Прибытие в Освенцим

Морозным утром конца 1942 года большая колонна польских евреев вышла за ворота гетто города Млава (административный округ Цихенау) и, меся грязь и снег, двинулась по дороге к железнодорожному вокзалу города. Мужчины, женщины и дети, проведшие свою последнюю в гетто ночь в мрачных развалинах большого завода, продрогли до костей и обессилели. Но злобные немецкие охранники подгоняли, и, неся на себе рюкзаки, волоча чемоданы и узлы с последним скарбом, евреи шли вперед. Среди них был религиозный судья 30-летний Лейб Лангфус, его жена Дебора и их 8-летний сын Самуил. Как и многих в этой колонне, их недавно депортировали в Млаву из небольшого гетто в городе Макув-Мазовецки, ликвидированного нацистами во второй половине ноября 1942 года. Обливаясь потом, Лангфус вместе с остальными в конце концов добрался до станции, где полиция и эсэсовцы выстроили их вдоль поезда и затолкали внутрь. В возникшем беспорядке некоторые семьи оказались разлучены, но Лангфус крепко держал жену и сына, и их всех вместе впихнули в вагон для перевозки скота. Около полудня все двери закрыли, и поезд медленно тронулся. Он направлялся в Освенцим[1747].

Как и в большинстве транспортов, шедших в лагеря смерти из Восточной Европы, условия в вагоне были невыносимыми. На Востоке немецкие власти для начавшихся летом 1942 года массовых еврейских депортаций использовали товарные вагоны без окон, быстро наполнявшиеся смрадом рвоты, мочи и фекалий. Люди были так тесно прижаты друг к другу, что ни сесть, ни встать на колени, ни лечь, ни достать еду из сумок было невозможно, только стоять. В душном вагоне всех скоро стала мучить чудовищная жажда. «Жажда господствовала надо всем», – писал Лангфус в своих тайных записках уже в Освенциме. В вагоне воцарилась жуткая тишина. Большинство людей находилось в полуобморочном состоянии, неспособные вымолвить ни слова, потому что во рту пересохло. Дети были вялыми, их губы тоже «потрескались, и в горле совсем пересохло». Был лишь краткий миг передышки: когда поезд ненадолго остановился, в дверях появились двое польских полицейских и в обмен на обручальные кольца дали заключенным немного воды[1748].

Помимо голода и жажды, в вагонах царил парализующий страх. Как в этом, так и в других составах депортации большинство мужчин, женщин и детей не знали ни того, что их везут в Освенцим, ни того, что там их ждет смерть. Но многие польские евреи были наслышаны об этом лагере. Лангфус, например, знал, что это трудовой лагерь с дурной славой и конечный пункт прибытия транспортов с евреями. Также ходили слухи о массовом истреблении за колючей проволокой. Евреи, жившие неподалеку от Освенцима, даже слышали о том, что заключенных бросали в «печи» или «насмерть травили газом», как записала в дневнике в начале 1943 года одна девушка из Бендзина, однако, несмотря на подобные слухи, некоторые польские депортированные сохраняли несокрушимый оптимизм. «Мы едем работать. Настрой позитивный», – написано в записке, брошенной из другого поезда, шедшего в Освенцим из польского гетто в конце 1942 года. Однако подавить подспудные страхи было невозможно. И если у евреев, которых депортировали из стран Центральной и Западной Европы и проживавших вдали от эпицентра холокоста, нередко оставались какие-то надежды и они думали, что их ждет лишь тяжелый труд (как обещали им перед депортацией немецкие офицеры и что, как им казалось, подтверждали даже написанные под давлением лагерных эсэсовцев открытки от друзей и родственников), то польские евреи уже долгие месяцы жили в нищете и насилии в гетто. На долю Лангфуса и его семьи выпало пережить и голод, и эпидемии, и рабский труд, стать свидетелями избиений, убийств и публичных казней. В 1942 году уже по всей оккупированной Польше ходили слухи о кровавых расправах, чинимых нацистами в гетто и лагерях, поэтому, когда жителям гетто города Макув-Мазовецки сказали, что и их скоро депортируют, их охватил страх. Маленький Самуил Лангфус безутешно зарыдал, крича: «Я хочу жить!» Его убитый горем отец тоже опасался худшего. В Млаве, незадолго до отправки в Освенцим, Лейб Лангфус вместе с товарищами по несчастью всю ночь не смыкал глаз от мучительных раздумий: «Мы думали о том, что нас ждет в конце этого путешествия: жизнь или смерть»[1749].

Ответ знали в Освенциме. О подходе транспортов – давая возможность подготовиться – лагерному начальству загодя сообщали местные органы полиции или РСХА (или и те и другие)[1750]. По прибытии состава, который мог прийти в любое время суток, отлично смазанная эсэсовская машина запускалась на максимальные обороты. Предупреждая комендатуру, дежурный свистел в свисток и кричал: «Транспорт прибыл!» И офицеры СС, врачи, водители, блокфюреры и все остальные быстро занимали свои места. Иногда санитары ехали прямо к газовым камерам Бжезинки. А десятки эсэсовцев садились в грузовики и на мотоциклы и направились к так называемой еврейской рампе (Judenrampe) на новой товарной станции между Освенцимом и Бжезинкой (с мая 1944 года транспорты прибывали уже к другой рампе, расположенной внутри самой Бжезинки). Когда поезд подходил к длинной деревянной платформе, эсэсовцы, как свидетельствовал в 1945 году офицер СС Франц Хёсслер, «оцепляли транспорт», после чего отдавался приказ открыть двери[1751].

Потрясение от прибытия в Освенцим было ошеломляющим. Лейб, Дебора и Самуил Лангфусы и другие евреи из Млавы уже будто окаменели от продолжавшегося больше суток стояния в вагонах, когда вечером 6 декабря 1942 года поезд внезапно остановился. И тут события начали развиваться в бешеном темпе. Распахнулись двери, и эсэсовцы вместе с заключенными в полосатых робах принялись, погоняя, выволакивать евреев из поезда. Они толкали и кричали на тех, кто колебался. Удары сыпались один за другим, однако охранники редко шли дальше. Сдерживались они, вероятнее всего, потому, что хотели обеспечить порядок и повиновение, а также ввести жертв в заблуждение относительно ожидавшей их участи. Около 2500 евреев из Млавы, цепляясь друг за друга и за свои пожитки, быстро высыпали на платформу; в вагонах остались лежать тела скончавшихся в давке в пути стариков и детей.

Выйдя из темного вагона, узники, ошеломленные, жмурились от света ярких огней, «мутивших их разум», как несколько месяцев спустя писал в своих тайных записках Лейб Лангфус. Фонари освещали большую площадь, кишевшую вооруженными эсэсовцами со сторожевыми собаками. Растерянных и испуганных евреев быстро отгоняли от поезда и заставляли бросить сумки, тюки и чемоданы, которые затем подбирали заключенные так называемой команды Канада. Утрата имущества парализовывала новоприбывших, но у них не было времени об этом думать, потому что эсэсовцы приказывали им разделиться на две группы, с одной стороны – мужчины, с другой – женщины и большая часть детей. Приказ заставлял многих заключенных оцепенеть. Они ехали большими семьями, но охранники сразу же разделяли их, разлучая братьев и сестер, мужей и жен, сыновей и дочерей, отчаянно пытавшихся еще раз обняться. «Стоял ужасающий плач», – писал Лейб Лангфус, которому пришлось расстаться с женой и сыном. По мере формирования в нескольких метрах друг от друга двух колонн многие заключенные теряли своих близких, чтобы уже никогда больше их не увидеть. Затем, колонной по пять человек в ряд, заключенные подходили к небольшой группе эсэсовцев, которые, как потом узнал Лангфус, решили их судьбу: «Началась селекция»[1752].

В Освенциме регулярные эсэсовские селекции евреев по прибытии начались летом 1942 года, после решения Гиммлера депортировать в транспортах РСХА нетрудоспособных евреев[1753]. Видимо считая всех евреев в поезде обреченными, Гиммлер дал разрешение на проведение селекций как средства определения времени и места их гибели. Кого-то официально зарегистрируют в лагере для убийства принудительным трудом, а остальных сразу пошлют в газовую камеру. К тому моменту, когда транспорт с Лейбом Лангфусом и другими евреями Млавы – один из более чем десятка в декабре 1942 года, – прибыл в Освенцим, подобные селекции давно превратились в рутину[1754]. По послевоенному признанию служившего в политическом отделе Освенцима роттенфюрера Пери Броада, эсэсовцы нередко спешили и действовали «довольно бессистемно»; часто селекции занимали не более часа. Когда заключенный-еврей подходил к краю платформы, офицеры СС – как правило, руководивший селекцией дежурный лагерный врач, которому помогали другие высокопоставленные должностные лица, такие как заместители коменданта и начальники трудовых подразделений, – окидывали его беглым взглядом, иногда спрашивали о возрасте и профессии, а затем кивком или небрежным взмахом руки указывали налево или направо. Мало кто из заключенных знал, что этот лаконичный жест означал немедленную смерть или временную отсрочку[1755].

Эсэсовское руководство Освенцима установило широкие критерии селекции евреев, выходящие за рамки выработанных в ходе предыдущих селекций заключенных, считавшихся советскими комиссарами[1756]. Один из эсэсовских врачей Освенцима доктор Фриц Кляйн кратко изложил их так: «Нетрудоспособных выбирал врач. Сюда входили дети, старики и больные»[1757]. Как и везде, наиболее уязвимыми в нацистской войне с евреями были дети. С 1942 по 1945 год в Освенцим депортировали около 210 тысяч человек. Практически все в возрасте до 14 лет были отравлены газом сразу же по прибытии, как и большинство стариков. В целом начальные селекции пережили менее 2500 еврейских детей[1758]. Большая опасность грозила также еврейским женщинам, даже физически здоровым, поскольку имевших на руках маленьких детей матерей эсэсовцы убивали, даже не подвергнув их селекции[1759]. А некоторые матери из лучших побуждений отказывались от своих детей. Ольга Лендьел, прибыв в Освенцим, была преисполнена решимости уберечь своего сына Арвада от пугавшего ее тяжелого труда. Поэтому, когда доктор Кляйн спросил ее, сколько лет ее мальчику, она, хотя он выглядел старше, ответила, что ему нет тринадцати. И доктор Кляйн отправил Арвада в газовую камеру. «Если бы я знала», – в отчаянии писала Лендьел после войны[1760].

Некоторые новоприбывшие узнавали правду своевременно. Когда они выходили из поезда или ожидали на рампе, заключенные «команды Канада», нарушая приказ эсэсовцев, сообщали им три основных правила селекции: выглядеть сильным и здоровым, говорить, что вам от 16 до 40 лет, и отдать маленьких детей пожилым родственникам[1761]. Это помогло некоторым евреям уцелеть, по крайней мере на какое-то время[1762]. Но и ставило перед ужасными дилеммами. Прежде всего, решение приходилось принимать матерям, причем без долгих раздумий. Отказываться ли ребенка? Последовать непонятному совету незнакомого человека? Или же встать в группу обреченных? Стариков и ослабевших? Все моральные нормы кончались. Вместо них в Освенциме господствовал «выбор из ничего», как сформулировал ученый Лоуренс Лангер[1763].

Большинство евреев убивали уже несколько часов спустя после селекции, проведенной на платформе. В целом комендант Хёсс никогда не был против заиметь как можно больше рабов; когда оберфюрер СС Шмельт прекратил направлять в Освенцим поезда с депортируемыми и стал отбирать еврейских мужчин к себе в трудовые лагеря, Хёсс и Эйхман даже договорились бойкотировать подобные селекции, лишавшие Освенцим лучших работников[1764]. Но все это на словах. Как только дело доходило до селекций у рампы Освенцима, Хёсс был непреклонен, утверждая, что оставлять в живых следует «лишь очень здоровых и очень сильных евреев». В противном случае лагерь будет переполнен беспомощными узниками, что ухудшит условия для всех[1765]. Хотя столь жесткий подход Хёсса и критиковали некоторые его лагерные подельники, большинство эсэсовцев Освенцима его разделяли. Несмотря на все их разговоры о принудительном труде, эти люди, как свидетельствовал роттенфюрер Пери Броад, видели «свою основную задачу» в «уничтожении максимального числа» «врагов государства»[1766]. Разделяли подобные взгляды и некоторые высокопоставленные офицеры СС, в том числе и начальник медицинской службы СС, доктор Эрнст Гравиц, надзиравший за массовыми убийствами в Освенциме и выступавший за широкомасштабное умерщвление газом как радикальное средство против эпидемий в концлагерях[1767]. Освальд Поль и высшие руководители ВФХА, напротив, неоднократно делали Хёссу выговоры, настаивая на том, чтобы эсэсовцы Освенцима отбирали для принудительного труда как можно больше евреев, в том числе слабых, которых можно эксплуатировать лишь недолго[1768]. Высший авторитет, глава СС Генрих Гиммлер, в этой дискуссии склонялся то к одной, то к другой стороне[1769].

В итоге прямо с платформы Освенцима офицеры СС, как правило, отправляли евреев в газовую камеру; в среднем лишь около 20 % прибывших евреев проходили селекцию для принудительного труда и регистрировались как заключенные Освенцима (хотя в зависимости от пауз между прибытием составов варианты могли существенно отличаться)[1770]. Аналогичным образом действовали эсэсовцы и в ночь на 6 декабря 1942 года после прибытия транспорта из Млавы. Жизнь временно сохранили лишь 406 молодым и сильным мужчинам (нетипично то, что эсэсовцы отправили на смерть всех прибывших женщин). Среди немногих избранных оказался и Лейб Лангфус. Его жена Дебора и сын Самуил исчезли в другой почти двухтысячной толпе. Лангфус во все глаза глядел, как женщины и дети не спеша садились на большие эсэсовские грузовики, освещенные яркими огнями. Многих заключенных вводила в заблуждение деланая вежливость эсэсовцев, помогавших больным евреям забираться в грузовики, что воспринималось как проявление сострадания. Другие эсэсовцы заверили оставшихся еврейских мужчин, что те скоро вновь увидят своих любимых родственников; Лангфусу сказали, что он сможет встречаться со своей семьей раз в неделю в специальном бараке. Затем грузовики уехали к газовым камерам[1771].