Рабы для «ИГ Фарбен»

Историки долго утверждали, что холокост воплотил в себе кричащее противоречие нацизма: несмотря на отчаянную потребность в рабах для приведения в движение германской военной машины, режим все еще продолжал массовое истребление европейских евреев[1884]. Но твердолобые фанатики-нацисты не усматривали в этом противоречия. Экономика и истребление были двумя сторонами одной и той же монеты – и то и другое было неотделимо от победы. Победа в войне требовала безжалостного устранения всех осознанных угроз и мобилизации всех остававшихся ресурсов на нужды военной экономики. В случае с евреями, пригодными к работе, нацистская верхушка сумела объединить перечисленные цели в политике «уничтожения трудом». Принудительный труд означал временное выживание для отобранных евреев, однако почти все они в глазах эсэсовских фюреров были и оставались просто ходячими мертвецами[1885].

Труд в концлагерях оккупированной Восточной Европы изменился чрезвычайно. Кое-где, прежде всего в Майданеке, работы организовывались с таким учетом, чтобы доставлять заключенным наибольшие муки[1886]. Чаще власти просто стремились к тому, чтобы и поставленные цели выполнить, ну и, разумеется, довести до полного изнеможения узников. Как правило, заключенных-евреев использовали на тяжелейших участках работы, таких как возведение новых лагерей, а затем и на работах по их расширению и поддержанию в хорошем эксплуатационном состоянии. В Освенциме приблизительно половина всех женщин-заключенных работали в сфере обслуживания самого лагеря[1887]. Кроме того, заключенные работали и на предприятиях СС, в частных и государственных компаниях.

Опыт рабского труда зависел от многих составляющих, таких как тип работ, их объем и контроль за их результатами (как правило, на одном участке заключенные надолго не задерживались, их часто и хаотично перебрасывали с одного на другой). Однако большинство рабочих-евреев всегда сталкивалось в концентрационных лагерях с нацистским феноменом «уничтожения трудом».

Наиболее последовательно такая политика проводилась на строительной плащадке компании «ИГ Фарбен», расположенной поблизости селения Дворы. Как писал Примо Леви, «единственными живыми существами здесь были механизмы и рабы, причем механизмы находились куда в лучшем состоянии, чем одушевленные су щества». Заключенные Освенцима работали на строительстве завода с весны 1941 года. Первоначально они ночевали в главном лагере, таким образом, ежедневно должны были несколько часов следовать по грязи на стройплощадку, а по завершении работ – в обратном направлении. Расстояние составляло примерно 7 километров (позже их подвозили по железнодорожной ветке). Управленцы из «ИГ Фарбен» протесто вали против этих переходов и переездов, всячески настаивая на возведении лагеря-спутника непосредственно у территории завода. После некоторых колебаний эсэсовское начальство согласилось, тем более что Главное административно-хозяйственное управление СС постоянно напоминало о производительности. Строительство концентрационного лагеря Моновиц (или лагерь Буна) началось летом 1942 года. Использовались типовые проекты бараков, и лагерь был открыт уже в конце октября 1942 года. Возведенный на развалинах деревни Моновиц, новый лагерь обошелся примерно в 5 миллионов рейхсмарок; сумма эта была выплачена компанией «ИГ Фарбен», та согласилась заниматься снабжением и, кроме того, брала на себя расходы по медицинскому обслуживанию. Эсэсовцы отвечали за охра ну заключенных как в самом лагере, так и за его пределами.

Новый концентрационный лагерь Моновиц входил в состав крупного комплекса. Он был частью состоявшей из восьми единиц огромной стройплощадки «ИГ Фарбен», на которой в ноябре 1942 года было занято около 20 тысяч рабочих. Часть их, например гражданские рабочие-немцы, жили в сравнительно хороших условиях, в то время как другие – пригнанные на принудительные работы граждане Советского Союза (не только военнопленные) – переносили лишения. Но самым страшным был концентрационный лагерь Дворы, находившийся в ведении СС. «Мы – среди рабов рабы, – писал Примо Леви, – нам любой вправе приказать». Новый концентрационный лагерь быстро увеличивался в размерах после массового прибытия заключенных из главного лагеря Освенцим. В начале 1943 года там уже было 3750 заключенных, а приблизительно год спустя эта цифра увеличилась до 7 тысяч человек. Значительное большинство их – около 90 % – составляли евреи[1888].

Основанный компанией «ИГ Фарбен» концлагерь Моновиц стремился утолить неуемные аппетиты промышленного гиганта в рабочей силе. Работа внутри фабричного здания была минимизирована, то есть приблизительно 80 % заключенных трудились на фабричной стройплощадке, «гигантском месиве из железа, бетона, грязи и дыма», как описывает Леви. Значительное большинство заключенных было включено в состав многочисленных строительных бригад. Эти бригады выполняли самые тяжелые виды работ, как правило, без перчаток, без спецодежды, не говоря уже о средствах защиты независимо от времени года и в любую погоду. Заключенные устанавливали огромные бетонные плиты, переносили кирпичи, дерево и железные трубы. Хуже всего приходилось бригаде цементников – «самой настоящей бригаде смертников», как выразился один из оставшихся в живых узников. Заключенных заставляли бегом из грузового состава переносить на спинах мешки с цементом весом до 50 килограммов. В глазах руководства эти рабочие были просто ничто – их ничего не стоило заменить другими такими же рабами. Лишь горстка квалифицированных рабочих из числа заключенных жили лучше: пример тому Булли Скотт, доживший до побега в августе 1944 года, – этот заключенный был опытным механиком. Но в Моновице даже квалифицированных рабочих из числа заключенных нередко бросали на тяжелые работы. Когда Примо Леви включили в небольшую бригаду обученных химиков, он переносил тяжелые мешки с химикатами. «Так нас надолго не хватит», – повторял он. Только в последние недели существования Освенцима он работал в лаборатории, то есть не на улице, а в помещении[1889].

Презрение к заключенным формировало условия в лагере Моновиц. Скученность там царила неописуемая – приблизительно 250 человек на барак, рассчитанный на 55 человек, что порождало антисанитарию и, как следствие, болезни. Да и эсэсовцы не упускали случая поиздеваться. Например, заключенных-евреев – исключительно евреев – заставили сменить кожаную обувь на страшно неудобную и тяжелую деревянную, до крови натиравшую ноги. Худшим из страданий было медленное истощение, «тот хронический голод, который в принципе неведом обычным людям, – писал Леви, – тот самый голод, который заполняет тебя целиком и не дает спать по ночам». Суточные эсэсовские рационы были скуднее некуда, а добавки от Буны – «похлебка, в которой плавала грязь и непонятно какие растения, которых я раньше не видел», вспоминал еще один узник. Голод и работа на износ приводили к истощению организма. В среднем узники теряли от 2 до 4 килограммов веса в неделю. После 3–4 месяцев пребывания в «ИГ Фарбен», как в апреле 1945 года свидетельствовал бывший заключенный доктор Бертольд Эпштейн, «большинство людей умирало в результате истощения и перенапряжения». В целом приблизительно 25 тысяч узников из отправленных в Моновиц 35 тысяч человек умерли в этом лагере[1890].

Беспредел насилия ускорял путь в могилу. Одним из самых деятельных охранников в Моновице был раппортфюрер Бернхард Ракерс, один из самых свирепых лагерных эсэсовцев-ветеранов (он служил в концлагерях с 1934 года). Послужной список его зверств был весьма длинным, и он ежедневно добавлял к нему нечто новое, хотя заключенные, как могли, старались избежать Ракерса, которого прозвали Львом Буны[1891]. За ним следовали и капо лагеря Моновиц. Среди них выделялся старший лагеря немец Йозеф (Jupp) Виндек, мелкий уголовник, чуть старше сорока лет от роду. В день открытия лагеря Моновиц он выступил с речью перед заключенными. Как свидетельствовал один из оставшихся в живых, Виндек произнес следующее: «Вы здесь не забавы ради, вас так или иначе прикончат, а потом пропустят через дымовую трубу». Не бросавший слов на ветер Виндек расхаживал по лагерю в сапогах для верховой езды, со стеком в руках, иногда с собакой и нередко избивал заключенных до полусмерти[1892].

Охранники СС и капо были главными инициаторами насилия, если дело касалось труда заключенных. Но в таком лагере, как Моновиц, даже кассиры «ИГ Фарбен» считали необходимым вставить словечко. В их стремлении выжать из узников как можно больше конторские служащие компании требовали от истощенных заключенных полнейшей самоотдачи и строжайшей дисциплины. Если главный инженер Макс Фауст выступал против перегибов со стороны эсэсовцев – таких явлений, как «расстрелы заключенных на стройплощадке или избиения их до полусмерти», как он выразился в 1943 году, – он продолжал настаивать «на умеренных наказаниях нерадивых», что на практике нередко выливалось в еще большее насилие, чем отдельные зуботычины капо или удары плетью эсэсовских охранников[1893].

Концерн «ИГ Фарбен» был активным партнером в политике «уничтожения трудом». Вместо улучшения условий содержания и работы заключенных и введения надлежащего медицинского обслуживания, компания заручилась от Главного административно-хозяйственного управления СС гарантией того, что «все ослабленные заключенные могут быть высланы» и заменены пригодными для работы. Это стало основанием для постоянных селекций в Моновице. Чаще всего они проводились в лагерном лазарете, где эсэсовские врачи раз в неделю проводили осмотры с целью «высвобождения коек», как выражались представители лагерной администрации. Быстро обходя палаты – такой обход занимал считаные минуты, – врач выбирал тех, кто уже две-три недели провел в лазарете и, по всем расчетам, уже не мог вернуться к работе, по крайней мере в ближайшее время. Таким образом, тысячи заключенных – почти все евреи – были отобраны в лазарете Моновица и транспортированы отсюда в Бжезинку[1894]. По прибытии туда большинство отправляли прямиком в крематории. Как выразился после войны один из бывших блокфюреров Бжезинки, эти заключенные были изначально обречены на гибель, «практически это были мертвецы», причем еще до того, как оказались в газовой камере[1895].