на хранение некоторые твои не личные письма. Ольга Всеволодовна восхищалась еще раньше твоим эпистолярным искусством. ‹…›

День начался с первых больших луж, знаю по рассказам ходящих, да и по окну, как всегда. Так вот наступила весна и началась война[405]. Чем все это кончится – Бог весть. Но весна все же наступила, и я завтра отравлюсь с Семеном в поликлинику, – так близко, а ему не дойти. Повезет нас Паша Катаев. М.б., Семену промоют уши, и станет легче ему, да и мне. На ор уходят силы, а мне все трудней быть моложе его на 17 лет. ‹…› Все-таки всякий раз жалею, что нет на компьютерных клавишах знака бесконечности – необдуманно устроена такая умница-машина. ‹…›

26 Марта 1999

Доченька моя! Вчера тебе не писала, но попугала тебя по телефону. Коллапс – действительно ужасная штука. Но все – позади, и я живая, как никогда. ‹…› Идет борьба всех со всеми и повсюду. Полнейшая напряженка. Но я сегодня вопреки всему в отличнейшем настроении, – жива, говорила с тобой, жду серебристого костюма от тебя. От тебя – это лучше, чем от Диора или Зайцева. Выплыву на кафедру в виде серебристожирной беззубой рыбины. Рыбы не улыбаются, и я не буду. Рыбы не говорят, а мне придется речь толкать. Лучше бы не надо. Речь свою я уже написала. Конечно, ничего нового сказать не могу, а только повторить свое же старое. Но и мое, уже мной говоримое, не блещет остротой ума и оригинальностью. Ничего не поделаешь. Лауреатство это для меня – очень большое событие, почетное для души. Но, доченька моя, я поняла, что главные мои события – часы или дни, когда пишу. Никакое блаженство с этим не может сравниться.

Да, забыла тебе сказать, – «Знамя» попросило у меня повесть – почитать. Я согласилась, уверенная в провале. ‹…› Через три дня Иванова мне сообщила, что моя повестушка понравилась всем. Кажется, будут печатать в конце года[406]. Вот так дела! А редакторшей будет та, что была у тебя, – Лена Хомутова. За всей суетой я тебе это забыла сказать. А суета у меня большая. Например, надо подготовить материалы для выставки в помещение, где будет выдаваться премия. Нужны фотоснимки, мои книги, отдельные публикации, статьи обо мне. Кроме снимков и книг у меня и нет ничего. Почти все отдала в архив. Да и для чего? Хватит и этого. Не буду копаться в папках, которые еще остались. Неохота. Скорей бы все прошло благополучно, и – в Переделкино!

А куда я спешу, спрашивается, куда спешу? А мне хочется написать кое-какие рассказы из жизни, преимущественно – смешные, но и грустные при этом. ‹…›