107. И. Лиснянская – Е. Макаровой 28–29, 31 марта, 1–2, 4 апреля 1993

28.3.1993

Доченька! ‹…› Сегодня день театра и меня позвали на чай здесь же (ком. 111), там Петрушевская[175] и 2 театроведа. Полчаса посидела с ними, рассказала о театре в Бурятии, рассказав, удалилась со словами: «Не сожалейте, от вас уходит посредственный зритель». А мой рассказ, если ты его забыла, такой: однажды, когда я с С. И. были на Байкале в Горячинске, С. И. меня повел в местный театр посмотреть столичную труппу из Улан-Уде. Спектакль (по-русски) состоял в том, что сначала, ровно минуту, показали женщину – жену изменяющего ей мужа. Далее женщина исчезла, но вокруг нее, в разговорах о ней, двигался сюжет с главными ролями: муж, любовница. Когда спектакль, который шел 3 часа, закончился и занавес опустился, на авансцену вышли кланяться все актеры. Все зрители и зрительницы, принесшие цветы, ринулись к пострадавшей, нагрузили и осыпали ее цветами. Пострадавшая – та актриса, что пробыла на сцене одну минуту.

29.3.1993 г.

‹…› Сегодня опять всматриваюсь в курицын глазик, и не проходит ощущение, что тебе очень сейчас трудно, что ты растеряна перед необходимостью добыть денег для спектакля и что сам спектакль, если состоится, все равно – опоздает. А м.б., все вкупе, все неудачи мелкие и крупные, все тревоги, все заботы. Настолько беззащитно твое лицо на фотографии, что трудно верить Чертоку (получили по почте письмо): «Инночка, Лена была у меня на радио – рассказывала о своем умершем в Москве друге Плисецком. Чудно выглядит, уверена в себе, довольна жизнью».

Как ты, моя доченька, умеешь держаться! Какой у тебя чудный характер для других. Но я-то знаю, что «уверена в себе» – это твоя самозащита, а твое «довольство жизнью» – твое нежелание кого-нибудь обеспокоить жалостью к себе. Я даже не знаю, по каким таким признакам догадываюсь, что тебе нелегко, что ты на некоем распутье.

Курицын глазик! Вот так и ты знаешь, когда мне нелегко. Если я вдруг ударяюсь в приобретение каких-то предметов, ты точно понимаешь – маме худо. Но теперь я ничего не приобретаю. Не из-за безденежья, а так – этим я больше себя утешить не могу. Теперь мое утешение – только исходит от тебя – твой голос, твои письма, а также исходит из литературы. Сейчас я взяла в библиотеке письма Блока. Да и мое неумение передвигаться в пространстве – тоже благо. Не суечусь, не разочаровываюсь. Читаю. Вот начиная с ноября прошлого года однажды мы выезжали к Булату на дачу (Переделкино) встречать Новый год (кончилось это сердечным приступом у Семена) и на презентацию позавчера. 2 раза за 5 месяцев были на людях. Кажется, это очень тоскливая жизнь, но ничего подобного. А если бы эта жизнь шла где-то неподалеку от вас, я считала бы ее наисчастливейшей.

Да, чуть не забыла! На презентации ко мне подошел Вова Шаров[176], с любовью расспрашивал о тебе, как ты и что сейчас делаешь. Просил тебе передать любящий привет. Сам он, я прежде слышала, а тут и «Новый мир» его объявил, пишет романы. Я его поздравила со скорым опубликованием его романа в «Новом мире», на что он весело, очень весело сказал, все это затевается для того, чтобы его крепко обругали! Он такой же смешной – полурыжий-полуседой. Наверное – андеграунд. Посмотрим. «Новый мир» теперь единственный журнал, который мы выписываем, – очень уж дорого. Еще выписываем: «Литгазету», «Аргументы и факты», а также «Книжное обозрение». То тут, то там мелькает фамилия Липкин, это приятное явление мы называем «ни дня без Липкина».

‹…› Ленуся! Сейчас идут баталии и, кажется, уже не в одном депутатском корпусе. Коммунисты берут верх, так как на съезде их большинство (бывших и настоящих), – и они цинично хотят оставить за собой последнее слово, даже уже Хасбулатовым (мафиози) хотят пожертвовать. Что значит – оставить за собой последнее слово? Для съезда это значит: оставить за собой задарма приватизированные в Москве квартиры и т. п., удержать в своих руках награбленное, чтобы и дальше под красным (коричневым) флагом не только грабить население, но и убивать. Вот-вот ринутся сторонники тех и этих стенкой на стенку. Ну что мне здесь расписывать? Когда ты прочтешь это письмо, все уже случится. Я, лично, ничего не боюсь и ко всему готова. Самое невероятное не может превысить моих прогнозов и ожиданий. Что бы здесь ни произошло, за нас не беспокойся, мы старики и никому не нужны. Никто ни меня, ни папу не тронет. Эти грабители знают, кого грабить. Очень много развелось богатых, а народ не может и не хочет понять, что только при наличии богатых может образоваться твердый средний класс. Население ненавидит имущих – лучше Сталин и Гитлер.

Не знаю, писала ли я тебе о дневниках Геббельса. Из них ясно видно, что из-за безденежья и комплекса неполноценности, порвав с единственной любящей его и любимой им полукровки, это чудовище вполне цинично-осознанно рвануло в национал-социализм и не скрывает своего цинизма в дневниковых записях (а ведь хотел быть писателем, но попытка не удалась). Отсюда Прохановы и проч. Сейчас отлучалась от письма посмотреть новости. Ельцин выступает на митинге: «Давайте еще потерпим 2–3 часа, а там…» Ждут решения съезда, «а там» может обозначать что угодно. ‹…›

31.3.1993

Доброе утро, моя красавица! Сейчас ты в Праге. Все-таки даже при усталости и весеннем авитаминозе прекрасно поменять место, пожить в таком красивом городе, как Прага. Мало кому это дано, т. е. моему поколению почти не дано, исключая тех, кто и при железном занавесе просачивались в любую его прореху, эти и сейчас преуспевают. А ты не из тех и – слава Богу. Сейчас так же граница не столь прозрачна, – она состоит из дыма, тумана и мыльных пузырей. Это граница отсюда – туда. Ты уже не в этом измерении.

И все-таки более всего я хочу, чтобы ты отдыхала, моя прелесть. Вчера по телевизору показывали рекламу: водяное одеяло, т. е. одеяло из непромокаемой ткани, – матрац, нет, в виде перины, но перина состоит из «наперника», в который, с помощью какого-то незамысловатого механизма, накачивается вода той температуры, какая угодна телу. Это волнообразное одеяло дает чувство невесомости и крепкий здоровый сон. Такой здоровый, что даже короткий сон приносит не разбитость, а свежую выспанность. Вот я смотрела эту рекламу и думала о тебе. Если у нас уже продают этакую диковину, то у вас, наверное, подавно. И не обзавестись ли тебе таким одеялом? Ведь у тебя хронический недосып. Конечно, я мечтаю о том, что ты при твоей загруженности высыпалась без помощи водяного одеяла. М.б., ты все-таки отойдешь от темы Фридл – катастрофа? Ведь и в самом деле крыша может поехать. Ты не из тех людей, которые могут, как некоторые, уцепившиеся за 50-летие катастрофы, безболезненно для себя зарабатывать на чужом горе. Ты на этом зарабатываешь не деньги, а муку, бессонницу, также и чувство вины, хоть ты еще и не родилась тогда, когда это случилось. Доченька моя, побереги себя, хватит тебе жить с этим адом в душе, ты уже этой ужасной гибели отдала не один год своей жизни. И не просто отдала, а пережила этот ад, так, как будто это – с тобой. И это при той интенсивности, какой обладает твоя душа. Это еще счастье, что ты настолько сильна, что не потеряла острый вкус к жизни. Но теперь, я чувствую, ты этим адом уже изнурена. Ты и сама это чувствуешь, если пишешь мне об этом. Какая тоска в твоем курицыном глазике… Я все вглядываюсь и вглядываюсь в него, и так хочется обнять тебя, пожурить тебя за тебя, утешить.

‹…› Как бы ни были уродливы обстоятельства моей жизни, главная любовь моей жизни – это ты. Никого я не любила так беспрерывно, как тебя. Просто форма этой любви была иною, чем у матери. Я, скорее, взяла на себя отцовскую функцию, и это не могло не сказаться ни на моей жизни, ни на твоей. Понятие «матери» было деформировано как во мне, так и твоем отношении ко мне. Это совсем не означает, что ты меня не любишь, просто мы с папой в силу разных трудных причин как бы поменялись местами.

Ленуся! Как я мечтаю, чтобы ты мне написала: «Мама, хоть я и была занята в Праге очень и очень, но все же и отдохнула». Но не выполняй мою мечту с помощью лжи: «Но муху, муху ты не обманешь!» ‹…›

1.4.1993

Ленусенька! ‹…› На дворе какая-то сумеречная погода, какая может быть только в ненастном лесу. Солнце все еще не пробьет туч, хотя они нет-нет и разрываются на снег с дождем, а иногда градом сыплются, я давно уже такого беспросветного апрельского утра не видела. А сейчас – 10 часов утра.

Вчера были приступы мерцалки и сегодня буду отлеживаться. Шестого выедем домой. ‹…› Вывозить нас взялся Миндадзе, спасибо ему, какой добрый человек – особенно на фоне совсем непривычного жмотства. Все озлоблены, каждый занимается своим. Нет уже даже русских посиделок на кухнях. И не только потому, что все дорого. Я помню, как студенты в складчину собирались, только бы поговорить, почитать друг другу. Такая разобщенность, отторгнутость каждого от всех – не русская. Ведь наши граждане, беря пример с Запада, хорошо освоили только его дурные черты: отдельность, рекламы TV с голыми попками, проституцию, терроризм, рэкет (тайно он и прежде существовал, но в иной форме), наркотики и т. д. Короче, если ты станешь пересчитывать все «язвы капитализма» – все у нас есть. Но нет ни одного «чуда капитализма» – усвоено только плохое.

Читаю письма Блока и поражаюсь, какая доверительная, любящая атмосфера сближала поэтов, как они восторженно относились друг к другу, если в стихах находили недостатки те или иные, писали о них друг другу без утайки, без ложного страха обидеть. К письмам прилагали стихи и т. д. Нынче это не только не практикуется в письмах, но даже – при встречах. Все разбились на мелкие группки, так оно было бы и правильно, если бы каждый, почти каждый, не пытался стать модным, идти в ногу не со временем, а с данной минутой. ‹…›

2.4.1993

Добрый день, моя доченька! День сегодня действительно добрый: я отмерцала, и небо замерцало солнечными лучами. Солнце именно мерцает, а не ярко горит. Тому причиной мелкие облака, часто и недолго набегающие на солнце. ‹…›

Ты – уже в Праге. Я мысленно гуляю с тобой по этому городу, но жаль, кроме Вацлавской площади и одного моста, ничего другого себе представить не могу. Интересно, где ты живешь, что пьешь, что ешь, с кем встречаешься и как идет работа? Я издали, телепатически, передаю тебе положительные волны, надеясь на твою удачу и на часы отдохновенья. Это я так возомнила о своей силе после того, что руками вчера сняла боль у Семена в пальцах, а сегодня радикулитные боли у хозяйки корпуса. Так что посылаю на тебя свою целительную силу через теперь – 2 государственные границы. ‹…›

Небо сегодня особенное. Белые облачка и при том быстрые, дают зрительное ощущение моря под солнцем. И я плыву и плыву, держа курс на Средиземное море, чтобы причалить как раз к тому месту, где ты купалась, а я боялась, что ты простудишься, ведь был ноябрь, даже конец его. Тоскую по тебе и детям так отчаянно, что во мне, как жизненная сила, появилась мечтательность. ‹…›

2.4.1993

Ленусенька, деточка моя! Только закончила писать тебе и опять взялась. Очень хочется сказать, как чудно я гуляла до обеда – целый час. И – ничего, ни перебоев, ни т. п. Маленькие тучки разошлись по кругу, в центре которого уже не мерцало, а сияло. Воздух такой, что пей – не хочу! Все пропахло весной – и еще лежащий снег, и тот, что растаял, и лужи, и ручьи, и птичье пиликанье. Что за птица, не знаю. Семен сказал, что дятел. Но я не знала, что дятел пиликает, слышится он, когда как из пулемета очередь дает – это минуты дятловой любви. И тепло: 5° или 7°. Наконец сдвинулись с нуля! Обожаю теплое время, хоть весну, хоть – осень. Сразу на душе легче, сейчас бы писала, но вся погружена в мысли о сборе вещей. Однако когда тебе не плохо, то все хорошо. И еще хорошо, что я понимаю, насколько мне бывает плохо, тогда когда становится хорошо. Между «вещей» и «однако» (см. выше) я даже искупалась. Вот так-то! ‹…› Вообще, если бы я могла возлюбить себя, как ближнего своего (в заповеди наоборот), я бы, наверное, была здорова, чуть что залечивала бы. Это тоже в некотором роде – мечта. Тебе бы также следовало хоть немного себя полюбить, а не разрываться на сто частей (сюда входят не только отдельные личности, но и страны света, и даже периоды времени).

‹…› А ты у меня на первый зов любого характера летишь, как бабочка на огонек, и обжигаешь крылышки, а иногда и пыльцу с них рассеиваешь, потому-то твоя жизнь, как бы я ни молилась за тебя Богу, никак не может быть легкой. Но за это, видимо, тебя так любят родные люди, а любовь всегда подспорье.

Твоя мама – дурочка-философка – тебя целует и благословляет.

4.4.1993

Добрый день, моя красавица, моя доченька! Только сейчас сообразила, что письма (1 печ. лист) пойдут оказией, а не почтой, и взяла более светлый лист, на светлом и писать веселей. ‹…› Сегодня приедет та тетка, что привозит мне яблоки, а сама с радостью ходит вместо меня обедать. Эта Ирина Сергеевна всеядна и потому (слава Богу) знает лучше всего садоводство, зная остальное по верхам и, как мне кажется, смыслит в литературе чуть выше уровня читателей Асадова. Ну что ж, обычно при всеядности человек не глубоко знает главное свое призвание. А эта – все знает о саде. Хочу почерпнуть кое-какие дополнительные сведения о плодовых деревьях, о них я знаю очень мало, хотя в прошлое лето насмотрелась на растущие быстро вишневые и яблоневые деревья в Красновидове. Если бы ты приехала, не узнала бы этого места. Так возделаны сады и огороды – последние просто совершенно профессионально. Теперь наши огородники богаты, им не страшно так много платить за дачу – они полностью на год себя обеспечивают всеми овощами вплоть до цветной капусты, всеми травами и т. д. Значит, тратиться им приходится только на крупы, мясо, молоко. Я очень радуюсь за этих людей, большинство из них и есть садовники и огородники. Наконец занялись своим делом. Если бы их приквартирные угодья были побольше, то и коров бы завели. А если бы я была здоровей сердцем, я бы тоже с удовольствием копалась бы в огороде, подражая Блоку молодому и Пастернаку средних и пожилых лет. М.б., в данном случае подражание дало бы плоды. Позавчера Семен сказал: «Что-то мы давно друг другу стихов не читаем, а?» (он-то мне читает). Я пожала плечами и без выражения взглянула на него. А он «глаза хитрющие!», наверное, боится заговорить о моих стихах после известного тебе выступления. Это его выступление дало толчок к одному стишку, о причине возникновения которого несведущий никогда бы не догадался. Так бы должны были бы вообще стихи – безадресно.

* * *

К чему внимание заострять

На том, что вместе мы и поврозь?

Стрела амура – чтобы застрять.

Стрела Господня – чтобы насквозь.

Сквозь щель поменее, чем ушко,

В какое тщился верблюд пролезть,

Проходит то, что давно прошло,

И то, что будет, и то, что есть.

Вся смерть, прошедшая сквозь меня,

Всем чудом жизни во мне болит,

И воздух, дующий сквозь меня,

Паучьи волосы шевелит,

Колышет иву, колеблет пруд,

Толкает музыку сквозь камыш…

И если песни мои умрут,

То, значит, правду ты говоришь,

И значит, нету меня темней,

И бред мой сущий – не вещий бред,

А ты бессмертен в толпе теней,

Поскольку свет сквозь тебя продет[177].