Лагерное подполье

По воспоминаниям некоторых выживших, политические заключенные создавали мощные подпольные организации, основанные на интернациональной солидарности, которые, на каждом шагу подрывая власть лагерных СС, спасали товарищей, саботировали приказы начальства. Читая подобные рассказы, представляешь себе настоящих героев, сильных и несгибаемых. На поверку подобные истории оказываются приукрашенными, в особенности с учетом того, на какие мощные преграды наталкивались в любом концлагере малейшие попытки сопротивления[2929]. Разумеется, некоторые заключенные из разных стран пытались действовать сообща, особенно ближе к концу войны. Однако их возможности были невелики. Например, в Дахау подлинно интернациональный комитет заключенных удалось создать лишь в самом конце войны. Масштабы и характер организованного сопротивления было ограниченны, и даже самые отважные акции приносили выгоду лишь узкой группе узников. Большинство же даже не догадывалось о существовании в лагере подпольной организации[2930].

В числе самых отважных акций организованного сопротивления было спасение отдельных узников от смерти – их либо прятали, либо выдавали поддельные документы. Это было сложно и сопряжено с риском, как мы уже видели на примере юного Луиджи Ферри[2931]. По лагерным правилам, спасение одного заключенного часто автоматически обрекало на смерть другого. Так, в Бухенвальде немецкие коммунисты спасли от смерти несколько сот детей. В их числе и малолетний Штефан Йиржи Цвейг, ростом меньше метра. Для других заключенных Штефан был своеобразным символом детской невинности и в свои 4 года стал самым юным заключенным, которому посчастливилось выйти из Бухенвальда живым. Когда имя мальчика появилось в списке депортируемых в Освенцим, капо из числа коммунистов сумели его вычеркнуть. Однако транспорт не покинул бы лагерь даже без одного человека, поэтому вместо Штефана вписали 20-летнего цыгана Вилли Блюма. 25 сентября его депортировали из Бухенвальда, и впоследствии он умер в Освенциме[2932].

Успехи и ограниченные возможности коллективного неповиновения еще очевиднее на примере считающейся самой дерзкой операции по спасению обреченных узников Бухенвальда. Летом 1944 года парижское гестапо отправило в лагерь специальный транспорт. На его борту были 37 арестованных агентов разведслужб, в том числе бойцы французского движения Сопротивления, а также разведчики из Бельгии, Британии, США и Канады. Когда стало понятно, что всех их ждет смерть, несколько лагерных ветеранов разработали хитрый план. Пустив слух, что в бараке, где держали разведчиков, вспыхнула эпидемия тифа, подпольщики тайком вывели оттуда троих самых знаменитых заключенных – французского офицера Стефана Эсселя (работавшего на генерала де Голля), Эдварда Йео-Томаса (одного из самых бесстрашных британских агентов по кличке Белый Кролик) и еще одного британского шпиона Анри Пельеве – и поместили на первый этаж барака номер 46, огороженного по периметру колючей проволокой тифозного изолятора. Здесь агенты ждали, пока кто-то из пациентов умрет, чтобы выйти под их именами. Через несколько недель всем троим это удалось. «Благодаря вашим стараниям все прошло как по маслу, – написал 21 октября 1944 года Эссель в тайной записке работавшему в лазарете немецкому капо Ойгену Когону, придумавшему этот хитроумный план, – я чувствую себя чудом спасенным!» Чтобы не допустить разоблачения иностранцев, другие капо быстро отправили их в филиалы лагеря.

Безусловно, этот дерзкий план в любой момент мог провалиться. Его реализация требовала огромного мужества и смекалки нескольких влиятельных капо Бухенвальда, которые действовали сообща, несмотря на взаимную антипатию и разность политических взглядов. Они обманули эсэсовцев, подделали и украли документы, спрятали агентов и даже сделали одному из них инъекцию молока, чтобы у него поднялась температура. И риск оправдался. Все трое оказались спасены. Впрочем, следует признать, что подобная слаженная операция была скорее исключением из правил. Остальные 34 арестованных гестапо агента, прибывших в Бухенвальд вместе с Эсселем, Йео-Томасом и Пельеве, были казнены в сентябре и октябре 1944 года. Как писал Ойген Когон, «спасти всех не представлялось возможным»[2933].

Если преграды на пути к спасению часто оказывались для подпольщиков непреодолимыми, то собирать свидетельства зверств СС было проще. В Освенциме этим успешно занималась тайная группа во главе с польскими солдатами и националистами, которым удалось наладить связь с участниками польского движения Сопротивления. Удивительно, но для того, чтобы присоединиться к подпольщикам, лейтенант Витольд Пилецки пошел на свой арест немецкими властями под вымышленным именем. Используя контакты с внешним миром, польские заключенные наладили передачу из лагеря важных материалов, это были карты, статистические отчеты, сведения о лагерных палачах, доклады о творимых эсэсовцами зверствах: казнях, массовых убийствах, медицинских экспериментах, условиях содержания. В руки подпольщиков попадали даже эсэсовские документы, такие как списки депортируемых. «Используйте по максимуму оба оригинала списка отправленных в газовую камеру, – писал 21 ноября 1943 года из лагеря своему соратнику на воле Станислав Клодзински. – Можете отправить их оба в Лондон»[2934].

Собирая материалы об «окончательном решении еврейского вопроса», лагерные подпольщики Освенцима нуждались в помощи членов зондеркоманды, ежедневно видевших массовые убийства заключенных. Собирать улики в тщательно охраняемой зоне вокруг крематориев означало «поставить под удар жизни всей группы», писал в 1944 году один из подпольщиков Залман Левенталь. Тем не менее он считал своим долгом рассказать миру о зверствах нацистов. «Ведь если не мы, никто не узнает, что и когда произошло»[2935]. Самая смелая операция имела место в конце августа 1944 года, когда один из членов зондеркоманды при поддержке остальных тайно сфотографировал убийство евреев Лодзи. Спрятавшись внутри газовой камеры крематория V Бжезинки, он сделал снимки сжигания трупов в ямах под открытым небом, а затем, выйдя из укрытия, заснял раздевавшихся среди деревьев узников. Четыре удачных кадра через несколько дней тайно вывезли из Освенцима, и они до сих пор остаются одними из самых жутких свидетельств холокоста[2936].

Как любое сопротивление, попытки задокументировать творимые в лагере зверства требовали немалого мужества. Узники прекрасно знали: эсэсовцы будут охотиться за каждым непокорным. Более того, в своем рвении эти убийцы придумывали несуществующие заговоры. «Подрывная деятельность ему мерещилась во всем», – вспоминал позднее бывший эсэсовец из политотдела Освенцима о своем начальнике Максимилиане Грабнере[2937]. Эсэсовцы часто поднимали тревогу по доносу кого-нибудь из узников. У комендантов (в соответствии с инструкцией ВФХА) была сеть осведомителей. Говорят, лишь в одном Заксенхаузене их насчитывалось порядка трехсот[2938]. Подозреваемых в подрывной деятельности бросали в карцеры, где их пытали эсэсовцы из политического отдела. И хотя вырванные подобным образом сведения часто были недостоверны, наказания следовали жесточайшие; так, осенью 1944 года, когда эсэсовцы лагеря Дора узнали о якобы готовящемся заговоре с целью подорвать тоннель, они подвергли мучительным пыткам сотни невинных узников и в итоге казнили 150 советских заключенных, а также несколько немецких капо, в том числе четырех коммунистов, бывших старост лагеря[2939].

Ту же безжалостность лагерное начальство проявляло, когда дело касалось возможного саботажа, этой навязчивой идеи всех эсэсовцев. Расправа даже за безобидные проступки была скорой и жестокой. Заключенный мог поплатиться жизнью даже за шутку, равно как и за любой другой чисто символический поступок. В лагере Дора эсэсовцы казнили русского узника за то, что он якобы помочился на ракету «Фау-2»[2940]. Даже в попытках выжить эсэсовцам виделся саботаж. Например, заключенного могли казнить за то, он из лоскута простыни смастерил себе перчатки или носки[2941]. Так узников превращали в безгласную массу, приучая к покорности. И хотя заключенным была ненавистна мысль о том, что они вынуждены работать на врага, массового сопротивления в концлагерях не было. «Я бы никогда не решился на саботаж, – так, выражая мнение многих, сказал один из узников, – потому что хотел выжить»[2942].