Состязание болезней и войны

«Флоссенбюрг, 5 января, 1945 года

Дорогая Марианна! В этом письме я расскажу тебе всю правду. Мое здоровье в порядке. Жизнь в лагере ужасна. Тысяча человек теснится на 200 койках. Убийства, избиения и голод – наша повседневность. Каждый день умирают более ста человек. Они лежат на бетонном полу в уборных или снаружи на улице у стен барака. Окружающая грязь – вши и тому подобное – неописуема… Поговорите со всеми [нашими] знакомыми, пусть скинутся и пришлют хотя бы немного сигарет и еды: хлеба и маргарина.

Твой Герман».

Эта душераздирающая записка немецкого коммуниста Германа Хаубнера была тайно переправлена из лагеря на волю и в конечном счете дошла до его жены. Однако его не спасла – 4 марта 1945 года Хаубнер умер. Он был одним из 3207 человек, погибших в Флоссенбюрге за месяц до того, как немцы оставили лагерь[3104].

В первые месяцы 1945 года другие концентрационные лагеря стали настоящей зоной бедствия, даже те из них, где прежде особых проблем не испытывали. Одной из главных причин катастрофы стал стремительный рост численности заключенных. Перенаселенность не была чем-то новым, еще в 1942 году ВФХА набило Бухенвальд заключенными до отказа[3105]. Но ничто не могло подготовить лагеря к тому огромному потоку узников, хлынувшему в них в последние дни их существования, когда со второй половины 1944 года началась масштабная эвакуация лагерей, расположенных близ линии фронта. К концу того же года многие из оставшихся концлагерей были уже переполнены, когда в начале 1945 года их накрыла вторая волна эвакуации. Во всех концлагерях, располагавшихся в сердце Третьего рейха, было зарегистрировано рекордное число заключенных. Комплекс Бухенвальда оставался среди них крупнейшим. 20 марта 1945 года здесь содержался 106 421 заключенный. Около 30 % из них теснились в переполненных бараках главного лагеря. Остальные размещались в 87 филиалах, практически в равной мере забитых до отказа[3106].

Последние несколько месяцев свелись к «состязанию болезней и войны», – как 31 января 1945 года записал в дневнике узник Дахау Артур Оло[3107]. Спасут ли заключенных войска антигитлеровской коалиции? Или узники, как и многие другие до них, погибнут от голода и болезней? Пайки урезали до минимума.

В таких лагерях, как Эльрих, из рациона заключенных исчезла даже его основа – хлеб. «Он ужасен, этот голод», – писал в дневнике 8 марта 1945 года бельгийский заключенный Эмиль Делонуа и две недели спустя добавил: «Здесь остались только «мусульмане». Лишь в марте в Эльрихе умерла почти тысяча заключенных, или каждый шестой[3108].

Это было не стихийное, а рукотворное бедствие – кульминация долгих лет эсэсовских зверств в концлагерях. Перенаселенность была прямым следствием нацистской политики. Точно так же, как и острый дефицит продовольствия, она основывалась на убеждении эсэсовцев в том, что лагерные заключенные, как отъявленные враги немецкого народа, не заслуживают лучшего. Весной 1945 года, когда узники умирали от голода, лагерная охрана продолжала получать продукты отличного качества, в том числе печеночный паштет и всевозможные колбасы. После освобождения бывшие заключенные обнаружили на складах огромные запасы продовольствия, а также немало обуви, верхней одежды, матрасов и лекарств[3109]. Лагерные администрации не были заинтересованы в улучшении условий содержания заключенных, предпочитая во всем винить их самих. Когда в ноябре 1944 года Освальду Полю доложили о том, что несколько высоких чинов СС попросили выделить заключенным более качественную одежду, он пришел в ярость. Вместо того чтобы им сочувствовать, закричал Поль, его подчиненным надлежит научить заключенных аккуратнее носить одежду, а если они этому не научатся, то «при необходимости подкрепить урок хорошей поркой»[3110].

Страдания и отчаяние продолжали расшатывать и без того слабый моральный дух сообщества узников. Некоторые лагеря скатились до беспорядков, сопровождавшихся насилием. Изголодавшиеся заключенные устроили засаду на своих товарищей, которые несли еду в кухни и бараки, и отогнать нападавших удалось лишь дубинками и палками. Кое-кто не останавливался даже перед убийством, чтобы раздобыть хотя бы пригоршню еды. 17 апреля 1945 года в Эбензе группа заключенных убила только что прибывшего из другого филиала Маутхаузена 13-летнего мальчика из-за буханки хлеба[3111].

Этот мальчик был одним из десятков тысяч заключенных, погибших вскоре после депортации из другого лагеря. После ужаса поездов и пеших маршей прибытие на место назначения казалось облегчением[3112]. Но недолго. Эти новички, ослабленные мучительным переездом, без покровительства и связей на новом месте, оказывались в крайне уязвимом положении и сполна ощущали на себе всю силу эсэсовского террора. Именно так произошло со многими евреями, совершившими пеший переход из Либерозе в Заксенхаузен в феврале 1945 года. Некоторые из избежавших «отстрела евреев» в оставленном лагере и переживших «марш смерти», который многие из них прошагали, получив обморожения, босиком, нашли свою смерть в Заксенхаузене. В партии новоприбывших эсэсовцы провели массовую селекцию и убили примерно 400 человек. Еще больше бросили умирать от холода и голода в карантине. 12 февраля 1945 года Одд Нансен видел, как группа этих бедолаг копалась в мусорных баках и дралась за жалкие объедки. Немецкие капо тут же ударами отогнали их, но те, все в крови, походившие на скелеты, вскоре вновь принялись искать еду в отбросах.

Вернувшись в свой барак в Заксенхаузене, терзаемый от бессилия хоть чем-нибудь помочь этим несчастным, Нансен увидел свою жизнь в ином свете. Его земляки, норвежские заключенные, продолжали жить в относительном комфорте. У них было достаточно еды благодаря получаемым через Красный Крест посылкам, а также много сигарет, которые в лагере были своего рода неофициальной валютой. После приема пищи норвежцы садились почитать роман, болтали или играли в игры, и, как отметил Нансен, «гибель им не грозила». Некоторые норвежцы усмотрели в схватке евреев из Либерозе за объедки доказательство их аморальности. «Это не люди, а настоящие свиньи! – сказал один из них Нансену. – Я сам голодал, но никогда не опускался до того, чтобы есть всякую дрянь!»[3113]

Среди заключенных продолжало сохраняться глубочайшее неравенство, и их шансы на выживание были разными. То, что одним представлялось мерзкими объедками, другим, самым обездоленным, причем не только в Заксенхаузене, виделось вполне съедобным. Когда в январе 1945 года в Эбензе одного немецкого капо, объевшегося гуляшом, вырвало, изголодавшийся русский заключенный съел его блевотину[3114]. 21 марта 1945 года итог подобных крайних проявлений неравенства подвел Нико Рост, в ту пору капо в лазарете Дахау. Собирая списки заключенных, умерших в главном лагере, Нико отметил, что ни разу не было зафиксировано случаев смертей среди кухонного персонала, поскольку у этих людей еды хватало. Выжило и большинство немецких заключенных, добавил он, поскольку они занимали в лагере лучшие должности и получали самые хорошие пайки. Меньше смертей наблюдалось и в бараках чешских заключенных и священников, получавших продуктовые посылки с воли. «Но во всех других местах, – писал Рост, – одни лишь трупы, трупы и трупы»[3115].