Война и рабский труд

Генрих Гиммлер не упускал случая петь дифирамбы концлагерным трудовым армиям. В 1944 году превозношение до небес их вклада в военную экономику стало общим местом в речах перед высокопоставленными нацистами. Гиммлер обычно живописал концентрационные лагеря как эффективные и современные фабрики оружия с продолжительными рабочими сменами и строгой дисциплиной. Выслушав одну из его речей, Йозеф Геббельс назвал позицию Гиммлера «довольно суровой». Но рейхсфюрер СС подчеркнул, что сочувствие к заключенным ни к чему. Хотя в это было трудно поверить, но он действительно заявил в речи перед генералами вермахта в июне 1944 года, что, дескать, заключенным в его лагерях живется лучше, чем «многим рабочим в Англии или Америке». Что касается производительности труда, то они отрабатывали миллионы часов ежемесячно, создавая огромный арсенал высокотехнологичного оружия. Гиммлер особенно гордился подземными заводами, производящими ракеты и авиационные двигатели, где «эти недочеловеки создают оружие для военных нужд». В заключение рейхсфюрер СС добавил, что столь впечатляющие успехи были обусловлены блестящей технической подготовкой СС и производительностью труда заключенных, которые работали в два раза прилежнее, чем иностранные рабочие[2466]. Ни одно из этих утверждений не соответствовало действительности, хотя, учитывая склонность Гиммлера к самообману, возможно, он и на самом деле безоговорочно верил в то, о чем говорил.

Производительность рабского труда в концлагерях была гораздо ниже, чем утверждал Гиммлер. Многие заключенные не работали вовсе – из-за болезней, слабости или отсутствия работы. Согласно данным эсэсовцев, весной 1944 года почти каждый четвертый узник Освенцима был инвалидом или лежал в лазарете[2467]. Что касается большинства работающих заключенных, то они были намного слабее обычных рабочих.

Рацион заключенных лагерей (и других узников нацистов) приказом Имперского министерства продовольствия и сельского хозяйства в 1944 году урезали снова, что обрекло еще больше заключенных на голод и смерть. Некоторые узники получали не более 700 килокалорий в день[2468]. Меры ВФХА по улучшению питания в лагерях носили преимущественно косметический характер; пустыми словами голодных людей было не накормить[2469].

Общая производительность труда заключенных сильно отставала от ожиданий эсэсовского начальства и промышленников[2470]. Правда, производительность труда отдельных групп квалифицированных и лучше питавшихся заключенных была близка к производительности других рабочих[2471]. Но на основную массу узников подобное не распространялось. Производительность их труда достигала примерно половины, а в строительстве, возможно, всего трети от таковой среднего немецкого рабочего[2472]. И, несмотря на исключения, вроде завода Хейнкеля в Ораниенбурге, труд узников концлагерей не всегда был даже рентабелен. После вычета всех накладных расходов он нередко оказывался ничуть не дешевле труда свободного немецкого рабочего. Однако продолжал приносить пользу: в противном случае зачем в 1944 году такое количество фирм столь энергично пытались получить на свои производства лагерных заключенных? Решающим фактором здесь было не то, что узники дешево им обходились, а то, что благодаря их доступности государственные и частные компании получали дополнительные рабочие руки и заказы на строительные объекты[2473].

Несмотря на то что в 1944 году система лагерей заняла более значимое место в военном производстве Германии, что касалось массовой эксплуатации узников, тут СС оказались обойдены. Началом внутренних распрей в ВФХА явилось оттеснение Гансом Каммлером на второй план распорядителя рабского труда Герхарда Маурера (из управленческой группы D). В новых лагерях, наподобие Доры, последнее слово всегда оставалось за Каммлером[2474]. Свою власть над принудительным трудом усилил и министр вооружений Альберт Шпеер, что было закреплено приказом от 9 октября 1944 года. Теперь новые заявки на заключенных направлялись уже не в ВФХА, а в министерство Шпеера, что нанесло существенный удар по могуществу и престижу ведомства Гиммлера[2475].

Частная промышленность вышла из-под контроля СС, и главы компаний приезжали в концлагеря выбирать себе рабов сами. Больше всего им хотелось получить сильных и высококвалифицированных заключенных предпочтительно со знанием немецкого языка. «Нас выбирали, как скот на базаре, – вспоминала украинская заключенная Галина Бушуева-Забродская о приезде в Равенсбрюк в конце 1943 года сотрудников завода Хейнкеля. – Они даже заставляли нас открывать рот и разглядывали зубы»[2476]. Предпринятая ВФХА в 1944 году амбициозная попытка управления задействованием заключенных посредством современной, считываемой машиной базы данных с перфокартами и кодированными числами (так называемая технология Холлерита) вскоре провалилась, и руководство ВФХА к ней больше не возвращалось[2477]. Чем сильнее система концлагерей СС вовлекалась в деятельность оборонной промышленности Германии, тем меньше контролировала своих заключенных.

Более того, несмотря на напыщенные заявления Гиммлера, вклад лагерей в военное производство оставался минимальным. Летом 1944 года, когда выпуск оружия достиг пика за все военные годы, трудившиеся на оборонных предприятиях заключенные составляли не более 1 % от всей рабочей силы Третьего рейха. Участие СС наиболее зримо проявлялось лишь в проектах, связанных с переброской производств на новые места[2478]. Однако большинство подобных проектов было стратегически бессмысленно еще до начала их реализации. Перевод производства под землю стал последним ходом в уже проигранной партии[2479]. Ведомство Гиммлера было идеальным партнером для подобного рода обреченных на провал планов. Высокопоставленные эсэсовцы вроде Освальда Поля, невзирая на все предыдущие неудачи, по-прежнему питали иллюзии относительно своей роли в экономике[2480].

Даже самые громкие проекты, начатые при участии СС, очень мало помогли рейху в войне. Несмотря на капиталовложения, составившие сотни миллионов рейхсмарок, и использование труда десятков тысяч рабов, строительство в Освенциме огромного производственного комплекса концерна «ИГ Фарбен» так и не завершили, не удалось наладить и производство синтетического каучука и бензина[2481]. Аналогичным образом несколько проектов штаба Гейленберга дошли лишь до начальной стадии реализации. Первые заводы проекта «Пустыня», начавшие работать ранней весной 1945 года, вместо нормального горючего выдавали лишь маслянистый продукт, непригодный для тех танков, что еще оставались у гитлеровской Германии[2482]. Дора так никогда и не стала той высокотехнологичной подземной фабрикой, о которой грезил рейхсфюрер СС. Количество столь желанных ракет «Фау-2» весной 1945 года составило 6 тысяч единиц, и их выпуск сильно отставал от производственного графика. И хотя эти ракеты убили тысячи мирных граждан европейских стран и были действенным инструментом пропаганды внутри Германии, их стратегический потенциал оказался крайне мал. Как отметил историк Майкл Дж. Нейфелд, уникальность этого оружия состояла в другом: «При производстве «Фау-2» людей умерло больше, чем от обстрелов»[2483]. Этими словами можно подытожить участие СС в германской военной промышленности в целом. Его главным результатом были не горючее, самолеты или пушки, а страдания и гибель узников концлагерей[2484].

В 1944 году смертность заключенных была выше, чем в предыдущем 1943-м. Общие условия содержания грозили узникам новыми смертями, и эсэсовцы расширили свои сократившиеся годом ранее смертоносные селекции, поскольку больные представляли помеху не только для эффективности военного производства, но и угрозу здоровью остальных узников. Других жертв, лишенных непосильным трудом последних сил, возвращали в главные лагеря, где они быстро умирали в секторах, отведенных для ослабленных и больных[2485]. Или же отправляли на верную смерть в другие места. В Маутхаузене их помещали в изолятор, а когда численность содержавшихся там людей превзошла количество всех прочих категорий заключенных, эсэсовцы пошли на радикальный шаг. Они восстановили связи с фабрикой смерти в Хартхайме и с апреля по декабрь 1944 года отправили в газовые камеры не менее 3228 «мусульман»[2486]. Однако гораздо чаще транспорты с обреченными на смерть заключенными шли в другие места. Например, ослабевших от голода и болезней евреев из филиалов, располагавшихся внутри старых границ Германии, депортировали в Освенцим[2487].

Кроме того, два других основных лагеря, Майданек и Берген-Бельзен, оставались в значительной степени не затронутыми экономической мобилизацией для нужд военного производства, и в них начали свозить умиравших заключенных из других лагерей. В ноябре 1943 года Майданек во многом утратил свое прежнее назначение и с декабря после убийства заключенных-евреев превратился в конечный пункт назначения больных и умирающих узников из концлагерей на территории Третьего рейха. Кто-то погибал еще в пути, однако гораздо больше – за колючей проволокой лагеря. В одном лишь в марте 1944 года, когда в Майданеке содержалось примерно 9 тысяч заключенных, лагерная администрация зарегистрировала более 1600 смертей[2488].

С весны 1944 года эстафету Майданека, который начали заранее готовить к эвакуации в ожидании скорого наступления Красной армии, принял Берген-Бельзен. В январе 1945 года около 5500 больных заключенных из других лагерей, признанных использовавшими их труд хозяевами промышленных предприятий (по выражению эсэсовского лагерного начальства) «ненужной обузой для производства», отправили в Берген-Бельзен[2489]. Первый подобный транспорт прибыл из Доры в конце марта – начале апреля 1944 года. По воспоминаниям одного из узников Доры, исхудавших как скелеты людей – многие из них были с забинтованными конечностями – побросали в открытые вагоны «словно мешки с углем». Крики стали раздаваться еще до того, как состав тронулся в путь. По прибытии в Берген-Бельзен выживших оставили в пустых бараках без еды и одеял. «Смерть косила нас очень быстро», – вспоминал много лет спустя французский заключенный Жозеф-Анри Мулен[2490].