Концлагерные кладбища

7 октября 1941 года к перрону у главного лагеря Освенцим подъехал и медленно остановился товарный состав. В вагонах находилось 2014 человек, первая партия советских военнопленных, направленных в лагерь на принудительные работы. Двери распахнулись, и оглушенные, грязные заключенные, шатаясь, стали выходить из душных вагонов на яркий свет, жадно хватая ртом воздух. Среди них был 28-летний лейтенант пехоты, москвич Николай Васильев. «Мы не знали, куда приехали, – скажет он позже, – и что это были за лагеря». Вскоре эсэсовские охранники им объяснили куда: на Васильева и других обрушилась брань и удары. Некоторые опасались, что их сразу же расстреляют. Вместо этого эсэсовцы заставили их раздеться и прыгать в открытый бассейн, наполненный дезинфицирующим средством. Васильев вспоминал, что «не желавших подгоняли пинками и палками». Затем исхудавшим как скелетам военнопленным пришлось голыми сесть на пол[1621].

Новоприбывшие едва успели перевести дыхание, как эсэсовцы Освенцима приказали им идти в лагерь. Стоял морозный осенний день, на крышах и кое-где на земле лежал снег, и советские солдаты, содрогаясь от холода, добрели до лагеря за колючей проволокой, где их поджидало еще больше эсэсовцев. Некоторые наводили на военнопленных объективы фотоаппаратов и делали снимки на память. Другие избивали заключенных, после чего заставили их построиться. И снова процедуры дезинфекции, в силу бездарности их проведения походившие куда больше на издевательства, да и вообще скорее способствовавшие распространению болезней. «После этого нас загнали в барак[и]», – вспоминал Николай Васильев. Новое подразделение военнопленных в главном лагере Освенцим состояло из девяти бараков, но это были одни только стены. «Мы несколько дней просидели без одежды, – продолжает Васильев, – в чем мать родила». Чтобы согреться, заключенные сбивались в кучи. Самые слабые прислонились к стенам или лежали на бетонном полу[1622].

Прибывали новые и новые составы, и вскоре небольшие бараки для военнопленных оказались переполнены; между 7 и 25 октября 1941 года на территорию лагеря доставили почти 10 тысяч советских солдат, всего за 18 дней удвоив число узников Освенцима[1623]. Так выглядел на практике результат соглашения Гиммлера с вермахтом. После достижения в конце сентября принципиальной договоренности ОКХ приступило к исполнению своего обещания о передаче СС советских военнопленных. 2 октября 1941 года был издан приказ о передаче 25 тысяч заключенных для принудительных работ на территории Третьего рейха; через несколько дней первые транспорты пошли в концлагеря – главным образом в Освенцим, – и к концу месяца отправка завершилась. Еще около 2 тысяч советских военнопленных отправили в Майданек на территории генерал-губернаторства[1624].

Прибывших советских военнопленных ждали нечеловеческие условия, и не только в Освенциме. В Заксенхаузене их также загнали в пустые бараки. Внутри не было «ни коек, ни нар, ни одеял, ни стульев, ни столов», вспоминал Вениамин Лебедев, прибывший туда вместе с 1800 другими советскими солдатами 18 октября 1941 года. «Мы спали на полу, подложив под головы деревянные башмаки вместо подушек»[1625]. В Гросс-Розене первых привезенных не пустили даже в бараки, и несколько ночей им пришлось провести под открытым небом; по некоторым сведениям, только в первую ночь умерло от 200 до 300 человек[1626]. В Майданеке советским военнопленным также пришлось спать под открытым небом, поскольку бараки оказались не готовы; ища спасения, заключенные пытались вырыть землянки в промерзшем грунте[1627].

В соответствии с планами Гиммлера лагерные эсэсовцы вскоре погнали часть военнопленных на принудительные работы. В Освенциме советские заключенные с осени 1941 года готовили площадку для нового лагеря Бжезинка. Они валили лес, рыли канавы и разбирали старые фермы, добывая кирпич для зданий нового лагеря. Работая голыми руками на морозе, многие заключенные падали и умирали. «Они массами замерзали», – писал польский боец Сопротивления в тайном дневнике; других военнопленных во время работы расстреливали или забивали до смерти. Когда выжившие ежевечерне брели назад со строительной площадки Бжезинка к себе в бараки в основном лагере, за ними на телеге везли трупы их товарищей[1628].

Большинство советских военнопленных в основной массе были слишком слабы, чтобы работать. В Флоссенбюрге потребовалось несколько месяцев, прежде чем лагерные эсэсовцы задействовали на работах часть из 1700 военнопленных, прибывших в середине октября 1941 года[1629]. В Гросс-Розене эсэсовцы направили в лагерный карьер всего 150 из 2500 советских солдат, но и от них не было почти никакого толка, как жаловались в середине декабря 1941 года в местном отделении эсэсовской компании DESt: «Эти русские в таком скверном физическом состоянии, что от них едва ли можно требовать какого-либо труда. Они наихудшие из самых плохих имевшихся до настоящего времени в нашем распоряжении заключенных»[1630]. Уже перенеся неимоверные страдания в жутких условиях лагерей [для военнопленных] вермахта, советские солдаты были в ужасном состоянии еще до прибытия в концентрационные лагеря. «Я был уже болен, когда прибыл, – вспоминал Николай Васильев. – У меня была почечная инфекция, воспаление легких и дизентерия». Через неделю пребывания в Освенциме он был переведен в лазарет для советских военнопленных, больше напоминавший морг. Надеяться на медицинскую помощь не приходилось, вся она сводилась к раздаче санитарами туалетной бумаги вместо бинтов[1631].

Условия в большинстве концентрационных лагерей были таковы, что основная масса советских военнопленных пополнила ряды умерших. Многие гибли от голода, поскольку лагерные эсэсовцы урезали им паек больше, чем другим узникам, до тех пор пока почти никакой еды не осталось вовсе; вероятно, впервые в истории концлагерей некоторые заключенные дошли до столь отчаянного состояния, что прибегали к каннибализму. В Освенциме комендант Рудольф Хёсс наблюдал за агонией советских солдат, как ученый-антрополог, будто бы со стороны. «Они перестали быть человеческими существами, – писал он в 1946 году. – Они превратились в животных, охотившихся исключительно за пищей». Некоторые лагерные эсэсовцы забавлялись, бросая в барак военнопленных хлеб, и наблюдали, как те, обезумев, сражаются за каждый кусок[1632]. Голод быстро вызвал еще больше болезней[1633]. Свирепствовали и эпидемии; в конце ноября 1941 года половина всех советских солдат в Майданеке страдали от тифа и его осложнений[1634].

Лагерные эсэсовцы без колебаний умерщвляли больных и ослабевших советских солдат, вероятно осознавая, что Гиммлер одобрил бы ликвидацию разносчиков заразных заболеваний как радикальное решение, препятствующее распространению эпидемий и нехватке продовольствия[1635]. Узник Освенцима Николай Васильев, когда состояние его здоровья несколько улучшилось, работал в больнице. Он был свидетелем селекции многочисленной группы военнопленных, проводимой в начале 1942 года. Их, раздев донага, бегом прогоняли мимо сидевших за столом эсэсовцев, и те определяли самых слабых из них. Жертв поочередно отводили в «операционную», где убивали, сделав им смертельные инъекции[1636]. И в других лагерях эсэсовцы регулярно убивали больных военнопленных (в точности так же, как и так называемых инвалидов). В Майданеке и Маутхаузене, например, осенью и зимой 1941 года лагерное руководство после вспышки эпидемии тифа ликвидировало большое число советских солдат – убийство представлялось наиболее адекватным способом локализовать очаг эпидемии[1637].

Кроме того, лагерные эсэсовцы казнили советских военнопленных, даже присланных на работы, по политическим мотивам. В октябре 1941 года, несколько недель спустя после их прибытия, РСХА, так и не избавившееся от панического страха перед комиссарами Красной армии, направило в концентрационные лагеря комиссии гестапо для выявления и устранения предполагаемых врагов, скрывавшихся среди новоприбывших заключенных. В Освенциме офицеры гестапо произвели проверку на политическую благонадежность всех присланных на работы советских пленных и отобрали из них для уничтожения тысячу «коммунистов-фанатиков» и «политически неприемлемых [элементов]»; эсэсовцы расстреливали и травили жертвы газом с конца 1941 года[1638].

Граница между советскими военнопленными, пригнанными в концентрационные лагеря на принудительные работы, и теми, кого доставили туда для ликвидации, размывалась все сильнее. В ноябре 1941 года Генрих Гиммлер даже согласился на отсрочку казни «комиссаров», если те были трудоспособны. Отныне местные лагерные эсэсовцы могли выбирать из транспортов уничтожения физически сильных на работы в карьерах – эти заключенные тоже были обречены на гибель, но не раньше, чем эсэсовцы изнурят их непосильным трудом[1639]. Это был один из первых практических шагов по осуществлению концепции «уничтожения трудом», рассматриваемой главарями СС как оружие в том числе против евреев, которая в ближайшие годы унесет в концлагерях бесчисленное количество жизней[1640].

Но на тот период все это было пока что планами на будущее. Осенью и зимой 1941 года лагерные эсэсовцы не извлекли выгоды из мук советских военнопленных, присланных для рабского труда. Смертность была ошеломляющей. В Майданеке из 2 тысяч советских военнопленных подавляющее большинство не дожило и до середины января 1942 года[1641]. В Освенциме молодые красноармейцы, по выражению коменданта Рудольфа Хёсса, тоже «дохли как мухи». К началу января 1942 года, меньше чем три месяца спустя по прибытии в лагерь первого транспорта (7900 человек), умерло свыше 80 % пленных (по некоторым данным, даже больше). Самым трагическим стало 4 ноября 1941 года, когда в Освенциме умерло 352 советских военнопленных[1642]. Массовая гибель советских солдат в конце 1941 года не ограничивалась концлагерями на оккупированных восточных территориях. Можно утверждать, что и в Заксенхаузене почти 30 % советских военнопленных погибли в течение первого месяца за колючей проволокой (не считая «комиссаров», расстрелянных в затылок в бараке смерти)[1643]. А в Гросс-Розене к 25 января 1942 года в живых оставалось всего 89 человек из доставленных туда 2500 советских военнопленных[1644].

В то время для местных лагерных эсэсовцев такая смертность, в разы превосходившая все предыдущие рекорды эсэсовских лагерей, превратилась в чисто техническую проблему. В первую очередь это касалось Освенцима, где умерло больше «советских рабов», чем в любом другом концлагере. Вначале эсэсовцам Освенцима трудно было опознать всех умерших, поскольку солдатские медальоны терялись в царившем за колючей проволокой хаосе, а цифры, написанные на телах чернилами, быстро стирались. Во избежание ошибок при идентификации эсэсовцы предприняли решительный шаг. Начиная с ноября 1941 года «советским рабам» номер заключенного стали татуировать на коже. Грудь заключенного помечали особым штемпелем, чернила проникали в кожу через крохотные ранки от игл; люди были настолько слабы, что их прислоняли к стене, чтобы те не падали при штемпелевании. Так родились зловещие татуировки Освенцима, которые впоследствии были распространены почти на всех узников лагеря (ни в одном другом концлагере татуировки не использовались, хотя кое-где применяли чернильные штемпели)[1645].

Эсэсовцы Освенцима непрерывно изобретали все новые и новые способы избавиться от трупов. В главном лагерном крематории всех умерших военнопленных сжечь было невозможно, трупы сваливали по всей территории, и тошнотворный смрад разлагавшихся тел распространялся по лагерю и за его пределами. 11 ноября 1941 года недавно назначенный глава эсэсовского строительного управления Освенцима Карл Бишоф направил телеграмму в Германию на имя фирмы-поставщика лагерных печей для сжигания трупов: «Срочно необходима третья печь для кремации». А поскольку до монтажа дополнительной печи для кремации требовался не один месяц, лагерные эсэсовцы в Бжезинке решили временно сбрасывать трупы в рвы, в срочном порядке вырытые другими военнопленными. Бжезинка превратилась в огромное кладбище советских солдат[1646].