Расстрельный взвод Заксенхаузена

Именно в первые месяцы Второй мировой войны Густав Зорге, 28-летний заместитель раппортфюрера в Заксенхаузене, превратился в серийного убийцу. Зорге уже приходилось до этого убивать – он застрелил своего первого заключенного вскоре после поступления на службу в лагерную охрану Эстервегена в конце 1934 года. Его обучение в университете насилия продолжилось и в ближайшие годы, но только с началом войны он по-настоящему развернулся как заплечных дел мастер. В отличие от своих товарищей и коллег, эсэсовских охранников, Зорге и в жизни своей полумерами не довольствовался: хорошо учился в школе, овладел специальностью рабочего. Как и подавляющее большинство нацистских палачей, он вырос как этнический немец за границей после того, как его силезский родной город после Первой мировой войны отошел к Польше. С отроческих лет мальчишка был пропитан радикальным духом великогерманского национализма. Семья в конце концов перебралась в 1930 году в Германию, где Зорге вкусил горькие плоды безработицы. В 1931 году Зорге очертя голову кинулся в водоворот нацистского «движения», в тот же год вступив в НСДАП и СА. Ему было 19 лет. В 1932 году он вступает в ряды СС. Хотя его трудно было принять за здоровяка – малый рост, писклявый голосок, – в уличных сражениях агонизирующей Веймарской республики Зорге завоевал репутацию хулигана, которого боялись. Именно во время стычек с коммунистами он и получил кличку Железный Густав (в честь популярного в ту пору персонажа германской действительности), который позже носил как почетный орден в годы службы в концентрационном лагере[1287].

В первые военные годы Густав Зорге собрал вокруг себя небольшую группу убийц из служащих эсэсовской охраны Заксенхаузена, которая стала выступать как неофициальная расстрельная команда; один из сумевших совершить побег из лагеря заключенный в ходе беседы с сотрудниками британской разведки описал Зорге как «верховного жреца», решавшего, кому в лагере жить, а кому погибнуть, «чьи подручные постоянно состязались друг с другом в позорных и преступных деяниях». Группа состояла в основном из блокфюреров, то есть тех, кто надзирал за жизнью заключенных в бараках и их работой. Как мы уже убеждались, людей, неспособных на жестокость, на должность блокфюреров эсэсовцы не ставили. Остальные – после их оценки вышестоящим начальством и экспертами вроде Зорге как «слабаков» – назначались на куда менее почетные посты. В начале 1941 года, например, одного блокфюрера Заксенхаузена пришлось даже поместить в нервное отделение лагерного лазарета из-за преследовавших его ночных кошмаров[1288].

В целом в расстрельной команде Заксенхаузена было с десяток лагерных охранников в возрасте от 20 до 30 лет. Самым молодым был Вильгельм Шуберт, вступивший в гитлерюгенд в 1931 году в возрасте 14 лет. Он добровольно пошел служить в эсэсовскую охрану в 1936 году в Лихтенбурге, в штаб коменданта Заксенхаузена был переведен весной 1938 года, а уже летом 1939 года стал блокфюрером. Вильгельму Шуберту исполнилось 22 года. Коллеги, похоже, всерьез его не воспринимали, поддразнивали, считая незрелым и непредсказуемым. Шуберт всеми силами пытался завоевать их признание, при любом удобном случае демонстрируя жестокость в отношении узников. Он отличался навыком молниеносно выхватывать пистолет из кобуры, за что заработал среди заключенных прозвище Шуберт Пистолет. Будучи верным эсэсовским лагерным обычаям, Вильгельм Шуберт, получив в 1941 году чин обершарфюрера, решил отметить событие избиением заключенных и стрельбой по баракам[1289].

Возможно, самым бесчеловечным членом расстрельной команды был Рихард Бугдалле, по прозвищу Brutalla. В свои 29 лет он был чуть старше остальных коллег, и в 1937 году его поставили на должность блокфюрера. Но, как и все они, он был нацист со стажем, вступившим в СС еще в октябре 1931 года, и, кроме того, ветераном службы в лагерной охране. В Заксенхаузене Бугдалле возглавлял печально известную группу головорезов и истязателей. В отличие от Шуберта, которому муки заключенных поднимали настроение, Бугдалле, пытая узников, сохранял воистину спартанское спокойствие. Его фирменный стиль заключался в том, чтобы избивать заключенных кулаками. Как боксер-любитель, он владел особыми приемами, позволявшими убить человека несколькими хорошо нацеленными ударами в ребра или живот. «Если кого-то надо было ликвидировать, – как впоследствии свидетельствовал Густав Зорге, – мы с Шубертом всегда прихватывали с собой Бугдалле»[1290].

Пресловутая команда убийц иногда действовала по прямой указке вышестоящего начальства. Но временами и сами присваивали себе роль судьи и палача в одном лице, приговаривая заключенных к казни за якобы совершенные ими «преступления». Несколько человек было убито сразу же по прибытии в лагерь после того, как команда Зорге решила подвергнуть их традиционной процедуре «торжественной встречи новичков». Над другими издевались в течение многих недель «в целях постепенной ликвидации», как признавался Зорге после войны[1291]. Некоторые вновь прибывшие были убиты как подозреваемые в гомосексуальности[1292]. Разумеется, изверги не могли обойти вниманием и известных в Германии противников нацистов. Когда 15 ноября 1939 года в лагерь Заксенхаузен был брошен австрийский государственный обвинитель Карл Туппи, осудивший нацистов-убийц канцлера Австрии Дольфуса в 1934 году, эсэсовцы просто обезумели. В течение приблизительно 20 минут Туппи зверски избивали в помещении политического отдела. Когда туда вызвали заключенного Рудольфа Вундерлиха, чтобы он убрал тело, тот, увидев лежавшего на полу еще живого Туппи, невольно отшатнулся: «Я никогда не видел ничего подобного. Лица просто не было. Вместо него был кусок кровоточащей плоти с вылезшими из орбит глазами…» Дотащив тело до ворот, Вундерлих ушел, а Зорге с Шубертом принялись добивать Туппи. Бывший обвинитель скончался от травм в тот же день[1293].

Эта шайка садистов подвергала заключенных издевательствам не только из-за того, кем они были раньше, но и за их поведение в Заксенхаузене. За краткий период в 1940 году Зорге убил одного заключенного лишь за то, что тот замешкался, приветствуя его, другого – за то, что тот споткнулся, третьего – за то, что оставил чернильные кляксы на письме (эсэсовцы посчитали пятна особым секретным кодом). Любой попавший в концентрационный лагерь и по незнанию каким-то образом задевший за живое эсэсовца оказывался в смертельной опасности. Когда Лотар Эрдман, известный профсоюзный деятель, осенью 1939 года прибыл в лагерь, он был потрясен творимым там насилием. Когда его стал избивать самолично Вильгельм Шуберт, он набрался мужества ответить ему: «Как вы можете меня избивать? Я был офицером во время Первой мировой войны, да и теперь оба моих сына на фронте!» Тем самым Эрдман обеспечил себе несмываемое клеймо – получив кличку Офицер, он подвергался избиениям в течение многих дней, чаще всего Шубертом и Зорге, пока у него не отнялись ноги. Эрдман умер 18 сентября 1939 года, примерно две недели спустя после прибытия в лагерь[1294].

Хотя в творимых ими актах насилия охранники Заксенхаузена руководствовались прежним опытом, война в значительной степени потворствовала затяжным кампаниям убийств. Вероятно, их подбодрило то, что в октябре 1939 года «части охраны» были выведены из-под юрисдикции судебной власти[1295]. Кроме того, дегуманизация условий содержания заключенных, непрерывные заболевания и голод подталкивали эсэсовцев к тому, чтобы воспринимать жертв как «подонков из подонков», как выразился один блокфюрер Заксенхаузена[1296]. Еще более важным фактором стала политика приведения в исполнение эсэсовцами смертных приговоров. Охранники понимали, что вышестоящие инстанции стремились всеми способами избавиться от отдельных заключенных. Спрашивается, а с какой стати сдерживаться им, рядовым охранникам?

Наконец, для военного времени разгул насилия не является чем-то из ряда вон выходящим. Направленная на геноцид риторика Гитлера и суровая действительность войны с осени 1939 года ясно дали понять, что наступает новая эра и охранники никак не могут оставаться от этого в стороне. Заключенные считали, что успехи германских войск на далеких полях сражений ожесточили эсэсовских охранников – мол, германский вермахт разгромил всех чужеземных врагов и мы, охранники, обязаны расправиться с «внутренним врагом»[1297]. Это перекликается с мнением некоторых историков, считающих, что направленная на уничтожение политика в Третьем рейхе еще более радикализировалась упоением нацистских лидеров несомненными победами[1298]. В то время как одни эсэсовцы убивали потому, что считали Третий рейх неприкосновенным, другие – потому, что глубоко переживали неудачи и поражения на фронтах. Поражает то, как часто убийства заключенных концентрационных лагерей совершались из «мести» за предполагаемые враждебные акты в отношении Германии.

Вскоре эсэсовские охранники, такие как Густав Зорге, потребовали права на убийство по собственному усмотрению. Понимая, что убийства должны быть санкционированы сверху, преступники были убеждены, что поступали правильно, ибо впоследствии Зорге свидетельствовал в суде: «Мы полагали, что, унижая и способствуя гибели заключенных, мы помогаем государству и фюреру»[1299]. В какой-то степени это заявление можно считать ложью с корыстными целями – общеизвестный факт, что эсэсовские охранники подвергали заключенных пыткам исключительно забавы ради[1300]. И все же убийцы не могли не понимать, что действуют в соответствии с пожеланиями своего начальства, как позже заявил Зорге: «Лично я теперь полагаю, что приказы действовать, в той форме, в какой они отдавались нам, предназначались исключительно для того, чтобы указать младшим по званию, в каком направлении им действовать»[1301]. Сами эсэсовские убийцы рассматривали себя исполнителями воли своих командиров[1302]. В результате возникла некая подвижная система – сверху сыпались приказы убивать, а снизу шли инициативы от подчиненных. Оба компонента системы радикализировали друг друга, низвергая концентрационные лагеря в водоворот деструктивности.