Новый курс?

И все же Освальд Поль ликовал. Благодаря недавно принятым мерам смертность в лагерях быстро снижается, хвастался он в письме Гиммлеру 30 сентября 1943 года. ВФХА выполнило задачу, поставленную рейхсфюрером СС. Ежемесячные показатели смертности среди зарегистрированных узников неуклонно снижались, заявил Поль, с 8 % в январе 1943 года до менее чем 3 % в июне. Причем это не сезонные колебания, спешил уточнить Поль, а реальный резкий спад (в июле цифра вновь подпрыгнула до 8,5 %). Для пущей убедительности Поль решил впечатлить Гиммлера статистическими выкладками, графиками и таблицами, и все они сводились к одному выводу: смертность в лагерях резко упала. Гиммлер, естественно, был в восторге, тем более на фоне других неудач нацистского режима, и горячо поблагодарил Поля и его подчиненных[2373].

Некоторые историки принимают утверждения Поля за чистую монету, в том числе и его цифры[2374]. Однако осторожность не помешает. В конце концов, Поль стремился выставить себя в глазах начальства героем. Если же присмотреться к его цифрам внимательнее, становится понятно, что концы с концами у него не сходятся. И дело не только в том, что лагерное начальство не всегда регистрировало случаи смерти узников. Цифры Поля расходятся с другими данными СС.

Нет ни малейших сомнений в том, что на самом деле уровень смертности в лагерях был гораздо выше, нежели утверждал Поль[2375]. Впрочем, это отнюдь не значит, что общая тенденция на ее снижение была им сфабрикована[2376]. В общем и целом смертность в лагерях действительно пошла на спад. Осенью 1943 года у узников было больше шансов выжить, нежели полутора годами ранее[2377].

На этот вывод можно посмотреть с трех разных точек зрения. Во-первых, конц лагеря по-прежнему оставались фабриками смерти. Хотя уровень смертности в целом снизился, в 1943 году в отдельных лагерях он вырос за счет увеличения численности узников. Так, например, в 1943 году в Освенциме смертность среди зарегистрированных заключенных выросла с 69 тысяч человек до более чем 80 тысяч[2378]. Даже если условия содержания узников несколько улучшились – как выразился один польский узник, «разница между тогда и сейчас – огромная», – они все же оставались ужасными. Герман Лангбайн, привилегированный узник, имевший доступ к секретной эсэсовской статистике, позднее сообщил, что за год месячная смертность в Освенциме снизилась с 19,1 % в январе 1943 года до 13,2 % в январе 1944 года. Иными словами, СС лишь продлевали мучения узников, которые в итоге продолжали умирать в массовых масштабах[2379].

Во-вторых, между лагерями существовали огромные различия. В Восточной Европе умерло куда больше узников, чем в Германии. Согласно цифрам, предоставленным Полем Гиммлеру, самый высокий уровень смертности в августе 1943 года был в Майданеке. Шанс умереть был там в 10 раз выше, чем у узников Бухенвальда[2380]. Но даже в старых лагерях на территории самой Германии условия существенно разнились. В Маутхаузене ситуация заметно изменилась к лучшему. Смертность здесь сократилась вдвое, с 45 % в 1942 до 25 % в 1943 году. В отличие от Маутхаузена в тот же самый период практически не произошло никаких изменений ни в женском Равенсбрюке, ни в мужском Флоссенбюрге[2381].

В-третьих, что касается разницы в уровне смертности в лагерях, то она частично объясняется разным национальным составом узников лагерей. В Майданеке и Освенциме, этих двух крупнейших лагерях на оккупированном Востоке, в 1943 году большую часть узников составляли евреи. Как правило, продолжительность их жизни в лагере составляла не больше нескольких месяцев, поскольку отношение к ним со стороны эсэсовцев практически не изменилось – они подлежали «уничтожению трудом». Более того, лагерное начальство распространило этот принцип и на другие группы узников, в первую очередь на прибывавших в лагеря в соответствии с соглашением между Тираком и Гиммлером заключенных государственных тюрем. К концу марта 1943 года погибла почти половина из 12 658 заключенных, депортированных в лагеря начиная с ноября 1942 года. Большинство выживали в лагерях не более пары месяцев. Например, в Бухенвальде в начале 1943 года ежемесячная смертность среди бывших заключенных государственных тюрем составляла 29 %. Для сравнения: среди немецких «зеленых» (так называемых профессиональных преступников) она составляла всего лишь 1 %[2382].

И все же, даже если общая тенденция отнюдь не была столь радужной, какой ее рисовал Поль, в целом инициативы ВФХА сделали свое дело, и в 1943 году смертность в лагерях все же пошла на спад. Хотя воздействие каждой конкретной меры было ограниченным, их положительный кумулятивный эффект сомнению не подлежит. Сползание в ужасающую грязь, болезни и смерть, столь характерное для лагерей осенью 1939 года, удалось временно приостановить. Как мы уже видели, лагерная система развивалась отнюдь не прямолинейно и во многом зависела от директив сверху. Если в начале войны эсэсовская верхушка в Берлине призывала к эскалации террора, впоследствии она же пересмотрела свои позиции. Важность некоторых приказов доходила не сразу, другие же попросту игнорировались, однако в целом ВФХА задавало лагерям генеральную линию[2383]. Хотя в целом смертность удалось снизить, местное лагерное начальство не торопилось менять заведенные порядки. Как следствие, основные координаты лагерной системы – презрение и ненависть к заключенным – никуда не делись.