Исполнение наказаний

Незадолго до полуночи 7 сентября 1939 года на территорию Заксенхаузена въехал полицейский автомобиль. В машине между офицерами полиции в кан далах сидел мускулистый человек с густыми вьющимися волосами. Его звали Йоганн Хайнен, и жить ему оставалось всего час. Хайнен, выглядевший моложе своих 30 лет, был человеком, что называется, невезучим всю свою недолгую жизнь.

В бурные веймарские годы квалифицированный рабочий-металлист оказался на улице, а в первые годы нацизма загремел за решетку по причине своих прокоммунистических убеждений. Выйдя на свободу, Хайнен работал на заводах «Юнкерс» в Дессау, но незадолго до начала Второй мировой войны был повторно арестован, на сей раз за отказ рыть траншеи для противовоздушной обороны. Его нежелание возымело фатальные последствия, поскольку нацистские фюреры решили примерно наказать молодого человека. Получив карт-бланш от самого Гитлера, Генрих Гиммлер послал телекс Гейдриху вечером 7 сентября 1939 года, распорядившись немедленно направить «коммуниста Хайнена» в Заксенхаузен и там с ним покончить. Комендант лагеря проинформировал шефа Инспекции концентрационных лагерей Теодора Эйке, находившегося все еще в Ораниенбурге, и перешел к делу. Сам Хайнен узнал о грозящей ему участи сразу по прибытии в лагерь. Он провел последние часы и минуты, нервно куря и лихорадочно набрасывая прощальное письмо жене: «Прошу тебя, будь храброй и думай о нашем мальчике; ты обязана жить ради него. Как я понимаю, мне конец. Пожалуйста, прости за это бессвязное письмо. Я уже покойник». Рудольф Хёсс, в тот период адъютант коменданта Заксенхаузен, отвез заключенного в песчаный карьер промзоны и там скомандовал двум эсэсовским унтерам открыть огонь. Хайнен тут же свалился, но Хёсс, подойдя вплотную к лежавшему заключенному, добил его несколькими выстрелами в упор из пистолета. Когда все было кончено, эсэсовцы побрели в офицерское собрание. «Все командиры, которые присутствовали на экзекуции, после этого некоторое время посидели в офицерском собрании. Но, как ни странно, настоящей беседы не получилось, каждый предавался собственным мыслям»[1253], – вспоминал Хёсс.

Убийство Йоганна Хайнена ознаменовало начало новой главы в кровавой книге нацистского террора. Несколькими днями ранее, 3 сентября 1939 года, в день объявления Францией и Великобританией войны нацистской Германии, Гитлер публично заявил, что любой, кто осмелится разлагать тыл, будет «уничтожен как враг нации»[1254]. Наверняка он повторил это и в конфиденциальной беседе с Гиммлером в тот же день, потребовав от того принятия самых жестких мер для обеспечения безопасности рейха[1255]. Гиммлер не замедлил перевести носившее общий характер высказывание Гитлера в конкретные внутриполитические шаги. Иными словами, приступил к выполнению программы использования концентрационных лагерей как неофициальных мест приведения в исполнение смертных приговоров мужчинам (а позже и женщинам), вынесенных во внесудебном порядке[1256].

Административное обоснование новой политики излагалось в директиве Рейнхарда Гейдриха, составленной в тот же роковой день, 3 сентября 1939 года. Сотрудники региональных управлений гестапо получили от Гейдриха следующее указание: после ареста опасных подозреваемых «ликвидировать их самыми суровыми методами»; подразумевалось, что жертвы должны быть убиты в ближайшем из концентрационных лагерей[1257]. Но новая мера не была осуществлена, как рассчитывали лидеры СС. Уже четыре дня спустя Гейдрих послал срочный телекс региональным чиновникам гестапо, требуя, чтобы они доложили о большем числе преступных элементов, подлежавших казни. Всего 12 часов спустя в Заксенхаузене был расстрелян Йоганн Хайнен. Но и этого Гейдриху показалось мало – две недели спустя он телеграфировал снова, настояв, чтобы все до единого виновные в опасных антигосударственных деяниях – таких как саботаж или коммунистическая деятельность – должны быть «ликвидированы самыми суровыми методами (то есть казнены)». Вновь Гейдрих отдал приказание своим подчиненным, причем в явно недвусмысленной форме. Лишь позже, по мере роста тяжких преступлений нацистов, в обиход чиновников был введен эзопов язык с целью замести следы преступлений во внутренней документации[1258].

Расправа эсэсовцев с Йоганном Хайненом и еще двумя арестованными в сентябре 1939 года встревожила чиновничий аппарат имперского министерства юстиции. Там об этом стало известно из заголовков газет: «Саботажник расстрелян: в народном сообществе таким людям не место»[1259]. Подобное пренебрежение законом бросало вызов юристам – до сих пор они, и только они пользовались прерогативой вынесения смертных приговоров, и имперский министр Гюртнер умолял Гитлера изменить курс, утверждая, что система судопроизводства вполне способна выносить суровые наказания и без вмешательства СС (так и было – число вынесенных в судебном порядке смертных приговоров во время войны резко увеличилось, достигнув 1292 в 1941 году)[1260]. Но его вмешательство возымело неприятные последствия. Когда 13 октября 1939 года глава имперской канцелярии Ганс Генрих Ламмерс вновь поднял вопрос об этом, Гитлер не только взял на себя ответственность за все прежние убийства, совершенные в концентрационных лагерях, но и приказал казнить двух грабителей банка, вполне законно приговоренных к 10 годам тюремного заключения. Упомянутый судебный процесс наделал много шума в Третьем рейхе[1261]. Эсэсовцы продолжали казнить, а по мере ожесточения и разрастания войны Гитлер обрекал на смерть огромное количество немцев, осужденных за половые преступления, воровство, мошенничество и поджоги[1262].

Официально числившиеся в концлагерях заключенные также подпадали под новую политику приведения в исполнение смертных приговоров. И снова Заксенхаузен стал пилотным учреждением. Первой жертвой пал Август Дикман, 29-летний свидетель Иеговы и лагерный ветеран, воспротивившийся давлению эсэсовских охранников, заявив им, что, дескать, из идейных побуждений не желает служить в армии. Когда об этом узнали нацистские руководители высшего ранга, Гиммлер с согласия Гитлера приказал казнить Дикмана. Вечером 15 сентября 1939 года всех заключенных Заксенхаузена согнали на плац для переклички, где комендант зачитал смертный приговор, а затем выкрикнул Дикману: «Повернись, свинья!» Расстрельный взвод СС дал залп в спину заключенному, а Рудольф Хёсс добил его. Как и рассчитывали лагерные эсэсовцы, это произвело нужное впечатление на всех остальных заключенных. В том числе и на брата расстрелянного Дикмана, которому велели положить тело в гроб. Но Гиммлер желал большего – он жаждал огласки, чтобы всему Третьему рейху неповадно было, – и в очередной раз санкционировал репортажи в германской печати и по радио[1263].

И в ходе инспекционных поездок по лагерям Гиммлер приговаривал заключенных к смертной казни, как это имело место в Заксенхаузене 22 ноября 1939 года. После осмотра бункера утром того дня он отдал распоряжение лагерным охранникам расстрелять одного из заключенных, молодого человека из Австрии Генриха Пеца, с которым рейхсфюрер СС обменялся парой слов. Пец обвинялся в серии нашумевших тяжких убийств, совершенных им в связи с угонами автомобилей, – 14-летнего Генриха Пеца не имели права осудить по причине возраста, – и было решено отправить его в Заксенхаузен. Лагерные охран ники не медлили. Во дворе бункера Пецу велели отойти к забору, а потом расстреляли. Поскольку это деяние было, по сути, противозаконным, эсэсовцы швырнули безжизненное тело Пеца на провода ограждения, инсценировав таким образом «неудавшуюся попытку побега», как позже предположил один из содержавшихся в лагере преступников[1264].

Вначале некоторые из охранников-эсэсовцев брюзжали, что, мол, подобные казни заключенных им не к лицу. Но в последующие годы и месяцы убийства заключенных по приказу Гиммлера и РСХА стали обычным явлением, хотя Рудольф Хёсс явно преувеличивал, утверждая, что «…возглавлял исполнительную команду почти ежедневно»[1265]. Но приведение смертных приговоров в исполнение стало в концентрационных лагерях настолько частым явлением, что даже было решено издать детальные наставления, в которых дотошно излагалась процедура[1266]. Обычно заключенных казнили подальше от любопытных взглядов, часто на стрельбищах, в бункерах или лазаретах. В исключительных случаях, когда эсэсовцы желали преподать урок остальным, акт казни был публичным[1267]. Обязанности палачей традиционно считались постыдными – часто поручались специально отобранным заключенным, которые получали за нее вознаграждение в виде сигарет, кофе, спиртного или еды[1268].

Определив концентрационные лагеря как места казней отдельных заключенных, нацистские фюреры вскоре приступили к расширению границ этой изуверской политики. С 1940 года лагерные охранники казнили и заключенных-немцев, и иностранцев, иногда расправляясь сразу с десятками жертв[1269]. Время от времени казни, если они должны были происходить в разных лагерях, согласовывались. Первая такая массовая расправа произошла в ноябре 1940 года, когда по приказу Гиммлера и Гейдриха в Заксенхаузене, Маутхаузене и Освенциме было убито свыше 200 поляков. Часть приговоренных были обычными лагерными заключенными, других доставили только для расстрела. Достоверную причину этой кровавой бани выяснить не удалось, хотя нет сомнений в том, что она напрямую связана с оккупационной политикой нацистов в Польше. Речь шла о том, что эсэсовцы от открытых расправ перешли к тайным[1270]. Среди жертв был известный в Польше доктор Йозеф Марчиньский, заместитель директора варшавских муниципальных больниц. После немецкого вторжения он присоединился к движению Сопротивления и был арестован в ходе широкомасштабной операции гестапо по выявлению и уничтожению представителей польской интеллигенции. В мае 1940 года его перевели из варшавской тюрьмы Павяк в Заксенхаузен. Шесть месяцев спустя, утром от 9 ноября, его вывели из барака вместе с еще 32 другими поляками, также доставленными из Павяка. Очевидно, люди надеялись, что их освободят. Но вместо этого эсэсовцы написали у них на лбу номера заключенных, чтобы потом было легче опознать трупы, и повели их к расположенной вблизи промзоне. Им приказали раздеться догола, а после этого расстреляли. Вечером заключенные-поляки в Заксенхаузене тайно почтили память павших молитвами и тихими песнопениями, чтобы охрана не догадалась[1271].

Массовые казни поляков в концентрационных лагерях продолжались в течение следующих месяцев и лет[1272]. Некоторых заключенных казнили как «заложников» за преступления, якобы совершенные польскими гражданскими лицами[1273]. Другие обреченные были приговорены к смертной казни полицейскими судами в порядке суммарного производства. В оккупированной Польше суды эти действовали с 1939 года, но судами являлись лишь номинально – это были самые настоящие полицейские трибуналы, вершившие суд вне закона, направо и налево раздававшие смертные приговоры[1274]. Пресловутые суды суммарного производства функционировали в тесном сотрудничестве с эсэсовскими лагерными охранниками, особенно в Освенциме, куда в конце концов переместились и заседания упомянутых судов для того, чтобы эсэсовцы имели возможность приводить в исполнение вынесенные смертные приговоры сразу же по завершении судебных фарсов[1275].