Смена караула

Несмотря на ярко выраженную преемственность в руководстве лагерями СС, внизу ситуация складывалась другая. После вторжения в Польшу масса охранников, уже давно проходивших военную подготовку, покинула лагеря. Осенью 1939 года в общей сложности от 6500 до 7 тысяч лагерных эсэсовцев влились в ряды дивизии СС «Мертвая голова»[1127]. Им на смену пришли новобранцы, наскоро обученные на охранников главным образом в отрядах «Мертвая голова»[1128]. Большая часть ветеранов СС погибли. Незадолго до ухода из лагерей ради командования эсэсовскими формированиями в боевых условиях Теодор Эйке собрал эсэсовцев, отвечавших обучение, в Заксенхаузене. Их задача состояла в том, чтобы научить новичков обращаться с заключенными абсолютно безжалостно, Эйке приказал уничтожать всех врагов и вредителей[1129]. Об их обязанностях новобранцам постоянно твердили и в эсэсовских печатных изданиях, перепевая старую песню об охранниках, выполняющих свой долг[1130]. Другим подтверждением надуманного приравнивания к боевым частям явилось последовавшее вскоре включение лагерных СС в состав ваффен СС (войск СС), объединивших все боевые формирования СС[1131].

Чем дольше продолжалась война, тем пестрее становился состав лагерных эсэсовцев. Эта тенденция обозначилась еще осенью 1939 года. Пополнение, прибывшее в концлагеря на смену ушедшим в войска, было значительно старше «шустрой» молодежи Эйке. Многим было за сорок или даже за пятьдесят, и они были признаны непригодными к службе на фронте. Набирались они из общих СС[1132]. Узник Бухенвальда Вальтер Поллер вспоминал, что большинство охранников были «пожилыми эсэсовцами с небольшими физическими изъянами»[1133]. Однако идеалам СС они не соответствовали отнюдь не только внешне. Многие из новичков демонстрировали куда меньшее рвение, чем довоенные добровольцы. И хотя некоторые из них прошли базовый курс подготовки охранников или имели боевой опыт Первой мировой войны, ветераны СС нередко критиковали их за некомпетентность[1134]. Некоторые из новоприбывших даже грешили человечным отношением к заключенным. Прожив большую часть жизни в Германской империи и Веймарской республике, они сохранили представление о добре и зле, посему не годились для службы в концлагерях[1135]. В Дахау, например, пожилой эсэсовский охранник признавался заключенным, что чувствует отвращение к своей работе и не желает стрелять в «беспомощных и отчаявшихся людей»[1136].

Новобранцев было нелегко заставить подчиняться требованиям. В начале 1940 года инспектор концлагерей Глюкс подписал громоподобную директиву, грозившую повинным в «сентиментальной гуманности» тяжелыми карами; новичков обязывали обращаться со всеми заключенными как с «закоренелыми врагами государства»[1137]. Подобного рода указания следовали одно за другим[1138]. Очевидно, эти меры со временем возымели действие, и то, что отдельным новичкам поначалу казалось недопустимым, вскоре сделалось приемлемым. Множество новых охранников впитывали дух лагерей СС и привыкали к насилию, подобно палачам нацистских карательных отрядов в оккупированной Европе, обнаружившим, что со временем убивать им стало легче[1139]. Вскоре после прихода в Флоссенбюрг один из новобранцев в частном письме «гордился» тем, что концлагеря защищают немецкое общество от всех «бродяг и врагов государства»[1140].

Кроме того, давление на старых и новых подчиненных оказывали коменданты лагерей. Самой деспотичной фигурой начала войны был комендант Бухенвальда Карл Отто Кох, что видно из его директив осени и зимы 1939 года. Кох постоянно распекал своих людей за леность, глупость и нерадивость. Он возмущался, что заключенные плохо работают: на стройплощадках грязь, отдача «почти нулевая», а дисциплина «никуда не годная»[1141]. Из-за «наплевательства» блокфюреров СС, практически «впавших в спячку», не лучше обстояли дела и в бараках заключенных[1142]. Подчиненные не проявляют никакой инициативы, переложив все на его плечи, продолжал досадовать Кох. «Я быстро заставлю их, – издевался он в октябре 1939 года, – самим подтирать себе задницу»[1143]. Но самым вопиющим было то, что отдельные эсэсовцы вступали с заключенными в сговор. Вместо того чтобы наказывать или расстреливать узников, в поисках съестного пересекавших запретную зону лагеря, охранники просили тех принести овощей и на их долю. «Воистину, очень мило, – едко замечал Кох, – брататься и дружить с преступниками»[1144].

О наказаниях комендант Кох не забывал никогда. В первую очередь, разумеется, заключенных[1145]. Но строго взыскивали и с эсэсовцев, карая строевой муштрой[1146]. Кох установил слежку за своими людьми через эсэсовских осведомителей, а в конце ноября 1939 года предпринял решительный шаг, на две недели переведя всех блокфюреров на казарменное положение; даже женатым эсэсовцам, жившим за пределами лагерного комплекса, было запрещено его покидать[1147]. Кох не раз говорил, что последним наказанием для провинившихся эсэсовцев будет заключение в концлагерь: «Якшающиеся с заключенными сами станут заключенными»[1148].

Эсэсовцы в других лагерях тоже получали аналогичные угрозы и иногда подвергались наказаниям; в Заксенхаузене одного эсэсовца подвергли публичной порке за получение взяток (от родственников заключенных), имевших целью лучшее обращение с некоторыми узниками[1149].

Тирады Коха возмущали многих эсэсовцев Бухенвальда. То, что Кох представлял себя образцом благопристойности, казалось им величайшим лицемерием, поскольку комендант сам по уши погряз в коррупции. Большинству эсэсовцев с их мелкими махинациями было до него далеко; жадность амбициозного Коха ничуть не уступала жестокости. Свою беспощадность он уже сполна продемонстрировал после погрома 1938 года, систематически грабя заключенных-евреев, а во время войны обнаглел окончательно, скопив десятки тысяч рейхсмарок на тайных банковских счетах и груды вырванных у заключенных золотых коронок. Награбленное тратилось на обеды в шикарных ресторанах и любовниц в Веймаре; также Кох приобрел моторную лодку и расширил свою роскошную виллу. Кох жил как эсэсовский король. Его главной расточительной причудой был крытый манеж с зеркалами, достроенный им в феврале 1940 года для себя и жены, которая частенько совершала утренние выезды под аккомпанемент лагерного оркестра. Узники заплатили за ее удовольствия своими жизнями; десятки людей умерли во время работ по лихорадочному возведению манежа рядом со столовой для заключенных.

В конце концов Коху его преступления припомнили. Он отвратил от себя слишком многих эсэсовцев, как в лагере, так и за его пределами, в том числе высшего руководителя СС и полиции района, в конце 1941 года приказавшего арестовать Коха (на посту коменданта Бухенвальда его сменил Герман Пистер, ранее возглавлявший небольшой концлагерь СС особого назначения Хинцерт). Но с Кохом отнюдь не было покончено. Как у ключевой фигуры лагерей СС и протеже Эйке, у него нашлись влиятельные покровители, и после вмешательства самого Гиммлера Коха быстро выпустили[1150]. Условно освобожденного, его в январе 1942 года назначили в один из новых лагерей на территории оккупированной нацистами Польши. К счастью для Коха, во время войны система лагерей быстро расширялась, предоставляя ему еще одну возможность для насилия, воровства и злоупотреблений[1151].