Заключенные: женщины и мужчины

Холокост сместил женщин к центру системы концлагерей. В течение многих лет женщины-заключенные были явлением скорее второстепенным. Но решение 1942 года использовать лагеря на оккупированных территориях Восточной Европе для «уничтожения трудом» заключенных-евреев независимо от их пола коренным образом изменило сложившийся к тому времени статус-кво. В Майданеке к весне 1943 года еврейские женщины составляли до одной трети от общего числа заключенных[1934]. В Освенциме соотношение женщин и мужчин среди заключенных составляло к концу 1943 года менее чем 1:2. Подавляющее большинство этих заключенных-женщин были еврейками[1935]. В Равенсбрюке женщины-заключенные первоначально почти не подвергались насилию со стороны эсэсовской лагерной администрации. Однако в Восточной Европе все выглядело по-иному. Как только женщины весной 1942 года ступили на территорию Освенцима, они столкнулись с ужасными условиями, губительным трудом и выходящим за все мыслимые рамки насилием. Это подтверждается официальной статистикой СС. В июле 1943 года потенциальная смертность в Освенциме среди зарегистрированных женщин-заключенных была более чем в 20 раз выше в сравнении с Равенсбрюком[1936]. И в 1942–1943 годах приблизительно 54 тысячи зарегистрированных женщин-заключенных погибли в Освенциме[1937].

Из всех женщин-заключенных наибольшая опасность грозила еврейским женщинам. В концентрационных лагерях Восточной Европы смертность среди этой категории могла сравниться лишь со смертностью среди мужчин-евреев[1938]. Фактически она была даже выше, если включить убитых без предварительной формальной регистрации (поскольку большее число еврейских женщин, чем мужчин, отбирали для истребления непосредственно по прибытии). В целом некая нерешительность, проявляемая лагерными эсэсовцами в отношении к заключенным-женщинам в 1942–1943 годах, закончилась, по крайней мере для еврейских женщин в Восточной Европе. Однако это не означало, что их участь отныне была аналогична участи мужчин-евреев. Достаточно много различий по половому признаку все же оставалось, в то время как некоторые явления, такие, например, как беременность, приобрели иную значимость.

Ранее беременность заключенных-женщин расценивалась лагерными охранниками как второстепенная проблема. В целом численность женщин-заключенных оставалась относительно небольшой, и, кроме того, существовал запрет (по крайней мере, на бумаге) на отправку беременных женщин в государственные тюрьмы и концентрационные лагеря[1939]. Но поскольку война продолжалась, упомянутый запрет понемногу утрачивал смысл, в особенности если речь шла о массовых депортациях с началом холокоста: нацистское «окончательное решение» распространялось на всех евреев без исключения. В Освенциме еврейские женщины с явными признаками беременности сразу же по прибытии подвергались селекции и отправлялись в газовые камеры. Некоторые становились жертвами глумления уже на платформе, как летом 1943 года одна гречанка, которую эсэсовец ударил ногой в живот, после чего у женщины случился выкидыш[1940]. Заключенных-евреек, беременность которых была установлена позже, то есть уже после того, как они были включены в рабочие команды для рабского труда, отправляли в газовые камеры как до рождения ребенка, так и после. В последнем случае эсэсовцы умерщвляли и новорожденных. Согласно послевоенным признаниям бывшего лагерфюрера Бжезинки Йоганна Шварцхубера, «еврейские дети уничтожались без промедления». В других концлагерях Восточной Европы появившиеся на свет на их территории младенцы также умерщвлялись. В Риге эсэсовцы даже сохранили заспиртованные трупы нескольких младенцев. Случалось и так, что часть женщин возвращались к работе, если их беременость заканчивалась мертворождением или если лагерные врачи не прописывали им принудительные аборты[1941]. В Освенциме, например, врачи и санитары из числа заключенных даже тайно убивали новорожденных детей ради спасения их матерей. «Немцы даже нас превратили в убийц, – после войны писала Ольга Лендьел, работавшая в лазарете Бжезинки. – Меня и по сей день преследует картина тех убитых младенцев»[1942]. Заключенные мужского пола в Освенциме не сразу поверили, услышав об открытии женской лагерной зоны[1943]. Но контакты с женщинами были затруднены – по крайней мере, в Освенциме-Бжезинке (Аушвиц – Биркенау), где заключенные были строго разделены по половому признаку[1944]. Большей частью встречи с противоположным полом не шли дальше переглядываний на почтительном расстоянии, и вид несчастных женщин у большинства заключенных-мужчин вызывал лишь жалость и страх. Исчезновение вторичных признаков – как мужских, так и женских, – то есть превращение узников в бесполые, безжизненные и наголо обритые манекены, было еще одним свидетельством садистского всемогущества эсэсовцев. Полное отсутствие зеркал являлось еще одним изуверским напоминанием о десексуализации и дегуманизации всех до единого заключенных[1945]. Иногда мужчинам и женщинам в Освенциме-Бжезинке удавалось обменяться несколькими словами через ограждение, перебросить еду. Супруги даже переписывались, их записки доставлялись гражданскими рабочими и заключенными-неевреями. Но подобные контакты были редкостью, и осознание полной невозможности помочь своим женам, родственницам или просто знакомым женщинам лишь усугубляло чувство неполноценности мужчин-евреев[1946].

По-другому обстояло дело в новых концлагерях и лагерях-спутниках Восточной Европы в период 1943–1944 годов. И здесь заключенные-евреи были разделены по половым признакам – размещались в разных бараках или барачных отсеках, – но сама планировка этих лагерей в значительной степени затрудняла строгую изоляцию мужчин и женщин. Сближению мужчин и женщин также способствовал и тот факт, что ранее некоторые из упомянутых лагерей использовались как гетто или исправительно-трудовые лагеря. В концентрационном лагере Плашув, например, мужчинам и женщинам разрешалось встречаться по вечерам, и они спокойно проходили через незапертые ворота в ограждении женской и мужской зон. В других концлагерях администрация составляла смешанные рабочие команды[1947]. В очередной раз мы наблюдаем, как якобы неизменно строгие правила, установленные эсэсовцами в крупных концентрационных лагерях, нарушались в новых лагерях для евреев.

Содержание мужчин и женщин-заключенных в одних и тех же лагерях вскоре положило начало всякого рода фривольностям, причем как среди заключенных, так и среди эсэсовских охранников[1948]. После войны миф о якобы царившей в лагерях одержимости сексом получил широкое распространение, породив извращенную порнографию боли. Когда в 1970-х годах на экраны мира мутным потоком хлынули садомазохистские фильмы, Примо Леви, не выдержав, взмолился: «Прошу вас, уважаемые кинопроизводители, оставьте в покое женские лагеря»[1949]. В действительности же сексуальные отношения в подавляющем большинстве были привилегиями горстки избранных заключенных. В короткой лагерной жизни большинства заключенных-евреев периода холокоста они роли не играли или почти не играли: голод и стресс сначала подавляли половое влечение, а потом и сводили в могилу[1950]. Один прибывший в 1942 году в Освенцим австрийский еврей вспоминал, что половое влечение у него просто-напросто исчезло[1951].

Большинство женщин испытывали то же самое. Одна учительница-еврейка из Венгрии, оказавшись в 1944 году в Освенциме, отметила в своем дневнике, что «превратилась в бесполое создание» (у многих молодых женщин возникали подобные чувства, поскольку в лагерях у них прекратились месячные)[1952]. Все сексуальные контакты, которые все же имели место, причем довольно часто, включали элемент принуждения, по крайней мере если это касалось заключенных-евреек. Чаще всего женщины прибегали к сексуальным контактам как к способу выжить, то есть они диктовались чисто прагматическими соображениями при вступлении в связь с привилегированными заключенными, главным образом неевреями, в обмен на еду или одежду[1953]. Вместо цветов, как вспоминал один из уцелевших узников, мужчина приносил женщине кусочек маргарина. Таким образом, секс превращался в товар (услугу), который в условиях процветавшей в лагерях подпольной экономики легко было обменять на другой товар (услугу)[1954].