Война и возмездие

В первые недели Второй мировой войны Третий рейх был наводнен слухами о польских злодеяниях. Обвинив Польшу во внезапном развязывании войны, нацистская пропаганда перешла к обвинениям поляков в чудовищных военных преступлениях. С первых дней вторжения немецкие солдаты строчили параноидальные донесения об укрывшихся в засадах «снайперах». Подобные слухи тут же подхватывали и нацистские руководители[1327]. В частности, нацистская пропаганда ухватилась за события в польском городе Быдгоще (Бромберг), где несколько сотен этнических немцев из числа гражданских лиц были зверски убиты в столкновениях с польскими силами в начале сентября 1939 года (жертвами немецких войск, в том числе двух батальонов «Мертвая голова», позже стали очень многие местные поляки). В течение многих дней нацистские газеты публиковали истерические статейки и даже фантазировали о ритуальных убийствах. Если верить «Фёлькишер беобахтер» от 10 сентября, поляки «отрезали пожилой женщине левую грудь, вырвали сердце и бросили его в миску для стока крови»; все это было иллюстрировано выразительными фото расчлененного тела[1328]. Несколько дней спустя сам Гитлер подлил масла в огонь: 19 сентября в исступленной речи в уже оккупированном Данциге он утверждал, что польские войска, дескать, варварски убили тысячи этнических немцев, «забили, как скот», в том числе женщин и детей, искалечили много захваченных в плен немецких солдат, «зверски выбив их глаза»[1329].

Многие немцы поверили этой пропаганде и требовали скорого возмездия[1330]. Попавшие в концлагеря поляки в полной мере испытали на себе ненависть немцев. 13 сентября 1939 года, когда 534 польских еврея были собраны в Берлине на железнодорожной станции для отправки в Заксенхаузен, они столкнулись с толпой, возопившей о кровавом отмщении «бромбергским палачам» (а на деле заключенные были жителями Берлина); еще больше зевак скопилось на станции в Ораниенбурге, они забрасывали только что доставленных заключенных камнями и экскрементами[1331]. Но худшее было впереди – жаждавшие возмездия лагерные охранники набросились на поляков сразу же по их прибытии в лагерь.

Эпицентром творимого в концлагерях насилия стали Заксенхаузен и Бухенвальд, в которых содержалось подавляющее большинство польских узников в первые месяцы войны. Эсэсовские охранники Бухенвальда, как и после погрома 1938 года, согнали только что прибывших поляков и польских евреев на обнесенную колючей проволокой специальную внутрилагерную зону рядом с плацем для переклички. Этот так называемый особый, или малый, лагерь, сооруженный в конце сентября 1939 года, стал средоточием невыносимых страданий заключенных. Среди первых узников были 110 поляков, арестованных в ходе немецкого наступления в приграничных районах страны. А то, что они были из Бромберга, и решило их участь. На них был навешен ярлык «снайперов», эсэсовцы загнали их в сколоченное из досок подобие клетки, где они медленно умирали от голода; к Рождеству из 110 человек в живых осталось только двое[1332].

За выживание боролись и другие заключенные «особого лагеря» внутри Бухенвальда. На морозе сотни поляков и родившихся в Польше евреев терпели невзгоды в деревянном бараке и в четырех больших палатках. Сначала заключенные все еще должны были работать в каменоломне. Якоб Ир, арестованный в Вене, вспоминал, что «уже несколько часов спустя отчаяние было настолько страшным, что многие из наших умоляли эсэсовцев убить их»[1333]. Все работы были прекращены в конце октября 1939 года, когда «особый лагерь» охватила эпидемия дизентерии. «Заключенные мерли как мухи», как выразился другой свидетель после войны. Тех, кто пытался скрыться на относительно безопасной главной лагерной зоне, эсэсовцы избивали[1334]. Образовался даже своего рода дуэт – гауптшарфюрер Бланк, ветеран лагерной охраны, снискавший репутацию хладнокровного палача, и его коллега, тоже гауптшарфюрер и пьянчуга Хинкельман обожали издевательства над заключенными, изощряясь в изыскании все новых и новых их форм. В особенности они любили ударить голодного заключенного во время раздачи пищи – водянистой бурды. Но бывали дни, когда Хинкельман с Бланком вообще лишали узников еды[1335].

«Особый лагерь» внутри Бухенвальда в конце концов закрыли в начале 1940 года. К тому времени примерно две трети его заключенных погибли[1336]. Поскольку в январе – феврале 1940 года последних оставшихся в живых заключенных включили в основной состав лагеря, даже лагерные старожилы, как, например, старший лагеря Эрнст Фроммхольд, были потрясены: «17-летние мальчишки, весившие от силы 25–30 кг, скелеты обтянутые кожей. Я и сейчас понять не могу, как настолько истощенные люди вообще могли выжить, но они все же выжили»[1337]. В общей сложности в пресловутом «особом лагере» умерло свыше 500 человек родившихся в Польше евреев и 300 поляков[1338].

В Заксенхаузене также в первые месяцы Второй мировой войны трагическая участь постигла очень многих евреев польского происхождения. Приблизительно тысяча человек прибыла с сентября по декабрь 1939 года, часть из Польши, но большинство из самой Германии. Около половины из них привезли самым первым транспортом из Берлина 13 сентября, который и вызвал бурю негодования. Среди них был и Леон Шалет, агент по недвижимости, мужчина средних лет, выросший в Варшаве, но с 1921 года живший в Берлине. Накануне войны он попытался уехать: 27 августа сумел сесть на самолет в Лондон без визы, но был возвращен по прибытии в Англию рьяными британскими чиновниками иммиграционной службы. Две недели спустя ему была уготована «торжественная встреча» в Заксенхаузене – толпа эсэсовцев с криками «набросились на нас, как дикие звери». Сам Шалет был избит до потери сознания одним из лагерных руководителей. Вечером в самый первый день после нескольких часов издевательств он вместе с другими вновь прибывшими заключенными рухнул без сил на соломенные лагерные тюфяки в бараке. Но мало кто был в состоянии уснуть: ужасы последних нескольких часов и мысли о том, что будет дальше, на всю ночь лишили их сна.

Леон Шалет и другие польские евреи содержались в Заксенхаузене в небольшом лагере, где летом 1938 года пребывали «асоциалы». В качестве особого наказания эсэсовцы заколотили окна барака досками, стремясь как можно сильнее изолировать узников – мера, уже знакомая по довоенному Дахау. В темном бараке царила страшная духота. «Некоторые просто задыхались, – вспоминал Шалет, – а другие буквально умирали от жажды». И эсэсовцы заставляли тех, кто просил воды, пить их собственную мочу. К 29 сентября, когда Польская кампания завершилась капитуляцией Варшавы[1339], уже умерли приблизительно 35 человек заключенных[1340]. Муки оставшихся в живых продолжались несколько месяцев. Первое время польским евреям позволяли выходить из бараков лишь на перекличку и на занятия «гимнастикой». Все остальное время они оставались взаперти, их отдали на произвол лагерным начальникам и капо, таким как Вильгельм Шуберт по кличке Пистолет, который регулярно совершал ночные набеги на бараки. Во время своих постыдных игрищ эсэсовцы принуждали заключенных драться друг с другом за пайку хлеба; тех, кто отказывался, избивали или вообще убивали[1341]. Позже многих заключенных стали гонять на работы. Их первым местом назначения был кирпичный завод Ораниенбурга. Как пишет Леон Шалет, «нас ежедневно заставляли промерзать до костей, сносить издевательства, разгребать снег или носить песок в полах одежды, падать от изнурения, снова подниматься и работать до упаду»[1342].