Товарищи

С социальными узами, связывавшими друзей и родных, соперничали другие, основанные из общности убеждений, прошедших проверку на прочность в условиях лагеря[2753]. Особенно сплочены были левые, в некотором смысле их связь сделалась даже крепче, чем до войны, они нередко устраивали тайные собрания, обсуждая идеологические вопросы, обмениваясь новостями (почерпнутыми из газет или услышанными по спрятанному радиоприемнику) о ходе войны, отмечали рабочие праздники и исполняя песни протеста[2754]. Другие политзаключенные были привержены своим взглядам ничуть не меньше. В Кауферинге, этом страшном лагере-спутнике Дахау, несколько сионистов даже издавали подпольную еврейскую газету, призывавшую к единению всех узников-евреев и к созданию независимого Еврейского государства[2755]. Все подобные совместные действия можно считать разновидностью самоутверждения. С их помощью политзаключенные, черпая силы в коллективных убеждениях, боролись с лагерным обезличиванием, отстаивая свою довоенную идентичность[2756].

Некоторые группы шли дальше простой моральной поддержки своих членов, превращаясь в некий механизм выживания. Политзаключенные не только делились предметами первой необходимости, но и пользовались своими связями для спасения товарищей от перевода в штрафные бригады или в лагеря смерти. И привилегированные узники, как и до войны, высматривали среди новоприбывших товарищей, чтобы объяснить им основные правила и впоследствии всячески их защищать[2757]. Это была еще одна форма партийной солидарности, и выигрывали от нее весьма немногие. Остальных игнорировали как недостойных доверия или просто недостойных. Как позднее объяснял один бывший узник, базовым принципом было: «Политические – превыше всех!»[2758]

Иногда это означало спасение жизни одного узника за счет жизни другого. По свидетельству немецкого коммуниста и капо в Бухенвальде Гельмута Тиманна, он с коллегами устроил в лазарете специальную палату, предназначенную исключительно «для наших товарищей из разных стран». Капо из числа коммунистов делали все, что было в их силах, чтобы помочь этим заключенным, обеспечивая лучшую медицинскую помощь. «К остальным мы были беспощадны», – добавлял Тиманн[2759].

Крайним проявлением «групповщины» политзаключенных был так называемый обмен жертвами. Подобная практика существовала во многих лагерях, но лучше всего задокументирована в Бухенвальде. Капо из числа работавших в лазарете коммунистов защищали своих товарищей от бесчеловечных экспериментов, подделывая списки, заменяя их фамилии фамилиями других узников. После войны коллега Тиманна Эрнст Буссе рассказывал: «Так мы спасали друг друга», чтобы «участники нашей подпольной организации в лагере чувствовали себя в относительной безопасности». Точно так же капо-коммунисты в трудовом подразделении Бухенвальда подделывали списки тех, кому грозил перевод в лагеря-спутники, защищая своих товарищей от депортации в такой страшный лагерь, как Дора. Вместо них они отправляли туда тех, кого считали нежелательными или стоящими ниже себя, – уголовников, гомосексуалистов и прочих социальных аутсайдеров. «Выявлением подобных нежелательных занимались коммунистические ячейки, – рассказывал в 1945 году бывший писарь в комендатуре Иржи Жак, – они же определяли и тех, кто ни в коем случае не должен был попасть в транспорты». Жак – далеко не единственный коммунист, кто в послевоенные годы решительно оправдывал подобную практику. «Когда у меня появлялась возможность спасти десяток антифашистов, – утверждал в 1953 году в ходе внутреннего партийного расследования один из старейших и влиятельнейших заключенных-коммунистов Бухенвальда Вальтер Бартель, – я ею пользовался»[2760].

Однако на подобную защиту рассчитывать могли отнюдь не все политзаключенные, поскольку контингент узников с красным треугольником был весьма пестр. Трения нередко возникали даже среди самых ярых противников нацизма. Так и не был полностью преодолен застарелый антагонизм немецких социал-демократов и коммунистов, еще острее были разногласия между представителями разных идеологических направлений. Так, например, у французских националистов не было практически ничего общего с советскими коммунистами. Порой вражда возникала в рамках одной политической группировки. Среди немецких коммунистов вспыхивали разногласия по таким спорным вопросам, как пакт Молотова – Риббентропа, или о том, какая тактика предпочтительна внутри концлагеря. Инакомыслящих обвиняли в уклонении от генеральной линии и исключали из партийных рядов. Когда немецкие коммунисты Равенсбрюка узнали, что Маргарет Бубер-Нойман сидела в сталинских лагерях, они заклеймили ее как «троцкистку» и исключили из своей ячейки. А Бубер-Нойман считала своих оппонентов безнадежно застрявшими в прошлом, в «стране коммунистических грез 1933 года»[2761].