Насилие

Курт Паннике был точь-в-точь юноша с нацистского пропагандистского плаката. Голубоглазый, высокий и стройный молодой человек, вдобавок светловолосый; небольшой, едва заметный шрам на щеке лишь добавлял привлекательности его внешности[2018]. И в то же время Курт Паннике принадлежал к числу разнузданных пьянчуг, отъявленных головорезов и садистов, способных на изощренные издевательства над заключенными и даже на их убийство. На совести Паннике в бытность его лагерфюрером лагеря Вайвара и нескольких лагерей-спутников в 1943–1944 годах бесчисленные преступления. Этот на вид 25-летний унтер-офицер считал себя всемогущим, что и обеспечило ему прозвище Царь Иудеев. Такое понятие, как предел жестокости, было на самом деле неведомо Паннике. Он был из тех, кто мог запросто болтать с заключенными, раздавать привилегии своим фаворитам, а потом со спокойной душой убить их. «Я сам отстреливаю своих евреев!» – как не раз он заявлял заключенным[2019]. Может, и имидж этого унтер-офицера – преисполненного чувства благородной мести – можно считать и не совсем обычным, однако поведение вполне соответствовало представлениям о лагерном охраннике. Он был одним из многих, как молодых, так зрелых лагерных эсэсовцев, упивавшихся переданными им полномочиями и ретиво охранявших царивший в лагерях оккупированной Восточной Европы режим террора.

Насилие и убийство составляли неотъемлемую часть ежедневного установленного порядка лагерных СС на Востоке. Насилие присутствовало там во множестве форм, одни более распространенные, другие встречались реже. К последним можно отнести половые преступления. В последние годы историки стали куда внимательнее относиться к систематическим преступлениям на сексуальной почве, совершенным в ходе этнических чисток и геноцида, в том числе и немецкими солдатами на оккупированных нацистами восточных территориях[2020]. В концлагерях охранники вовсю насиловали заключенных, причем, как правило, традиционным способом, хотя иногда прибегали и к нетрадиционным – то есть были широко распространены и иные формы половых преступлений. Женщины чаще всего подвергались насилию сразу же по прибытии, то есть иногда и в ходе первой селекции. Это давало возможность эсэсовцам – кому строго-настрого воспрещались интимные контакты с заключенными – всегда заявить, что, дескать, они «просто выполняли им порученное», например пытались обнаружить спрятанные на теле вновь прибывших ценности. Кроме того, были случаи, когда заключенные вступали в интимные отношения с охранниками ради куска хлеба или же в обмен на другие привилегии, хотя это было сопряжено с немалым риском, причем не только для заключенных, но и для эсэсовцев[2021].

«Любой лагерный охранник-немец вершил судьбы заключенных, обрекая их на гибель или же даруя им жизнь, но не все они этим правом пользовались» – так подытожил, в сущности, непредсказуемое поведение лагерных СС один оставшийся в живых узник Майданека[2022]. Большинство служащих эсэсовской охраны держались за места, более того, судя по отзывам некоторых из их коллег, люди эти видели в службе в лагерях свое истинное предназначение[2023]. К таким принадлежал управляющий лагерной администрацией Освенцима оберштурмбаннфюрер Карл Эрнст Мёкель, который в 1943 году заявил, что, дескать, ему так нравится служить, что и уезжать никуда не хочется[2024]. Подобного мнения придерживались не только бюрократы типа Мёкеля. Сложностей с рекрутированием профессиональных изуверов, восторженных палачей и патологических убийц, с хохотом выкалывавших заключенным глаза или мочившихся на их трупы, не было[2025]. Часть из них на самом деле были патологическими убийцами. Гауптшарфюрер Отто Молль, например, начальник комплекса крематория Освенцима, не скрывал наслаждения актами невообразимой жестокости[2026].

К тому же среди охранников были и те, кто явно не стремился участвовать в преступных актах. В точности так же, как некоторые из охранников противились уничтожению советских военнопленных в 1941 году, так позже уже в период холокоста они не желали убивать и евреев – ежедневное истребление женщин и детей травмировало их сознание куда сильнее, чем они сами готовы были признать[2027]. Очень немногие из эсэсовских охранников всячески уклонялись от подобных злодеяний или напрямую отказывались участвовать в них. Так, в концлагере Моновиц один охранник открыто заявил заключенному-еврею, что никогда не будет убивать лагерных узников: «Это шло бы вразрез с моей совестью»[2028]. Но другие повиновались приказам своих руководителей, хотя их отказ или уклонение вряд ли могли бы возыметь действительно серьезные последствия. Ведь некоторым из охранников начальство недвусмысленно заявляло о том, что, дескать, они вправе отказаться от выполнения тех или иных неприятных задач, в особенности если речь заходила о массовых ликвидациях заключенных[2029].

Даже те эсэсовцы Освенцима и ему подобных лагерей, кто подлежал переводу на другие должности и места службы, продолжали исполнять кровавые обязанности до самого отбытия. Среди них был и врач доктор Эдуард Виртс, назначенный главным гарнизонным врачом в сентябре 1942 года (в возрасте 33 лет) и прослуживший до января 1945 года. Амбициозный доктор и убежденный национал-социалист, Виртс питал особый интерес к вопросам расовой гигиены. Вообще этот человек производил неоднозначное впечатление. Он признавался коменданту Хёссу, что встревожен массовым истреблением евреев и жестоким отношением к заключенным, а также неоднократно обращался к нему о переводе на другую должность. В то же время Виртс сыграл ключевую роль в Освенциме в период холокоста. Он вводил в должность новых эсэсовских врачей, он составлял списки, он контролировал и первые селекции заключенных на станционной платформе, он организовывал и отправку жертв в газовые камеры[2030].

Как мы уже видели, соучастие в отличавшихся крайней жестокостью деяниях частично можно объяснить корпоративным давлением. Что вполне применимо к периоду холокоста: те, кто действовал вопреки корпоративным интересам, не могли рассчитывать ни на продвижение по службе, ни на иные виды поощрений[2031]. В своих мемуарах Рудольф Хёсс утверждал, что даже ему было нелегко привыкнуть к массовой бойне. Однако комендант Освенцима считал обязательным для себя посещение и газовых камер, и присутствие при проведении кремаций – для того чтобы служить подчиненным примером сурового и требовательного к себе и им командира. Играло роль и извращенное чувство гордости. Во время официальных проверок Освенцима эсэсовской верхушкой местным лагерным начальникам не терпелось выставить напоказ свою мужественную невозмутимость, шокируя приезжих ужасающей реальностью массового истребления. Рудольф Хёсс ис пытывал «большое удовольствие, демонстрируя [все это] кабинетным бюрократам», – вспоминал Адольф Эйхман, по его словам всячески уклонявшийся от созерцания убийств крупным планом[2032].

Преступники из числа лагерных эсэсовцев, служившие на оккупированных восточных территориях, извлекали из холокоста немалую материальную выгоду. Если для евреев концентрационные лагеря означали верную гибель, то для эсэсовцев – благо. Никакого сравнения с передовой. Именно поэтому даже те, кому массовые убийства явно претили, не торопились просить о переводе в другое место[2033]. И потом, разве можно было отказываться от материальной выгоды? Кроме практически неограниченного доступа к имуществу убитых евреев эти преступники пожинали плоды официального признания – награды, поощрения (как в свое время за убийства советских «комиссаров»)[2034]. Так что не требовалось прибегать к уговорам, чтобы склонить людей записаться в добровольцы. Врач лагеря Освенцим доктор Кремер отметил в своем дневнике 5 сентября 1942 года, что эсэсовцы стояли в очереди на участие в «особых акциях» ради того, чтобы отхватить себе «особый паек»: 5 сигарет, 100 граммов хлеба и колбасы и, что самое главное, 200 граммов шнапса. Алкоголь притуплял восприятие, обезболивал воображение, позволял хоть на время забыть кошмарные сцены расправ. Например, в лагерях Глобочника алкоголь просто рекой лился[2035]. Роттенфюрер СС Адам Храдил, один из тех, кто подвозил на грузовике пожилых и больных евреев от станционной платформы Освенцима к газовым камерам, свидетельствовал после войны, что в этих рейсах «веселого было мало». Тем не менее его обязанности нравились ему: «Я был рад, когда получал дополнительный шнапс»[2036].

Предыдущий опыт пыток и издевательств упрощал участие в холокосте. Главспецам по умерщвлению из концентрационных лагерей Восточной Европы было что вспомнить – практически все они не раз и не два участвовали в творимых зверствах. Многие из них успели отличиться еще до поступления на службу в концлагеря. Амон Гёт поступил на должность коменданта Плашува в 1944 году, до этого он совершил бесчисленные злодеяния и в отношении обитателей гетто, и еще в бытность свою комендантом исправительно-трудового лагеря Плашув[2037]. А вот для старших офицеров, ветеранов лагерных СС, холокост ознаменовал кульминационный пункт озверения[2038]. Многие из них прошли школу насилия в довоенных лагерях СС. В главном лагере Освенцим два из трех комендантов (Рудольф Хёсс и Ричард Бер) и четыре из пяти лагерфюреров начинали карьеру в Дахау в 1933–1934 годах[2039]. Подобными биографиями могли похвастать и нижние чины. Густав Зорге, поступивший на службу в лагерную охрану в 1934 году и командовавший расстрельным взводом Заксенхаузена, был переведен на восток Европы во второй половине 1943 года. Зорге не упускал случая продемонстрировать склонность к безграничной жестокости в отношении евреев и как лагерфюрер нескольких рижских лагерей-спутников. Там его прозвали Железный Густав. Согласно данному под присягой свидетельству одного из бывших заключенных, Зорге изобрел новый способ помечать кандидатов на уничтожение – во время переклички он бил ногой обреченного в пах, после чего узник падал, его оттаскивали прочь, и больше этого заключенного никто не видел[2040].

Что касалось лагерных эсэсовцев, подобных Зорге, то холокост стал венцом их карьеры насильников. Но даже они не совершали злодеяний по наитию. Опытные преступники, они действовали в более широких моральных рамках, очерченных их хозяевами. И хотя почти все деяния во время холокоста были санкционированы сверху, все же существовали некие пределы, которые Гиммлер из чисто тактических соображений величал «рамками приличий». Как действовали подобные ограничения, взнуздавшие даже отпетых лагерных убийц, можно убедиться на примере расположенного намного западнее Освенцима концентрационного лагеря Херцогенбуш в оккупированных Нидерландах.

Херцогенбуш (Вюгт) был укомплектован в январе 1943 года несколькими ветеранами лагерных СС. Новый коммандофюрер был не кто иной, как Густав Зорге (до его перевода в Ригу). Он был переведен сюда из Заксенхаузена вместе с несколькими печально известными лидерами СС, а также с начальником бункера, получившего в Херцогенбуше должность лагерфюрера. Первым комендантом был еще один преданный эсэсовец: Карл Хмелевски, зарекомендовавший себя убийцей-лагерфюрером в том числе и в ходе проводимой в Гузене – одном из лаге рей-спутников Маутхаузена – акции массовых убийств голландских евреев в 1941 году[2041]. Такой подбор кадров явно должен был бы говорить сам за себя. Но в действительности все оказалось по-другому. Как мы убедились выше, эсэсовский ставленник в Нидерландах Ханс Альбин Раутер удерживал этот лагерь под своим контролем, полагая, что более умеренный режим в транзитном лагере для евреев введет в заблуждение заключенных относительно нацистского «окончательного решения». Раутер призвал смягчить режим и в той зоне, где содержались узники превентивного заключения (открытой в середине января 1943 года), главным образом мужчины-голландцы, арестованные за предполагаемые политические, экономические и уголовные преступления. Целью замысла Раутера было заверить всех в строгости, но справедливости политики немецкой оккупации[2042].

Неожиданное требование к охранникам проявлять сдержанность в Херцогенбуше сбило с толку ветеранов СС, таких как Густав Зорге, который сетовал, что, дескать, подобный подход размывает все установившиеся методы лагерных СС[2043]. Однако со временем большинство охранников приспособилось к новым и непривычным для них требованиям. Раутер всерьез относился к сохранению фасада его «образцового предприятия СС», как он называл лагерь, и инициировал не один процесс в эсэсовских и полицейских судах против тех, кто его требования игнорировал[2044]. Самой видной фигурой стал комендант Хмелевски. Когда о его приверженности к насилию и склонности к коррупции заговорили за лагерной оградой, он осенью 1943 года был арестован, а летом 1944 года приговорен к 15 годам заключения и направлен в Дахау уже в статусе заключенного[2045].

Разумеется, огромную роль играло местоположение лагеря – на оккупированных территориях Западной или же Восточной Европы. В Херцогенбуше эти тактические соображения вынудили эсэсовцев вводить в лагерях более щадящие режимы содержания заключенных в сравнении с другими концентрационными лагерями. В Восточной Европе, где немецкие оккупанты действовали без оглядки, творя бесчинства за бесчинствами, у тамошних лагерных фюреров причин для проявления сдержанности не было. Там злодеяния стали настолько обыденным явлением, что, как свидетельствовал один бывший охранник Майданека после войны, «никого уже не удивляло, если кто-нибудь из охраны пристреливал заключенного или же забивал его до смерти»[2046].