Крушение планов Гиммлера

Осенью и зимой 1941 года разверзлась пропасть между мегаломанией Гиммлера, грезившего об использовании миллионов советских военнопленных для принудительного труда в необозримых германских колониях, и гибельной реальностью в его концентрационных лагерях. Даже кое-кто из лагерных эсэсовцев выражал обеспокоенность столь явным разнобоем между тем, что говорилось и что делалось СС. Их сомнения выразил один из чиновников Заксенхаузена, вслух вопрошавший себя: «А для чего, собственно, доставили сюда этих субъектов? Работать или подыхать?»[1647] Будучи сторонником «уничтожения трудом», Гиммлер, скорее всего, ответил бы так: «И работать, и подыхать». В случае с советскими военнопленными, доставленными в октябре 1941 года для рабского труда, план СС срабатывал лишь отчасти – пленных солдат действительно уничтожили, так и не успев задействовать их на принудительных работах. РСХА предупреждало лагерных эсэсовцев не путать военнопленных, доставленных на «принудительные работы», с обреченными «на казнь»[1648]. Не все эсэсовцы на местах усматривали эту разницу, да и нацистская пропаганда не уставала выставлять решительно всех советских солдат опасными для жизни недочеловеками[1649].

И поэтому умерщвление советских военнопленных продолжалось. Когда блокфюреру Заксенхаузена Мартину Книттлеру, убийце со стажем из барака смерти, в ноябре 1941 года доложили о том, что сегодня погибло девять советских пленных, он ответил: «Что? Всего-то девять? Рано ставить точку. Еще поглядим». И Книттлер несколько часов продержал на морозе группу советских солдат, только что вернувшихся из помывочной. На следующий день 37 из них умерли[1650]. Совершаемые им убийства Книттлер логически обосновывал как продиктованные экономической выгодой. Согласно нацистским представлениям в духе социалдарвинизма, создание летальных условий способствовало естественному отбору – выжившие советские солдаты были самыми сильными в физическом отношении работниками[1651].

Эсэсовское лагерное начальство в Ораниенбурге было прекрасно осведомлено об уничтожении «советских рабов». Однако и Рихард Глюкс, и его подчиненные взирали на творимый кошмар воистину с олимпийским спокойствием[1652]. Более того, они способствовали созданию в концлагерях летальных условий. Когда дело дошло до строительства новых бараков, Артур Либехеншель был с самого начала настроен весьма решительно. Советские военнопленные, вещал он в середине сентября 1941 года, должны размещаться «в самых примитивных условиях»[1653]. Что это означало, становится понятным при изучении разработанного в середине октября 1941 года эсэсовского проекта нового лагеря в Бжезинке. Болезни и смерть в их результате изначально были заложены в проект, согласно которому 125 тысяч военнопленных предстояло втиснуть в 174 барака. Одна уборная приходилась на 7 тысяч человек, баня – на 7800 человек. Перечисленные условия были намного хуже тех, которые предусматривались типовым проектом концентрационного лагеря. Однако в глазах эсэсовских проектировщиков, разделявших взгляды Гиммлера на советских людей как на неприхотливых «полузверей», это было как раз то, что требовалось[1654].

На первый взгляд отношение к советским военнопленным в конце 1941 года озадачивает: почему столько людей, выделенных концлагерям для рабского труда, свели в могилу? Однако с точки зрения СС эти убийства не представлялись чем-то абсурдным. Они могли бы вызвать озабоченность, имей жизнь «советского раба» хотя бы мало-мальскую ценность. Но она таковой не имела. Лагерные эсэсовцы были убеждены, что прибывшие в октябре 1941 года 27 тысяч пленных солдат – лишь авангард, за ними последуют куда более многочисленные партии, которым уготована та же участь. Сказывалось и убежденность нацистов в своей окончательной победе в этой войне, стало быть, военнопленные устремятся в лагеря нескончаемым потоком[1655].

Но ожидаемый поток внезапно иссяк. Вскоре после того, как СС заявили о своих правах на захваченных в плен советских солдат, последовало решительное вмешательство Гитлера. 31 октября 1941 года он, столкнувшись с возраставшей нехваткой рабочей силы, приказал в массовом порядке задействовать советских военнопленных на работах для нужд германской военной промышленности; в самом скором времени претензии СС оказались оттеснены на второй план куда более актуальным вопросом: каким образом покрыть дефицит рабочих рук в государственном и в частном секторах экономики. Да и пленных стало гораздо меньше, чем ожидалось. Больше вермахту так и не удалось разжиться тем количеством взятых в плен солдат противника, которое было реально достижимо в первые месяцы осуществления плана «Барбаросса». А предрекавшийся самоуверенными гитлеровскими генералами блицкриг превратился в непрестанную войну на взаимное изнурение. Немецкое наступление под Москвой захлебнулось, и буквально вслед за этим, в декабре 1941 года, последовало первое крупное контрнаступление Красной армии. К этому времени большинство захваченных в плен летом советских солдат либо уже погибли, либо умирали вследствие летальных условий во временных лагерях вермахта и беспощадного отлова «комиссаров»[1656]. Обещанное Гиммлером цунами советских военнопленных до концентрационных лагерей так никогда и не докатилось.

В результате грандиозные планы рейхсфюрера по расширению концлагерной системы – с гигантскими новыми лагерями Бжезинка и Майданек как основной базы размещения «советских рабов» – так и остались нереализованными, по крайней мере в задуманных масштабах. 19 декабря 1941 года глава строительного ведомства СС Ганс Каммлер направил Гиммлеру отрезвляющий рапорт о продвижении работ в Бжезинке и Майданеке. Будучи уже не в силах приукрашивать положение, Каммлер нехотя признавал, что строительство обоих лагерей – в то время рассчитанных на 150 тысяч заключенных каждый – значительно отстает от графика; на тот период в Майданеке соорудили всего 26 бараков, а в Бжезинке и того меньше – 14. Основной проблемой, помимо минусовых температур и дефицита стройматериалов, было практически полное отсутствие рабочих рук. По замыслам на осень 1941 года, проект строительства базировался на притоке огромного количества пленных советских солдат Красной армии. Но прибывавшие до сих пор военнопленные оказывались для лагерных зодчих из СС бесполезны. Каммлер признавал, что от планов вынудить военнопленных ставить для себя бараки пришлось отказаться, ибо заключенные «находятся в столь катастрофическом физическом состоянии, что их эффективное задействование на работах на сегодняшний день не представляется возможным»[1657].

В итоге Майданек так никогда и не стал узловым центром принудительного труда. Летом 1942 года работы по строительству даже временного лагеря были далеки от завершения. Возвели всего две эсэсовские казармы, но сторожевые вышки не были закончены, а строительные материалы были разбросаны по всему участку[1658]. Майданек даже не приблизился к запланированной проектной мощности. В нем содержалось не более 10–15 тысяч заключенных, и никаких германских колониальных поселений на Востоке они заложить явно не могли[1659]. Эсэсовские планы в Бжезинке также воплощались черепашьими темпами. Лишь в марте 1942 года, полгода спустя после размещения первого заказа на строительство, работы продвинулись настолько, что выживших военнопленных удалось перевести в бараки главного лагеря в Бжезинке. Этих советских солдат было меньше тысячи, и большинство из них также вскоре погибло. В середине апреля 1942 года молодой еврейский заключенный, недавно депортированный в Бжезинку из Словакии (марионетки Германии), увидел там последних советских солдат, «живущих в ужасающем небрежении», «прямо на стройплощадке, без защиты от холодов и дождей, умиравших в огромных количествах»[1660].

Первая попытка Генриха Гиммлера сделать ставку на «советских рабов» закончилась провалом и трагедией. Прибытие советских солдат не превратило конц лагеря в гигантские фабрики рабского туда, зато положило начало новому этапу геноцида. Весной 1942 года, когда большая часть отгороженных для военнопленных участков была закрыта, а их заключенных стали официально считать заключенными концентрационных лагерей, из 27 тысяч человек, доставленных на принудительные работы осенью 1941 года, в живых оставалось не более 5 тысяч пленных советских солдат[1661]. Одним из выживших был заключенный Освенцима Николай Васильев, в марте 1942 года переведенный в Бжезинку. После войны он дал лаконичные ответы на вопросы о судьбе своих товарищей по лагерю: «Расстрелян. Погиб на работах. Умер от голода. Умер от болезни»[1662].